Третий номер

Мерный гул двигателей, пассажиры — у иллюминаторов. Иду — на меня поглядывают. Ах, не пилот я, не пилот! Рядовой член летно-подъемного состава. Ни одного знакомого лица. Хотя, нет. Вон улыбается скромный паренек с портфелем на коленях. Пятый или шестой раз летим вместе. Какой-нибудь спец. Инженер по холодильным установкам или физик. Тоже мотается бедолага.

Удивительное дело: несколько свободных мест в третьем салоне. Можно и посидеть минут пять-десять.

«Фастен ю белтс! Плиз!» Удобно для душевного спокойствия. Только вот почему на многих наших самолетах английские призывы? Арина напоминает по микрофону всем пассажирам, чтоб пристегнули ремни и не курили.

Самолет идет по рулевой дорожке, выворачивает на старт. Еще раз двигатели запущены на полные обороты, ревут. Где-то рядом диспетчер дает «добро» и «счастливого полета». Самолет, как птица перед прыжком в воздух, заваливается чуть на хвост, тормоза отпущены — пошли по прямой. Мелькают бетонные швы…

Полет прекрасен. Ощущение полета. Взлетишь — и словно освобождаешься от всёго вчерашнего, будничного. Простор. Солнце — прямо в висок. Бездонная темная синева над тобой. Посмотришь вверх подольше — и холодно. А внизу — зеленым-зелено и желтые пятна. Так легко на сердце. И это уже не борт номер такой-то, а серебряная флейта…

А вот и Арина. Сейчас увидим интересные жанровые картинки. Понаблюдаем отрешенно.

Солдат. Так и знал! Берет одну конфетку, а благодарит, как за пуд.

Рабочий, кажется. Тоже одну берет. Подумал — еще одну. Без спешки, обстоятельно.

Некто в дорогом костюме. Может быть, директор или актер. Вежливо отказывается, кладет на поднос Арине приличную шоколадку. Понимает рафинированная кочерыжка, что к чему.

Две упитанные дамы, продавщицы, вероятно, — на двух пальцах по три золотых кольца. Пальто не сняли, чего-то боятся. И тут — в точку! Гребут с подноса, сколько могут. И разговорчик, слышанный мною не раз: «Бери, Зина, побольше. Бери! Все равно у них остается, и они тащат себе. А мы деньги плотим!»

Ну, лю-ди! Взять леденец, что ли, чтоб не стошнило?

Еще персонаж. Спящий пассажир. Вечно дремлющий. Ночь ли на дворе, день ли — спит. Тридцать часов будем лететь, столько же проспит. Только одно ему надо — чтоб вовремя разбудили.

Зеленый сигнал на щитке загорелся. Вызывает командир. В кабине делом заняты. Гул приглушенный, прибитый встречным потоком. Кругом — праздник приборов. Коленкин плотненько сидит в кресле, руки на штурвале. Скоро и мне сидеть в кабине, работать, может, даже с этим экипажем. Еле пробился на курсы радистов, хотя в армии два года занимался этим же.

За стеклом — белесое марево. Тучи не тучи — обложение какое-то. Локатор чист. Лето. Весенние грозы отплескали, отшумели. Над нами цепь белоснежных гнутых облаков. Застывшее ослепительное шествие. Иногда верится, что всё это — твердь. Так и подмывает выскочить, постоять на тучке, пританцовывая. Можно, наверное, соорудить лыжи необычной ширины и легкости и бегать по такому полю в свое удовольствие.

— Как пассажиры, Андрей?

— Чувствуют себя нормально, командир. Не трясет. Жалоб нет.

— Вот и отлично!

Штурман протягивает бумажку с информацией. Прибытие… Скорость… Высота… Температура…

Опять в салоне смотрят на меня. Явление из кабины — порядковый номер «три». Болтанки нет, и пассажиры чувствуют себя молодцами и путешественниками, которым сам черт не брат. Паренек с портфелем снова улыбается. Надо с ним потолковать «за жизнь».

А пока есть время посидеть в третьем салоне у окошечка, подремать неторопливо. Девчонки разогревают походный обед в сотейниках, и от кухни приятно наносит куриным бульоном. И мы летим, летим, закрыв глаза, — парим над цветными квадратами далекой теплой зимы…

Вот так вспышка! Откуда? Взрыв!

Пассажиры повскакивали с мест. Молния? Горим?

— Оставайтесь, пожалуйста, на местах! Пристегните ремни. Ничего не произошло!

Кажется, правый движок задымил.

Арина уже здесь. Механик в первом салоне… Снижаемся. Почему так резко?

— Ничего опасного, товарищ. Абсолютно не опасно! Абсолютно!

Кажется, начинается тихая паника. Такое напряжение. Сидят, как на электрических стульях…. А лица! У меня такое же… Все? Не может быть! Не может быть. Не может… Я боюсь… Тупо подгибаются ноги. Спокойно! Здесь — дети и женщины… Спокойно, Андрей! Бог не выдаст, свинья не съест…

Не снижаемся — падаем! Тело — вверх, душа — в пятки… Противно, и ничего с этим не могу сделать!.. Пламени не видно. Сработали огнетушители. Почему мне показалось, что горим?

— Я вам сказал, дорогой товарищ, непредвиденная маленькая техническая неисправность. Совсем небольшая! Говорить о ней противно!

Кто предполагал, что попадем в такое молоко, где резвятся на воле шаровые молнии. Локаторы были чистыми, сам видел…

Инструкция! Чуть не забыл. В кабину скорее — уточнить. Мой люк — на кухне…

— Ничего опасного, уверяю вас. Небольшой электрический разряд. Как в школе, помните? Между электродами выщелкивается голубая искорка. Тут-тук — и нет ее.

…Это паника… Сидят, как раздавленные… Спокойно, Андрей! Спокойно! Наверное, у меня сейчас лицо утопленника… А девочки — спокойные на зависть и предупредительные, словно ничего не произошло.

Командир даже не обернулся, когда я вошел. Лешка — белее изолятора.

— Молния?

Ясно и так! И мы несемся вниз сквозь холодный пар, обволакивающий самолет… Шпарим… Лешка показал рукой. Разряд прошел через нос. Все локаторы и радио — вдребезги. Рванул движок, и еще что-то там произошло. Определить невозможно. Даже на земле причину ищут долго.

Лешка работает с землей по УКВ станции, а в руках у пилотов не штурвалы, а плуги с непомерным пластом тяжелой земли…

— Садимся, Андрей, на запасной аэродром. Земля уже знает. Предупреди девочек, пусть будут повнимательнее. Сам действуй по инструкции.

— Есть! Понял вас, командир!

Отвечаю, словно бы я еще в армии, от испуга, наверное. Поворачиваюсь и выхожу из кабины на сотни настороженных глаз.

Бегу на место. Нет, не бегу. Иду неторопливо, как прежде, чуть улыбаясь, и сам удивляюсь своей выдержке. И улыбаюсь не показно, не во всю ширь и наглядность, а вроде бы своим мыслям, незаметненько вроде бы.

Сейчас от каждого члена экипажа зависит, чтоб не гробанулись. И от пассажиров. Главное, чтоб не метались.

Мой люк. Вот так снижение! Что-то у них там еще кроме движка… Ух! Ноги подгибаются, тело — вверх… Надувной спасательный трап… Вот он… Спец, этот парнишка, — рядом. Помогает… Земля — вот-вот… Чувствую телом…

Весь третий салон уже на ногах. И со второго проталкиваются люди. Мой помощник, знакомый мой спец, усаживает всех на места, сдерживает в проходе людей. Земля уже рядом… Наверное, не выходит шасси, и мы летим без должного торможения…

— Слушай, парень! Открою люк, ты прыгай вниз. Принимай детей, женщин, лови всех. Только не убегай. Не убегай только… Прошу… Я тебе литр поставлю — выпьем. Не слиняй только — разобьются дети. Вот так сделаешь и так — трап раздуется. Но это когда трап — снаружи. Если надуешь сейчас — заткнет все ходы-выходы. Всю кухню. Ты понял, парень? Только не убегай…

Земля! Вот так удар! Так можно и вспыхнуть! Но страх сразу отлип. Это же земля! Выкрутимся! Сейчас пожарные, наверное, несутся рядом с нами и поливают почем зря из брезентовой кишки наш лайнер.

Подождите! Успокойтесь! Все сделаем быстро! Не мешайте — вы первыми сойдете!

Это продавщицы пробились вперед и мешают открыть люк. За ними лезут остальные… Обидно! Хоть на несколько еще секунд сдержать… Спокойно, Андрей! Давление внутри салона спало. Пора открывать. Рви дверку! Еще! Еще! Как кричат продавщицы — волосы дыбом!

Люк припаялся… Заклинило? Рви, Андрей! Кожа с живого, — а рви на себя! Еще!.. Еще… Задохнуться на земле? Черта с два! Надо бы топором! Надо бы топором. Есть! Отскочила…

Расписали бы потолки, что ли? Весь день глядеть, не шевельнувшись, в эту известковую тоску… Сколько я здесь торчу? Почему? Не помню. Дверь люка отскочила, дохнуло свежим воздухом, самолет уже останавливается. Тут, наверное, меня и прихлопнули. Как муху. Грудью о дверную ручку. Раскупорили — весь воздух вон. Грудь в гипсе, пошевелиться нельзя — побаливает. И дышать тяжело. Сдается мне, что пары ребер я не досчитаюсь по выходе отсюда… Людей понять, конечно, можно. У каждого семья, дети. Что лукавить? Жить хочется — мешкать нельзя. Паренек тот, спец, свой человек. Не будь его — не торчал бы я здесь сегодня, в осадок бы выпал.