Тигрушка (сборник)

Проехали. Я к тому, что будущего бандита, дворового хулигана с интеллигентными манерами, которого мы назвали Котярой, я котенком не помню. А принесла его в дом Алка еще маленьким и неказистым (всех котов и кошек в наш дом приносила Алка). Помню только, что в июне 72-го года (от второго тысячелетия нашей эры оставался жалкий огрызок) приземлились мы в Литве, на дачу, которую сняли, кстати, не так далеко от того леса, за которым жил волевой спортсмен. Приземлились мы вчетвером: Алла, Маша, я и Котяра. Конечно, нас сбросили не на парашюте, но, как и в чем мы везли Котяру в самолете, кто его держал, решительно не помню.

М-да, с теперешней моей памятью, чтобы быть честным и правдивым, надо писать так:

«Прилетели мы в Вильнюс. Не помню. Не помню. Маленький зеленый поселок. Не помню, сколько одинаковых домиков.

Домик внутри не помню, но вроде неплохой. В тридцати метрах от каждого домика деревянный туалет, как в деревне, с выгребной ямой. Тетку, которая сдала нам эту дачу, не помню. Магазин – не помню где. Там был творог, а что еще – не помню. Была в километре речка, куда все дачники ходили купаться. Как называлась, не помню. Что делала на даче Алка, не помню. Не помню. Не помню. Куда-то и зачем я ездил со старым евреем на его такой же старой «победе». Бодрый старикан получил разрешение на выезд в Израиль. В машине всю дорогу он громко пел патриотические песни времен Отечественной войны: „Артиллеристы, Сталин дал приказ“. И все же, что делала Алка? Не помню…»

Чудная получается проза. Постмодернизм.

Вернемся к нормальному, скучному письму. Каждый день, по многу часов, я диктовал Маше «Сны Шлиссельбургской крепости». Последние полтора года я провел в научном зале Исторической библиотеки, где собирал материалы о народнике Ипполите Мышкине и вообще о том времени. Книга была у меня в голове. Оставалось лишь выложить ее на бумагу. Срок сдачи в издательство поджимал: первое сентября. Алке такая скучная жизнь надоела, и в конце июля она вернулась в Москву. У нее была путевка на третью смену в писательский пионерлагерь в Малеевке.

А что делал Котяра? Местная публика встретила его прилет неодобрительно: «Кота на самолете? Столичные фокусы. У нас эта живность под каждым кустом».

Действительно, по поселку бродила банда худых, хвостатых, голодных, очень агрессивных уголовников. Видя эту компанию, Котяра даже не спускался с террасы, поэтому о его присутствии вскоре все забыли.

Помню (честное слово, помню!): Маша жарит купленную на рынке свежую рыбу, на запах у нашего крыльца собралась вся хвостатая разношерстная общественность, очень возбуждены. Впечатление, что вот-вот они бросятся на штурм, как солдаты и матросы в Октябре 1917 года на Дворцовой площади. Но Маша выставила на ступеньку тарелку с жареными хвостиками, остатками, ошметками. Вмиг тарелка оказалась на траве. Куча-мала, визг, вой. За всем этим, прячась за Машины ноги, наблюдал Котяра. Потом штурмовики разбрелись в разные стороны. Я подумал, что, если бы юнкера, защищавшие Зимний дворец, сообразили бы вовремя вытащить на площадь из царских подвалов ящики с вином, глядишь, и не было бы Великой Октябрьской Социалистической. У революционеров опосля двух бутылок на рыло сменился бы ход мыслей…

В середине августа, в середине какого-то дня, к нашему домику, совершенно вдруг, подъезжают почти новенькие темно-зеленые «жигули»-пикап. За рулем Василий Павлович Аксенов. «Я, – говорит, – Киру и Леху отправил в Таллин, а сам сидел в Москве и писал. Вчера утром вышел на балкон – все в дыму. Города не видно, дышать нечем. Ну, думаю, надо тикать. Сел за руль и поехал».

Я знал, что в Москве очень жаркое лето и в районе Шатуры горят торфяники. Но чтоб дым пришел в Москву? Такого еще не бывало (и сколько раз потом было!).

– Васенька, как ты нас нашел?

– Язык до Киева доведет, – с усмешкой заправского шпиона ответил Аксенов.

Я сообразил: в писательском кооперативном доме, у метро «Аэропорт», в соседнем от Аксенова подъезде, живет наша родственница. Она-то знала наш адрес. И все-таки сориентироваться в незнакомых окрестностях Вильнюса? Значит, недаром Васины друзья, Овидий Горчаков и Григорий Поженян, прошедшие войну, говорили: «Мы бы Аксенова взяли в разведку».

На следующий день, вызвав некое волнение в соседних дачах, явился популярнейший в Литве человек – красавец, спортсмен, певец, художник Стасис Красаускас и уволок Аксенова на вечер в Вильнюс.

У Красаускаса с Аксеновым были какие-то особые отношения. Вася рассказывал: «Сидим со Стасисом в ресторане большой компанией. Стол ломится. Вдруг Стасис мне предлагает: „Пойдем выпьем“. Я показываю на дежурный взвод открытых бутылок. Стасис повторяет: „Пойдем в бар, выпьем“. Идем в бар, садимся у стойки, нам наливают по рюмке. Ну, может, парой фраз обменялись. Помолчали. Минут через десять вернулись к своему большому столу. Но для Красаускаса важна была эта пауза – посидели вдвоем».

Через два дня Вася уехал на Балтийское побережье, в Ниду.

…Кажется, я спутал жанры. Ведь пишу про Котяру, а вместо рассказа перешел на литературные мемуары. При чем тут Аксенов и Красаускас?

А при том. Не успел Вася уехать, как к нам пожаловала делегация: хозяйка дачи с двумя любезными соседями. С порога запричитали:

– Почему вы своего кота прячете? Дайте на него посмотреть.

Какой красавец! Какой кисанька! Иди сюда, дай я тебя поглажу.

Минут через пять:

– А какие люди к вам приезжают! Ваши друзья?

Я парировал:

– Стасис Красаускас – это же ваш национальный герой.

Мимо.

– Нет, тот, кто на машине приехал с московскими номерами.

Черная зависть ударила мне в голову. Вот что значит настоящая всесоюзная слава! Аксенова узнали даже в литовской глубинке.

– Да, это Аксенов, автор… – Я перечислил книги. Вежливо выслушали.

– А как он машину купил? В Москве можно? А у нас очередь лет на пятнадцать. Вы говорите, что для писателей есть специальная льгота? А ваш друг не может купить машину для нас? Сложно? А вы ему скажите, что мы ему дадим хорошие комиссионные…

– Мяу, – сказал Котяра.

А я заверил публику, что обязательно и непременно сообщу тов. Аксенову о таком заманчивом предложении.

Тридцать первого августа мы прилетели в Москву. Дыма уже не было, но жара жуткая. Из дома я сразу побежал в ближайший продмаг. Мы-то с собой какую – то жратву прихватили, в Прибалтике даже полукопченая колбаса водилась, а вот с Котярой – проблема. Дело в том, дамы и господа, что специальной еды для кошек и собак в стране победившего социализма не существовало. Не существовало и спецпеска для других надобностей. Но с этим решалось просто: в большой Котярин таз я мелко нарезал страницы «Известий» и «Литгазеты» (знатоки утверждали, что «Правда» поделикатнее, но «Правду» я не выписывал), и когда перлы советской журналистики начинали пахнуть – выбрасывал все в мусорный мешок, таз промывал и нарезал туда свежую порцию газетятины. Так вот, вернемся к Котяриной еде. Я уже заметил, что начал катить бочку на Софью Власьевну – бью себя в грудь и извиняюсь! Дело в том, месье-дам, что еще до октябрьского переворота, и подозреваю, что даже до татаро-монгольского ига на славянских, русских, российских императорских землях кошек никто никогда не кормил. Заводили кошачье племя специально, чтоб они мышей ловили, которых в деревенских избах всегда водилось великое множество. Как человек объективный, не берусь судить, что происходило в барских хоромах – виноват-с, мои предки из крепостных Калужской губернии, а в калужских деревнях, может, крестьяне и бедствовали, но кошкам жратвы хватало. А про ленивых котов говорили: «Ишь как разъелся, мышей не ловит!» Какая котам полагалась диета после Великой Социалистической, не знаю, однако помню, что после войны в нашей огромной трехэтажной коммуналке на улице Генералов у соседки появился кот. Соседка мыла полы в коридорах Генерального штаба. А зарплата у уборщиц тогда всюду была одинакова, соседка явно не жировала, но она для своего кота, на общую кухню, куда выходила дверь ее комнаты, выставляла блюдечко с молоком, а иногда даже, демонстративно, пару кусочков вареной колбасы. Повторяю, коммунальная квартира была трехэтажной, общая кухня и туалет на втором этаже, т. е. настоящий проходной двор. Но насколько я помню, никто из соседей на кошачье лакомство ни разу не покусился.