Страница 10 из 14
А о чем думать? У меня же не бюро добрых услуг. И я поехал к Ире. Долго уговаривать ее не пришлось. Аксенов – старый друг всей моей большой семьи, а с Майей у Иры еще в Москве были свои отношения. Смущало Иру только собственное здоровье: «Ведь я начинаю функционировать лишь к двум часам дня». На что я заметил:
– Ты не из тех баб, кто не умеет за себя постоять.
На следующий день я посадил Иру в скоростной французский поезд TGV Париж – Биарриц, Вася был в восторге, а Майя встретила Иру как лучшую подругу.
Вася обещал вернуться из Москвы через три недели, а вернулся через шесть. Видимо, что-то он почувствовал не то, друзья всполошились, в подмосковном бывшем правительственном санатории «Барвиха» ему поставили в сердце «стенд», и сразу как бы все наладилось. Это был первый звонок…
Тем временем в Биаррице дамы жили душа в душу. Правда, однажды Ира сказала: «Майя, ты нарушаешь конвенцию. Если еще раз ты меня перехватишь утром, когда я, ничего не соображая, иду в ванную, я вынуждена буду уехать в Париж». Майя Афанасьевна поклялась, что больше никогда ничего подобного. И они вместе гуляли, сидели в кафе, стряпали, соревнуясь, кто лучше, и вели долгие женские беседы до двух-трех часов ночи.
А я, старый дурак, так и не сообразил, что Василий Павлович темнит и с такой страстью и отчаянием не рвутся в Москву по литературным делам. Катю впервые я увидел через несколько месяцев на вокзале в Москве, когда все московские участники аксеновского фестиваля в Казани садились в спальный вагон. Слава богу, что Вася дожил до своего праздника. И спасибо товарищам казанцам! В Москве такого торжества Аксенов фиг бы дождался. О казанском фестивале много рассказывали в газетах, по радио и телевидению, сняли даже кино, и при свете юпитеров, под все фиксирующими кино- и телекамерами, Василий Павлович крепко держал Катю за руку.
Пятнадцатого января 2008 года, в час дня, он поехал из дома на Котельнической набережной к Кате. Катя ждала его на перекрестке, у них были общие дела в городе. Не дождавшись, она побежала вверх по улице, по которой всегда приезжал к ней Аксенов, и увидела приткнувшийся к тротуару его «Ситроэн-4», дверца открыта, Аксенов лежит на сиденье без сознания. Именно она вызвала «скорую помощь» и поехала с Васей в Яузскую больницу. Там она металась по кабинетам и умоляла врачей что-то сделать, но в хорошей Яузской больнице врачи ничего не делали. И не потому, что злодеи, а потому, что не понимали, что с Аксеновым. Мешала эта хреновина, которую установили в Барвихе. В богатейшем городе мира только в двух институтах – Склифосовского и Бурденко – имелись аппараты, которые могли поставить точный диагноз. В конце концов, к полуночи, Аксенова привезли в Склиф, и там сразу увидели огромный тромб в сонной артерии. Операция прошла успешно, однако в течение двенадцати часов в мозг не поступала кровь. Для тех, кто хоть немного разбирается в медицине… Но все это было уже без Кати. В Яузской больнице, часов в семь вечера, к ней подошел Алеша Аксенов и сказал: «Катя, минут через пятнадцать сюда приедет Майя Афанасьевна». И Катя поняла, что ее время прошло, ей пора исчезнуть.
Вася, Вася, Васенька! Не мне говорить, какое ты место занимал в светлой плеяде молодых гениев нашей литературы шестидесятых, но такой фантастической работоспособности, пожалуй, ни у кого из них не было. Сейчас о тебе написаны тома, появилась новая специальность – аксенововеды, однако мне трудно подсчитать, чего больше – книг о тебе или твоих книг, а ты, как стахановец, выдавал на-гора по книге в год. И слава тебя не слепила, ты никогда не вставал в гордую позу писателя-профессионала: дескать, я занимаюсь высокой словесностью, а со всеми бытовыми глупостями ко мне не лезьте. Ты понял, что успех не всегда приносит деньги, а около тебя близкие люди – Кира, Алеша, мама, папа, Майя, Алена, Ванечка, – и есть другие, которым ты просто обязан помогать. А потому ты вкалывал, как чернорабочий. В СССР писал киносценарии, пьесы, статьи, рецензии, а в Штатах держался обеими руками за две радиостанции, «Голос Америки» и «Свободу». И главное, двадцать лет подряд преподавал в американских университетах, читал лекции и вел семинары на английской и русской фене, в конце концов получил научную степень старшего профессора, а таких в Америке на пенсию не увольняют, таким позволено преподавать до конца своих дней. Теперь о тебе как об американском профессоре никто не вспоминает, а, между прочим, у тебя и в этой области был поклонник. Последний раз, когда я жил в твоем американском доме в Вашингтоне, я увидел на стене большую фотографию: ты на своем университетском семинаре, окруженный группой студентов, а рядом с тобой – улыбающийся президент Соединенных Штатов, Рональд Рейган. Помнится, я оторопел и спросил тебя: «Это что, смонтировано?» Ты усмехнулся и сказал: «Конечно монтаж». Позже я понял, что ты на меня обиделся, но виду не показал. И я понял, почему ты обиделся: я тебе не поверил! Разумеется, не к каждому профессору вашингтонского университета Джорджтаун захаживал в гости президент Соединенных Штатов, играла роль еще и политика, да не об этом речь. Ты всю жизнь щедро, без оглядки тратил свои силы. И после казанского фестиваля у тебя были четкие планы лет на двадцать вперед. Продать дом в Биаррице, купить там квартиру для Майи, с Майей не разводиться, а самому с Катей снять дачу в Подмосковье и, конечно, работать, работать, издавать новые книги, пробить, наконец, в кино свой сценарий по роману «Остров Крым» и, естественно, как обычно, финансово содержать всех своих близких. Ты не захотел услышать предупреждающего звонка и продолжал писать, выступать в прессе, бегать, заниматься йогой.
Можно сказать, что по-настоящему тебя оценил только Господь Бог и милостиво дал тебе легкую смерть. Но тут твоя известность, твоя литературная слава сослужили плохую службу. Не знаю, на каком высоком уровне (но не на Небесном) было принято решение обязательно вытащить тебя из комы, и тут не скупились, исправно оплачивали твое содержание (кто? даже Алеша Аксенов не знает) в палате для избранных в Склифе и в Бурденко и врачей, которые полтора года мучили твое бренное тело.
Что касается Алеши, Майи и Алены… Увы, человек слаб и невольно мечтает о чуде в самых безнадежных ситуациях. Я, например, не уверен, что бы я тогда ответил, если бы меня спросили: продолжать попытки вернуть Аксенова из небытия или отпустить его с миром на вечный покой?
Ладно, постараюсь в своей новой книге («Вторая попытка мемуаров») рассказать обо всем этом более спокойно и обстоятельно. Итак, зима – весна 2008 года. В Москве рутина. Каждый день Алеша Аксенов приезжает в Склиф, потом это был Институт Бурденко. Каждый день (но в другие часы и неофициально) туда же приходит Катя. Майя приезжает, когда ей позволяет здоровье. В Москве готовится издание «Таинственной страсти», и изредка газеты публикуют информацию из госпиталя.
А кто занимается делами Аксенова в Биаррице? Ведь дом поставлен на продажу, и покупатель, очень заинтересованный сосед, нетерпеливо топчется у порога. Делами в Биаррице занимается Алена, ибо только у нее на руках все аксеновские доверенности. После 15 января Алена моментально примчалась в Москву, ежедневно сидела в Склифе у постели, она ведь не только почитала Аксенова, она была ему бесконечно предана, плюс, когда надо, бешеная энергия. Недаром в Америке Василий Павлович поручал ей свои административные хлопоты. Словом, у Алены масса достоинств, прекрасный английский, но по-французски она «ни ну, ни тпру, ни кукареку». Поэтому по дороге в Биарриц Алена сначала прилетела в Париж, ночевала у Иры, и потом они уже вместе сели в скоростной поезд на Монпарнасском вокзале. То есть Ира опять надолго застревает в Биаррице. Конечно, физическая помощь – складывание и сортировка книг, разбор вещей и вообще подготовка дома на продажу – от Иры нулевая. Зато все переговоры с нотариусом, с банком, с налоговой инспекцией и прочей бюрократией Алена вела только через Иру. И соблюдала конвенцию. Дальше тайны девичьи я не разглашаю.