Страница 6 из 11
Карл сказал, что он должен был отказаться, сославшись на то, что Аксенов его друг. Иосиф стал оправдываться. Не такой уж близкий друг, книга плохая и т. д.
Карл, прекрасно помня, скольким второсортным авторам Иосиф писал отзывы для обложки и помогал издаться, не захотел заканчивать разговор на любезной ноте.
– Я должен сказать об этом Васе, – сказал Карл. – Вы разрушаете ему карьеру, а он об этом не знает – он думает, что вы друг.
– Иосиф как будто не понял, что он сделал, как это было нечестно, – сказал мне Карл.
А я ответила:
– Так ему удобнее.
Это был критический момент в нашей дружбе с Иосифом: он вполне мог разозлиться на Карла, и это было бы очень печально – мы столько друг для друга значили. Но Карл не испытывал сожалений»[27].
Но возвратимся к письму Аксенова. Кто эти упоминаемые им 50 человек, одобривших «Ожог», нам уже не установить, но одно имя известно: это знаменитый прозаик и драматург Михаил Рощин, далеко-далеко не из последних писателей-современников Аксенова.
Из письма Михаила Рощина Василию Аксенову от 11 июля 1977 года:
«Дорогой Василий Палыч! Я провел с Вами четыре дня, и чувствую, вынужден обратиться к забытому эпистолярному жанру, чтобы что-то выразить, сформулировать и сказать Вам, как Другу, как Писателю слова радости, <…> моя радость такая, будто это я сам написал, понимаешь, про себя и своими словами. Помимо правды, испытываешь все время еще и художественное наслаждение, профессиональное, как ты, собака, щедр, как богат, жменями рассыпаешь, слова ставишь прекрасно, фраза все время льется, как лимфа, живая-преживая, и в иных местах слезы наворачиваются от счастья, что человек ТАК пишет среди нашего литературного лесоповала. Ты всегда был поэтом, и здесь поэзия прозы освободилась и расковалась так же, как твоя душа, – я просто вижу, как ты писал и сам смеялся и сам дивился кое-чему, что вылетало вроде бы вдруг из-под пера. Хорошо, хорошо… А какая фантазия, хулиганство, игра „Зарница“, как охерительно написана Москва, пьянка, бабы, дети подземелья, – ну, что говорить, мне пришлось бы сейчас все перелистывать заново и останавливаться на каждом куске. Не с кем, зараза, посмаковать и посмеяться! Про Машкин калифорнийский узел, про Хвостищева, про Вляйзера, про вашего друга Вадима Николаевича.
<…> Ну ладно, это все херня, оценки и выкладки, ты сам все знаешь лучше всех, и замечателен, о чем я только и хотел сказать, сам факт, случай с товарищем Аксеновым, и спасибо Русской Литературе, а также Михаилам Афанасьевичам, разным Исаичам, Борисам, Осипам, Маринам и Аннам, а также даже всяким Дуче, и нашей Казани 1933 года, и нашему подземельному детству и нашей подпольной родине, подпольной стране, которую все никак не превратят в образцовую. Превратим Перовский район в образцовский! Превратим Родину в красную смородину! в черную смородину!
Словом, спасибо. Но… тебе, конечно, не поздоровится, я думаю, ты к этому готов, после такой книги что уж в какие-то игры играть, мосты наводить, смешно. Да и наш простой советский читатель разорвал бы тебя в клочки, дай ему тебя обсудить! Но это все уже относится к биографии книги, а не к факту ее рождения. Посмотрим. (Хотя не нужно быть оракулом, чтобы…) <…>»[28].
Таким образом, из приведенного письма Василия Аксенова следует, что отрицательный отзыв Бродского об «Ожоге» был получен издательством «Farrar Straus&Giroux» в 1977 году и разговор Аксенова с Карлом Проффером, о котором упоминается в приведенном нами фрагменте воспоминаний Эллендеи Проффер, состоялся в том же году. И тут возникает вопрос. Почему Эллендея относит эти факты к 1980 году? Вероятнее всего, это сбой памяти.
Правда, такую же в таком случае ошибку допускает и Зоя Богуславская, любезно предоставившая в мое распоряжение отрывок своих воспоминаний, относящийся к ее пребыванию в Вашингтоне в этот драматический для Василия Аксенова момент.
Из воспоминаний Зои Богуславской:
«– Заята, ты не поверишь, какой удар я сегодня получил, – наливаясь краской от гнева, взрывается Василий, – это просто невозможно! Какая-то околесица.
Он берет себя в руки, закуривает.
– В это невозможно поверить. Оказывается, „Ожог“ попал на отзыв к Иосифу. Я был счастлив. Он-то, как никто другой, понимает, что значит для меня эта публикация. Вся жизнь перевернулась. <…> В моей голове не укладывалось, как мог он так иезуитски топить меня. Он же хорошо понимает трагичность ситуации, причины, вынудившие меня бросить Москву»[29].
А может быть, Зоя Борисовна тоже ошибается, имея в виду другую встречу с Аксеновым, ведь и он, и она бывали в Штатах и до 1980 года?
В противоречии с сообщениями обеих мемуаристок находится отрывок из записей Майи Аксеновой, сделанный по прибытии в Америку и имеющий, что весьма важно, точную дату.
Из записей Майи Аксеновой:
«1980
10 сентября прилетели из Милана в Н.-Й.
Десять дней жили в Н.-Й. вместе с Васей, Аленой[30], Виталием[31]. Виделись с Бродским. Я раньше с ним никогда не встречалась, а Вася увидел его впервые после ссоры[32]. Живет он в страшной квартире, что-то вроде подвала, но с выходом в маленький садик, – берлога гения. Чувствует себя неважно, но бутылка виски стоит рядом с ним, и он понемногу потягивает. Курит, пьет кофе. Был очень внимателен, подробно старался объяснить, как надо вести дела, какие нужны документы, где лучше преподавать. Сам он числится в Мичиганском университете, но жить там не хочет. Любит Н.-Й., и Мичиган для него тяжелая нагрузка. Последние годы проводит там только один семестр»[33].
Значит, вопреки сообщениям Эллендеи Проффер и Зои Богуславской, разлад между Аксеновым и Бродским был в этот момент преодолен. И Аксенов, видимо, все-таки надеялся на благоприятный исход переговоров с известным издательством. Но его надежды не оправдались. Он еще не создал себе имя у американского читателя, и у него еще не было влиятельных американских друзей, которые могли бы изменить в его пользу мнение издательства Farrar Straus&Giroux, созданное отрицательным отзывом Бродского три года назад. Вероятно, и в 1980 году то, что «Joe, сделал свой job» в 1977 году, сохраняло свою силу. А может быть, Бродский вновь подтвердил свою прежнюю оценку?
Так ли это было на самом деле или иначе, ответить сегодня некому…
Аксенов с семьей вылетел из Москвы 22 июля 1980 года. Накануне отъезда в эмиграцию на него было совершено покушение, когда он вместе с женой Майей на машине возвращался из Казани, куда ездил проститься с отцом.
И вот, когда он оказался на Западе и затем был лишен советского гражданства, сам Бог, как говорится, велел ему напечатать «Ожог». Но тут случилось неожиданное: американское издательство отказалось печатать роман советского эмигранта, запрещенный в Советском Союзе.
Неудача с публикацией «Ожога» на английском языке была для Аксенова тяжелым ударом.
Как пишет Эллендея Проффер, в эмиграции Аксенова и его жену без публикаций на английском языке ожидала бедность, и поэтому Карл считал, что он должен преподавать. Так Аксенов стал американским профессором, преподавателем русской литературы в различных университетах.
27
Эллендея Проффер. «Бродский среди нас», с. 147–149. «Не испытывал сожалений», то есть был готов к разрыву.
28
Василий Аксенов. Ловите голубиную почту… Письма (1940–1990 гг.), с. 321–323
29
Есипов В. О конфликте Василия Аксенова с Иосифом Бродским – в журнале «Вопросы литературы», № 3, 2013, с. 462.
30
Дочь Майи Аксеновой от первого брака.
31
Зять Майи.
32
В связи с отрицательным отзывом Бродского о романе «Ожог».
33
Василий Аксенов. Ловите голубиную почту… Письма (1940–1990 гг.), с. 272.