Магический архидокс

Парацельс

Магический архидокс

Магический архидокс

Предисловие к парижскому изданию 1909 года

В начале XVI столетия, в то время, когда вся наука дремала, повторяя изречения Авиценны и Галена, появился человек с сильным голосом, врач и химик, одевающийся вопреки утвердившимся законам, сжигающий медицинские книги греков и арабов, разговаривающий на философские темы вульгарным языком, излечивающий больных вопреки всем правилам искусства и разъезжающий по Европе, выпивая с первым встречным, пикируясь со многими, учась у всех.

Его роль была так велика, что уже в ту эпоху имя его вызывало возмущение. У Парацельса были верные ученики, горячие поклонники, признательные до самозабвения больные. Однако среди медиков у него были столь же свирепые враги, чья жестокость вполне оправдывает те сильные выражения, в которых его так часто обвиняли. Это «чудовище, извергнутое преисподней», этот «неслыханный проходимец», как его величали Эраст, Дессениус и вся остальная братия, лавочки которых терпели убытки, заставляя смеяться больных и стенать аптекарей от Рима до Лондона и от Парижа до Варшавы; ни один человек, за исключением разве что Калиостро, не поднимал вокруг себя такого смятения.

Когда же враги Парацельса поверили в то, что наконец надежно похоронили его, – говорят даже, что они в немалой степени содействовали приближению этого события, – стало еще хуже: вдруг объявилась целая плеяда учеников, прославляющих своего учителя, врачующих больных с помощью его приемов, публикующих его арканы. Ренанус, Камерариус засвидетельствовали его удивительные способности; они видели их проявление в Мюнхене, они сохранили в Нюрнберге золото, полученное им из ржавого железного гвоздя, который еще оставался наполовину железным. Кроллиус, Тюрнейзер толковали и разъясняли его доктрины. Критики, апологеты, толкователи, переводчики призывали ученых XVI и XVII столетий думать не иначе, как он, комментировать никого иного, кроме него. От дыхания свободы и новой жизни, пронесшегося с его именем, затрепетало знамя Розы и Креста. Его влияние прошло через весь XVIII век: Жан-Батист ван Хельмонт – это все еще Парацельс.

В наши дни, когда века отделяют нас от его эпохи, когда история освещена и наука прогрессирует, имя Парацельса, казалось бы, не должно больше ни вызывать интерес, ни стимулировать исследования. Между тем ничего подобного: не прошло и десятка лет с начала [XX] века, как один за другим появляются защитники и критики, чтобы со всем пылом страсти заговорить о Короле арканов. Его смерть не оставляет в покое живых; одни, новаторы в какой-либо терапии – магнетизме, гомеопатии, опотерапии1 и т. д. – встретив в цитате из Парацельса удивившее их слово, сносятся с текстом, изумляются, обнаружив, что идея, мать их системы, уже сформулирована великим алхимиком, и на сцене рядом со специалистом-открывателем вновь появляется Парацельс. Классики от медицинской доктрины нашего времени протестуют против новатора, а еще больше против Парацельса; в спор вмешиваются независимые, – вот каким образом мы видим Шульца и Маркса в Германии, Бушю и Крювейльера во Франции, без колебаний ставящих Парацельса впереди Монтеня и Рабле, делающих из него провозвестника всей науки, реформатора медицины, в то время как Даремберг и Шеврель этого не увидели, один будучи посредственным подражателем древних, другой невежественным и претенциозным глупцом.

Чем объяснить такое противоречие? Откуда эта вновь и вновь возникающая полемика, этот туман, окутывающий странную фигуру врача из Айнзидельна? Суть в том, что Парацельс, как и многие мистики, чувствовал вещи больше, нежели их осмысливал; он пытался их выразить посредством новых или противоречащих обычному пониманию терминов, мало заботясь о своих слушателях; ему казалось, что та очевидность, с какой он их воспринимал, должна точно так же озарить и тех, кто его слушал. Беме, Вронский разве не поступают так же? Его произведение, не полностью переведенное с верхненемецкого, насыщенного специфическими неологизмами, на сомнительную латынь, осталось, таким образом, навсегда загадочным. Несколько частичных французских переводов, таких как Большая и Малая Хирургия, мало известны.

Парацельс (настоящее имя Филипп Авреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) (1493–1541) – швейцарский алхимик, врач, философ, естествоиспытатель, натурфилософ эпохи Возрождения, один из основателей ятрохимии

Равным образом и настоящий текст Парацельса еще неизвестен даже эрудитам. Разве сам Даремберг, один из наиболее образованных в этой области людей, посвятивший свою жизнь изучению медицинских доктрин, не признает, что не читал всего Парацельса и что ему с трудом удалось перевести несколько отрывков для себя лично?

Сегодня, когда знание латыни, увы, исчезает все больше и больше, публикация перевода «Магического Архидокса» представляет всеобщий интерес, и мы надеемся увидеть и другие трактаты Парацельса; каждый читатель, знакомый с герметическими авторами и мистическими философами, беспристрастно изучающий произведения нашего автора, найдет в них великие и плодотворные истины посреди множества намеренно или же неизбежно темных мест2. Он оценит произведение Парацельса сначала за те знания, которые оттуда почерпнет, затем он полюбит автора, как это сделали мы, узнав поближе его жизнь, насыщенную деятельностью. Ведь книги Парацельса не что иное, как меньшая и менее живая часть его самого; дела и чувства ярче раскрывают дух, его одушевлявший. Если бы он дожил до наших дней, то в наших современных науках, сильных своими удивительными открытиями и своей непримиримой категоричностью, он был бы революционером совсем другого калибра, собирателем совсем необычной жатвы.

Вот каким надо представлять его, беспредельно восхищаться им, освобождая его в мыслях от устарелых одежд и причудливых нелепостей, с которыми мы привыкли его отождествлять; таким образом, через таинственный Раragranum, обманчивый Labyrinthus или «Магический Архидокс», весь усыпанный талисманами, мы сможем действительно воскресить дух Парацельса.

Похоже на то, что успехи, достигаемые ежедневно современной наукой, повлекут за собой в высшей степени замечательное и неожиданное следствие: освещение полным светом истин, открытых алхимиками и презираемых еще полстолетия назад.

Что только не ставили в вину алхимикам! Самую цель, которую они с таким упорством преследовали, их доктрины, эмпирические методы и склонность к априоризму. Говоря по правде, обвинения эти были частично необоснованными, а большей частью слишком поспешными. Не разобравшись как следует в стадии возникновения современных знаний, говоря о теориях в целом, эту школу суфлеров3 обвиняли в том, что она осмелилась вывести науку из философии и философию из науки, пусть и очень слабой. Далее, не пытаясь отличить аллегорию от буквального смысла, за научные тезисы очень часто принимали то, что относилось скорее к метафизике; эти два главных обвинения породили большое, не совсем необоснованное презрение.

И все же, какова была цель алхимиков? Совсем иная, нежели приложение к науке философских теорем. Единство субстанции, из которой вытекает единство материи, эволюция этой материи, осознание сил, – таковые принципы, ознаменовавшие поиски Великого Делания. Что метод этот эмпиричен и слишком априорен – пусть! Что за дело до пути, если он ведет к истине? Исходить из общего, чтобы прийти к частностям, – это может несомненно привести к тем же результатам, что и аналитический метод, и не пикантно ли, что недавние открытия подтверждают столь дискредитированные исследования и теории Луллия, Рупесциссы и Парацельса?

В химии последние эксперименты Рамсея по преобразованию солей меди в соли лития обещают в скором времени представить академическое доказательство возможной трансмутации металлов. И, – неожиданное следствие последних работ, – тень Мартинеса Паскуалиса, возможно, порадуется экспериментальному подтверждению своей теории реинтеграции существ в гипотезе о вероятном очень медленном превращении урана в свинец. Это незаметное преображение неодушевленной материи, в день, когда будет бесспорно установлено, продемонстрирует продвижение универсальной жизни к идеалу, всего лишь ступенью к которому является человек.