На службе зла

Он бы в жизни не подумал, что жена Уордла выглядит именно так. Слишком усталый, чтобы анализировать увиденное, он еще больше потеплел к Уордлу.

– Ой, так это вы! – просияла Эйприл; ее муж тем временем сгреб со стола ксерокопии писем, сложил пополам и сунул в карман. – Тот самый Корморан Страйк! Я столько о вас слышала. Вы останетесь на концерт, правда?

– Вряд ли, – ответил Страйк, явно польщенный. Уж очень она была хороша собой.

Да и Эйприл, пожалуй, не хотела, чтобы он уходил. По ее словам, к ним должны были присоединиться друзья, еще человек шесть. Среди них – две незанятые девушки. Страйк позволил себя уговорить и поднялся на второй этаж, где располагалась небольшая сцена; танцпол был уже переполнен. Между делом Эйприл сообщила, что она – стилист и как раз сейчас готовит фотосессию для одного журнала, а помимо этого – обронила она мимоходом – для подработки танцует бурлеск.

– Бурлеск? – переспросил Страйк, переходя почти на крик, поскольку микрофон снова заскрежетал, вызвав бурю недовольства и шквал протестов со стороны посетителей за барной стойкой.

«Разве бурлеск – не тот же стриптиз, только классом повыше?» – задумался он после слов Эйприл о том, что ее подруга Коко (та девушка с огненно-красными волосами, что улыбнулась и кокетливо ему помахала) тоже танцует бурлеск.

Ребята оказались приятными и, в отличие от Мэтью, не вызывали ни малейшего раздражения. Уже давно Страйк не слышал живой музыки. Миниатюрная Коко выразила желание подняться еще выше, чтобы посмотреть…

Но когда на сцену вышли Islington Boys’ Club, Страйку показалось, что он против воли переносится в прошлое, к людям, о которых старался не думать. Спертый запах пота в воздухе, знакомый стон настраиваемой гитары, помехи микрофона – все это можно было бы вытерпеть, если бы вокалист своей позой и андрогинной грацией не смахивал на Уиттекера.

Четыре такта – и Страйк понял: пора уходить. Дело было не в группе с их гитарным инди-роком: играли парни вполне прилично и вокалист не раздражал, но настроение уже было отравлено его сходством с Уиттекером. Впрочем, Страйк за свою жизнь достаточно побывал в таких местах, не имея возможности уйти, и сегодня хотел спокойно подышать свежим воздухом. Крикнув слова прощания Уордлу, помахав рукой и улыбнувшись Эйприл, которая подмигнула и помахала ему в ответ, он ушел, достаточно массивный, чтобы с легкостью протиснуться сквозь потную, запыхавшуюся толпу. Когда он пробился к выходу, группа доиграла первую песню. Аплодисменты этажом выше стучали будто капель по жестяной крыше. Минуту спустя он уже с облегчением шагал прочь, к автомагистрали, где, со свистом рассекая воздух, неслись машины.

13

Субботним утром Робин с матерью на дряхлом семейном «лендровере» покатили из своего Мэссема в Харрогейт к портнихе, перешивавшей свадебное платье.

Фасон пришлось изменить, так как изначально платье предназначалось для январской церемонии; теперь же его предстояло надеть в июле.

– Совсем отощала, – заметила пожилая швея, втыкая иголки в заднюю часть лифа. – Не вздумай дальше худеть. Платье должно облегать.

Ткань и фасон платья Робин выбрала больше года назад. В общих чертах оно напоминало модель из коллекции Эли Сааба, которую родители никогда не смогли бы себе позволить, поскольку через каких-то полгода им предстояло покрыть добрую половину расходов на свадьбу Стивена, старшего брата Робин. Но даже эта уцененная версия казалась немыслимой роскошью при той зарплате, что Робин получала от Страйка. Освещение примерочной подчеркивало все достоинства фигуры, но из зеркала в позолоченной раме на Робин смотрело бледное лицо с воспаленными, впалыми глазами. Она уже сомневалась, что платье должно быть открытым. Длинные рукава – вот это как раз уместно. Возможно, думала она, ее просто утомили постоянные мысли о подвенечном наряде. В примерочной пахло лаком и новым ковролином. Пока Линда, мать Робин, наблюдала, как иголка сантиметр за сантиметром стягивает оборки платья, Робин, угнетенная своим собственным отражением, сосредоточенно смотрела на угловой столик, где покоились искусственные цветы и хрустальная диадема.

– Мы уже решили, чем украсим фату? – спросила портниха, усвоившая типичную докторскую манеру задавать вопросы в первом лице множественного числа. – Для зимней церемонии мы выбрали диадему, так ведь? Я думаю, к открытому платью подойдут цветы.

– Цветы – это чудесно, – донесся голос Линды из угла примерочной.

Мать и дочь были удивительно похожи. Хотя некогда узкая талия матери стала шире, а выцветшие томатно-красные с золотинкой волосы, в беспорядке собранные на темени, кое-где тронула седина, серо-голубые глаза Линды были в точности такими, как у дочери, и сейчас их взгляд устремился на Робин с тревогой и проницательностью, до смешного знакомыми Страйку.

Робин перемерила множество ободков с искусственными цветами, но ни один не пришелся ей по душе.

– Наверное, я все-таки остановлюсь на диадеме, – сказала она.

– Может, рассмотреть вариант с живыми цветами? – подсказала Линда.

– Да, – выдавила Робин, которой вдруг нестерпимо захотелось уйти от этого запаха ковролина и от своего бледного, загнанного в угол отражения.

– Давай сходим к флористу и посмотрим, что нам смогут предложить.

И все же неплохо было оказаться наедине с собой – хотя бы на несколько минут, хотя бы в примерочной. Выбираясь из платья и снова влезая в свитер и джинсы, Робин попыталась отыскать причины своей хандры. Она жалела, что пришлось пропустить встречу Страйка с Уордлом; ей не терпелось преодолеть пару сотен миль, что отделяли ее от незнакомца в черном, отправившего ей отрезанную ногу.

Но спешить не было никакого смысла. В поезде они с Мэтью снова поссорились. Даже здесь, в ателье на Джеймс-стрит, ее преследовала нарастающая тревога: объем заказов в агентстве Страйка сокращался, и она в любую минуту могла остаться без работы. Одевшись, Робин проверила мобильник. Сообщений от Страйка не было.

Через час Робин, стоя среди мимоз и лилий, односложно отвечала на вопросы суетливой флористки: та прикладывала к ее волосам розы и время от времени роняла холодные зеленоватые капли с длинных стеблей на кремовый свитер Робин.

– Зайдем-ка в «Беттис», – предложила Линда, когда цветы в конце концов были заказаны.

В городе-курорте Харрогейт кондитерская «Беттис» давно сделалась местной достопримечательностью. Снаружи кафе украшали цветочные корзины, вдоль которых посетители выстраивались в очередь под черными с золотом прозрачными маркизами, а внутри, среди мягких кресел, светильников и узорчатых чайников, сновали официантки в одинаковых платьях с кружевной отделкой. В детстве Робин нравилось глазеть сквозь стеклянный прилавок на ряды толстых марципановых поросят, наблюдать, как мама покупает самый восхитительный фруктовый торт с ликерной пропиткой, упакованный в нарядную коробку. Сегодня, сидя за столиком у окна и уставившись на пестрые цветочные клумбы, разбитые в виде геометрических фигурок, вылепленных из пластилина детскими руками, Робин отказалась от еды, ограничившись маленьким чайником чая и украдкой поглядывая на мобильник. Ничего.

– Что-то случилось? – спросила Линда.

– Нет, все замечательно, – ответила Робин. – Просто смотрю, нет ли каких новостей.

– Новостей о чем?

– Об отрезанной ноге, – сказала Робин. – Вчера вечером Страйк встречался с этим полицейским, Уордлом.

– Ну-ну, – произнесла Линда, и больше они не проронили ни слова, пока им не подали чай.

Линда заказала фруктовое печенье. Намазав его маслом, она поинтересовалась:

– Вы с Кормораном хотите своими силами выяснить, кто прислал эту ногу, я права?

24