Страница 71 из 75
— Я тебя чем-нибудь обидел?
— Нет, и поэтому хочу вас предупредить, что питерской клиникой интересуется Генеральная прокуратура. До свидания.
Муравьев почесал макушку, немедленно связался со своими людьми на Большой Дмитровке, получил информацию и тихо ошалел.
— Гаденыш… Я ему всю жизнь помогаю, а он… Это же под меня будет бомба! Он-то что? Так, плесень, а мое имя к его грязным делам пришьют суровой ниткой… И тогда конец карьере, это без вопросов… Не только карьере, вообще…
Он схватился за телефон.
В среду вечером в Питер выехал бронированный «Вольво S80» и неприметная «шестерка» с форсированным двигателем. Четверо мужчин, занимавшие автомобили, получили самые широкие полномочия.
Гоголёв вслух читал заявления граждан. На столе лежала высокая стопка исписанных листков.
— Однако, круто развернулись Стрельцов с компанией… даже если половина того, что изложено в заявлениях, правда, тянет эта народная правда на…
— Лет на пятнадцать, — прикинул Грязнов.
— Вплоть до пожизненного, — вставил Турецкий.
— Можно? — В проеме двери возник оперативник с видеокассетой. — Последняя запись из клиники. Вчерашняя.
— И как там? Все в порядке? — спросил Грязнов вошедшего.
— Да, Туманов выбрал лучший ракурс из возможных. Камера фиксирует все, что с ним происходит.
— И как он?
— Память теряет, это очевидно. Ну и головатого, плывет…
Мужчины переглянулись.
Зазвонил телефон.
— Гоголев. Слушаю, — строго произнес Виктор Петрович.
— Виктор Петрович, это Ковригина, — раздался жалобный голосок.
— Ковригина?.. Вы заявление подавали?
— Нет, не подавала.
— А кто вы? По какому вопросу? Почему звоните, минуя секретаря?
— Я… Я жена Виктора Туманова.
— Жена?.. A-а, Наташа! Ну так бы и сказала! Я твою фамилию еще не запомнил, прости уж, деточка. Ну чего звонишь? — Голос Гоголева звучал теперь ласково.
— Я… Я волнуюсь очень. Как он там?
— Все идет по графику, память теряет, крыша плывет, все хорошо! — оживленно докладывал обстановку Гоголев.
В трубке послышалось всхлипывание.
— А можно, я его навещу?
— Еще чего! Категорически нельзя! Тебе, понимаешь, оказали доверие, посвятили в ход операции, а тут бабские штучки всякие… Нельзя тебе к нему!
В трубке отчаянно зарыдали.
— Эй! Ты что там? Ты это брось, слезы всякие! Ты теперь жена.
— Ну… Мы еще не расписались, — сквозь слезы ответила женщина.
— Не важно! Назвалась груздем, полезай, понимаешь… Считай себя женой разведчика! И не хнычь, тебе не положено! У нас все под контролем!
— Да-а… А Игорь в коме!
— Какой Игорь?
— Бобровников!
— Бобровников? Кто сказал?
Поймав взгляды товарищей, Гоголев строго добавил:
— Ну да, в коме, ну и что? Из комов тоже выходят. То есть из ком… Тьфу ты, запутала ты меня. Поправится Игорь, у нас медицина чудеса делает. И Туманов поправится. Через пару дней операция закончится, получишь своего Виктора. И пока он в память не вернулся, тащи его в ЗАГС, чтоб не передумал, паразит!
И, довольный своей шуткой, он повесил трубку.
— Дурак!! — в сердцах воскликнула Наташа.
И это про начальника Питерского угрозыска!
— Волнуется девушка! — пояснил Гоголев товарищам по оружию.
— Ясный корень, — кивнул Грязнов. — Только нашла себе мужика — и вот тебе… почти потеряла. А баба-то славная, жаль будет, если что…
— Но-но, ты, Славка, не каркай! — одернул его Турецкий.
— А-а-а, это я от напряжения. Четвертый день ждем. СОБР под ружьем держим. Сколько ж томиться еще?
— Думаю, недолго. Может, уже сегодня все и закончится. Как нотариуса вызовут, так наша партия и начинается.
— Скорей бы! Ждать и догонять — хуже нет! — прогудел Грязнов.
Артем Михайлович Тихомиров направлялся на дачу. Пятница, дело к вечеру, пора подумать об отдыхе. Там, в Мельничном, где стояли по соседству два коттеджа: Тихомировых и Стрельцовых, — уже топилась банька, мариновались шашлычки, охлаждалась водочка.
Сидя в «мерседесе», он слушал магнитофонную запись вмонтированного в панель приемника. «Жучки» в кабинете Стрельцова были установлены недавно, с тех пор как прежний начальник службы безопасности ушел вместе с бывшим гендиректором. С тем мужиком контакт установить не удалось, ну и хрен с ним. Зато нынешний, Володька Викторов, тут же согласился сотрудничать. И теперь он, Тихомиров, был в курсе всех разговоров Сашки, слушал их, как теперь говорят, в режиме реального времени.
Какие-то он там проворачивал темные делишки в своей клинике. Нужно было выяснить, что именно и какой с этого навар может получить он, Тихомиров. Последняя запись касалась разговора Стрельцова с женой. Видимо, обсуждали какого-то больного.
«Ну, как он?» — спросил Стрельцов.
«Все идет своим чередом. — Это голос его жены. — Даже быстрее, чем нужно».
«Нам быстрее и нужно. Чего тянуть?»
«Собственно, нотариуса можно хоть сегодня вызывать».
«И вызывай. И где твоя Нина? Почему ее на работе третий день нет?»
«Ты же знаешь, она так переживает…»
«Плевать мне на ее переживания! И так спектакль на похоронах устроила: кидалась на гроб как умалишенная. Будто родню хоронила… Люди же все видят, разговоры пошли…»
«Ну какие теперь разговоры? Все кончилось. Дай ей время в себя прийти».
«Не дам! Хватит поблажек!»
«У нее официальный больничный — давление поднялось».
«Я сейчас сам к ней заеду, устрою патронаж. Всех людей из лаборатории разогнала, кто теперь работать будет? Там полтора лаборанта сидят, зашиваются. А она, видишь ли, скорбит! Звони нотариусу!»
Было слышно, как женщина набирает номер, затем ее голос:
«Моисей Израилевич? Это Никитенко. Не могли бы вы к нам завтра подъехать? Как — в отпуск? А вы меня не предупредили… Ну да, я понимаю, горящая путевка это дешевле… И надолго? Две недели… Послушайте, но это никуда не годится! Мы договаривались, что вы будете предупреждать заранее. Сегодня? Ну хорошо, давайте сегодня. Через час сможете? Я буду ждать. Палата та же. Вас проводят. Ну спасибо!»
«Слышал? Он уезжает».
«Ну потерпим пару недель. Туманова кончим и прервемся. Мне вообще что-то муторно. С Бобровниковым история странная…»
«На тебя не угодишь. Был Бобровников — плохо, нет его — опять плохо».
«Так он есть!»
«Но он же в коме! Ты видел машину? Там же места живого нет!»
«Машину я видел, а тело Бобровникова не видел».
«Его сразу же увезли, он еще жив был. Что-то ты все выдумываешь, усложняешь? Нет, с тобой только Нина может управиться…»
«Отвяжись от меня со своей Ниной! — закричал вдруг Стрельцов. — Иди и занимайся своим делом!»
«Нужно позвонить патологоанатому».
«Так иди в свой кабинет и звони! У меня здесь что, переговорный пункт?»
Были слышны быстрые шаги, затем громко хлопнула дверь.
«Достали, бабье…» — прошипел Стрельцов.
На этой мажорной ноте запись обрывалась.
…Стрельцов выехал за ворота клиники. Он все же решил навестить родственницу. И выгнать ее на работу. Это черт знает что творится. За спиной уже слышны шепотки: мол, генеральный директор носит фамилию Баркова, а не Стрельцов. Какой-то остряк предложил даже называть ее Пал Палыч Барков, учитывая некоторые особенности натуры…
Все эти сплетни приносила в клюве дерматолог Зябликова. Ну с остряками мы разберемся, но и с Ниной пора разбираться по-крупному.
Он звонил долго, раз шесть. Наконец за дверью послышались шаркающие шаги, она отворилась. Баркова стояла на пороге в засаленном халате, из-под которого торчала ночная рубашка, волосы ее были растрепаны, она покачивалась, глядя на Стрельцова мутными глазами.
— Нина! Ты что это? Да ты пьяна? — поразился Стрельцов.
— У меня больничный, — прохрипела родственница и попыталась было захлопнуть дверь.
Стрельцов едва успел сунуть в щель «дипломат».
— Прекрати сейчас же! Пусти меня! — закричал он.
Она медленно пошла в глубь квартиры. Стрельцов вошел, озирая замызганные, обшарпанные обои, протечки на потолке, истертый линолеум под ногами. Когда-то это была двухкомнатная коммуналка. Соседкой Нины Павловны была одинокая старушка, которая однажды в результате «известной процедуры» тихо скончалась. Процедуру проводила сама Нина Павловна, она делилась впечатлениями со Стрельцовым.