Дурная слава

— В камере бы находилась. В тюремной камере, — буркнул Виктор.

— Ну зачем так мрачно? — чуть улыбнулся Бобровников. — Насколько я понимаю, существует корпоративная медицинская солидарность. Один за всех и все за одного…

— Что вы! — замахала руками Наташа. — Какая солидарность? В моем случае коллектив частной клиники, сплотившись тесными рядами, всячески пытался меня из лаборатории выжить.

— Чем же вы им не нравились?

— Не знаю… Не вписалась я в их «малину».

И Наташа принялась рассказывать Игорю сагу о клинике «Престиж». Она говорила довольно долго, чувствуя, что ее снова начинает трясти от воспоминаний о самом жутком месяце своей трудовой жизни. Рассказывала о липовых диагнозах, которые ставились на основе липовых результатов анализов, о том, что все клиницисты находились прямо-таки в наркологической зависимости от заведующей лабораторией. О том, как ее, Наташу, постоянно пытались подставить то исчезнувшими пробирками с кровью, то пропавшими тест-системами.

— …В общем, повторяю, смерть вашей бабушки усиленно пытались свалить на меня, но не получилось. Это не моя ошибка, видит Бог!

— Да какая ошибка?! Уморили они ее! — вставил Виктор.

— Но-но! Какое ты имеешь право так говорить? — накинулась на него Наташа. — Уморили — это уж слишком, но вообще-то странная эта клиника… Короче, все, что я смогла сделать, — это уволиться. Что и сделала.

Бобровников помолчал, затем поднял на Наташу глаза и произнес:

— Вы знаете, что через несколько дней после смерти бабушки скончался и дед?

— Да, знаю. И выражаю вам бесконечное сочувствие. К моменту его смерти я уже уволилась. Но в тот день, когда на врачебной конференции Стрельцов во всеуслышание обвинил меня в смерти Зои Михайловны, я была у академика. Прибежала к нему в палату в слезах… Невыносимо было думать, что и он будет считать меня виновницей своей утраты… Он был так добр ко мне! Вообще он был необыкновенно мудрым человеком! Утешил меня, сказал, что сам чувствует себя виновным в том, что оставил ее одну в таком состоянии…

— В каком?

— Ну… Юрий Петрович сказал: мол, он сам должен был понять, что уровень сахара у Зои Михайловны резко упал — это было видно по ее состоянию, очень тревожному и, как он выразился, неадекватному. Но академик решил, что ее беспокойство связано с известием о внучке… С ее неприятностями. И не придал значения.

— Но врач-то должен был оценить клиническую картину! — вставил Игорь. — Я сам припоминаю пару таких приступов, когда она становилась словно невменяема. В те далекие времена, когда она еще не очень умела регулировать дозу инсулина. Действительно, человек словно пьян, он заговаривается, бывает и агрессивен. И что же, клиницист не мог оценить такой картины? Мог спутать ее с гипергликемией? Странно…

— То же самое сказал Юрий Петрович. Он считал смерть жены ошибкой молодого, неопытного доктора.

— А кто этот доктор? Как его фамилия?

— Ну… Разве в клинике вам не сказали?

— Нет. Мне дали только ваши координаты, сказав, что именно вы во всем и виноваты.

— Ага! Она еще виновата в том, что делала анализы бандитам, которых она не делала. Забыла, Наталия? — прогудел Виктор.

— Но может, это и не бандит, откуда я знаю? Но факт такой был: за моей подписью в компьютере появились результаты анализов, которые я не могла делать, Дак как не работала в тот день. Это как раз было последней каплей, после этого я и уволилась…

— Так как фамилия молодого, неопытного доктора? — настаивал Бобровников. Почти требовал. Наташа помолчала.

— Знаете, мне бы не хотелось ее называть. Но вы можете запросить официального расследования и все узнать — все фамилии, все, что сопутствовало кончине ваших родственников. Я могу рассказать только то, что связано со мной. Вы уж извините.

— Ну хорошо, я понимаю. Доносчику первый кнут, не так ли?

Наталия вылупила на гостя глаза. Откуда эта фраза времен ее детства? Почти пароль улицы Рубинштейна. Гость чуть улыбнулся, попросил:

— Расскажите еще о последних днях деда. Что вам запомнилось? Вы с ним общались?

— Ну, можно сказать, да. Я приходила к Юрию Петровичу делать анализы крови, определять параметры свертываемости. Это у постели больного делается. И мы с ним разговаривали. У нас оказалась общая страсть: театр. Боже, сколько он всего помнил! Всех актеров по именам, еще с послевоенных времен. Отрывки из спектаклей помнил, представляете? Читал мне монологи Эзопа из «Лисы и винограда», представляете? Я столько не помню, сколько он! Меня его память просто поразила!

— Вот как? — задумчиво произнес Бобровников. — А уже через пару дней от его памяти и следа не осталось… Он не узнал человека, с которым дружил полвека… скажите, Наталия Сергеевна, а кто-нибудь кроме вас может рассказать мне о его последних днях?

— Ну… Там работала медсестрой моя приятельница, Катя Игнатьева, по-моему, она как раз возле Юрия Петровича и дежурила.

— Мы можем с ней связаться?

— Давайте попробуем… Правда, после моего увольнения мы почти не перезваниваемся…

Наташа набрала номер:

— Алло, Катерина? Привет!

— Наташка? Ничего себе! Ты куда пропала?

— Никуда я не пропадала. Болела, трудоустраивалась и так далее. Как у тебя дела?

— Как сажа бела! Я из этого бардака тоже уволилась. Вернее, они меня, гады, просто вышвырнули…

Послушав пару минут пулеметную очередь, Наташа мягко остановила приятельницу:

— Кать! Здесь у меня в гостях внук академика Бобровникова. Ты не могла бы с ним поговорить?

— Какой внук? Разве у него есть внук? — моментально напряглась Катерина. — А чего мне с ним говорить? О чем? Ты вообще зачем кому ни попадя мой телефон даешь?

— Я? Я никому не даю, я тебе сама звоню. Ты же дежурила возле Юрия Петровича?

— Ну и что? Поставили дежурить, и дежурила. Извини, я сейчас не могу разговаривать, я к родителям спешу, мама заболела.

И она шмякнула трубку.

Наталия озадаченно взглянула на Игоря Андреевича.

— Разговор не получился? — улыбнулся тот. — Что ж, вы правы: будем следовать официальным путем. Спасибо вам за разговор, Наталия Сергеевна. Рад вас снова увидеть в добром здравии…

— Снова? — Наташа вглядывалась в лицо мужчины.

— Рад тебя видеть, Коврижка!

— Так это ты, Лютый?.. То есть вы?

— Я! Что, так изменился?

Виктор недоуменно переводил взгляд с одного на другого.

— Вы что, на «ты»? — ошалел он.

— Когда-то были на «ты», — весело сообщил Игорь Андреевич.

— Когда-то этот мужчина спас мне жизнь, — откликнулась Наталия. Лицо ее озарилось такой светлой улыбкой, что Виктор занервничал. — Правда, было это лет тридцать с лишком тому назад, когда мы совместно штурмовали крыши улицы Рубинштейна. И дрались чуть не каждый день. И было ему тогда лет примерно…

— Двенадцать, — напомнил Игорь.

— И фамилия, насколько я помню, была другая? Лютнев. Игорь Лютнев.

— Она у меня была двойная. Лютнев-Бобровников. Просто в школе звали по первой части, которая досталась от деда по материнской линии. Он был художником, не очень удачным правда, но фамилию, понимаешь, хотел увековечить. И ревновал к роду Бобровниковых, это род моего отца, где переплелись судьбы деда-академика и бабушки дворянских кровей. Поэтому «деда Лютик», как звал его ваш покорный слуга, настоял на двойной фамилии внука, — усмехнулся Игорь. — Я после его кончины сократился до Бобровникова. Двойная фамилия — это как-то напыщенно. Больше подходит натурам художественным, а не… Впрочем, ладно, не важно. Ужасно рад встрече, Наташа!

— И я! — живо откликнулась Наталия.

— По этому поводу предлагаю выпить! — встрял Виктор.

Возражений не последовало.

— Ладно, я на стол накрываю, это быстро! — вскочила Наталия и исчезла на кухне.

— Это же надо! Надо же так встретиться через тридцать лет! Я ж говорю, земной шар на удивление мал! А Питер — еще более малая его часть! Мне, правда, фамилия Лютнев до сей поры ничего не говорила, но фамилию Стрельцова, медицинского директора клиники «Престиж», знаю не понаслышке.