Дурная слава

«Да ведь, собственно, уже продал!» — неожиданно осознал Ратнер и замер как вкопанный.

— Наконец-то! Догадался остановиться! Я за тобой вторую стометровку бегу! И не окликнешь: больница все-таки, — злобно тараторила Инна Яковлевна, вцепившись в рукав мужа. — А все же они мерзавцы! Цены запредельные! За какой-то укол пустяковый!.. Ну что, котик, как ты? Машину вести сможешь, лапусик? — тут же пропела она фальшиво-ласковым голосом.

Ненавижу! Как я ее ненавижу! Еще несколько дней, и все — свобода! И счастье!

Борис Львович глубоко вдохнул и почти спокойно ответил:.

— Смогу.

«Я, оказывается, много чего могу», — подумал он про себя.

Глава 21

«ТОЛСТОВСКИЙ ДОМ»

Игорь Андреевич подошел к высокой арке дома, открывавшей анфиладу дворов с разбитыми в центре сквериками и видневшейся вдали набережной Фон-ганки. Здесь снимали один из самых любимых половиной России фильм про романтическую женщину, доведенную легкомысленным женатым любовником до состояния замороженной ягоды. Здесь же, в этой анфиладе дворов, прошли детские годы Игоря.

Правда, родители жили не в знаменитом «толстовском доме», как называли его аборигены, а чуть ближе к Невскому проспекту; но игры в войнушку, велосипедные ралли и прочие детские забавы проходили именно в этом необъятном дворе. Кроме того, здесь жил давний друг деда, Аркадий Семенович Шварц, дядя Каша, как звал его маленький Игорь Бобровников. И к нему всегда можно было закатиться с компанией друзей попить чаю и слопать пару батонов с маслом. Дом Шварца был таким же открытым и гостеприимным, как и дом деда, Бобровникова-старшего. Они дружили со школьной скамьи, пронесли эту дружбу через всю жизнь. По крайней мере, ту ее часть, свидетелем которой был Игорь. Конечно, за пятнадцать лет многое могло измениться, Игорь не очень надеялся найти Шварца. Но выяснилось, что старик жив, относительно здоров и живет там же, в «толстовском доме» на улице Рубинштейна.

Бобровников вошел в подъезд, поднялся по широкой лестнице на второй этаж, позвонил. Из глубины квартиры залаяла собака, послышались шаркающие шаги.

— Тише, тише, Анкор, свои!

Дверь отворилась, огромный пес невнятной породы стоял у ног хозяина, вернее можно было бы сказать, что они стояли плечом к плечу, ибо дядя Каша, прежде солидный, весьма упитанный мужчина с львиной гривой черных кудрей превратился в маленького, худенького старца с внушительной лысиной, которую обрамляли редкие седые волосы.

«М-да, трудно выпадать из жизни на пятнадцать лет, — в который раз с грустью подумал Игорь. — Трудно привыкать к новым, так сказать, реалиям». Но грусть улетучилась, едва Аркадий Семенович заговорил живым, бодрым, совсем молодым голосом.

— Боже мой, Игорек, какой же ты красавец! — воскликнул Шварц. — Ну проходи, милый, проходи! Я уж чайник пятый раз подогреваю. Анкор, это Игорь, знакомься. Дай ему руку понюхать. Ну вот видишь, он ее уже лижет. Он у нас добродушный и гостеприимный, порода-то дворянская!

Его глаза — живые карие глаза — оставались такими же молодыми, как и прежде. И уже через минуту Игорю казалось, что никакой разлуки не было. Тем более что убранство квартиры оставалось практически тем же, что запечатлелось в его памяти. Только спальня Веры Павловны, супруги старика, имела нежилой, музейный вид. Концертные афиши, веера, фотографии…

— Да, потерял я Верочку, — вздохнул Аркадий Семенович на пороге ее комнаты. — Но я здесь ничего не трогаю, ничего не меняю. Знаешь, Игорек, прихожу сюда вечерами, сяду на диванчик и разговариваю с ней, голубкой моей.

На стене напротив дивана висел портрет красивой молодой женщины в вечернем платье.

— Какая же она красавица была, я до сих пор помню, — заметил Игорь.

— Да, для меня она всю жизнь именно такой и оставалась: «Капризная, упрямая, вы сотканы из роз…» Моложе была на двадцать лет, если ты помнишь. Мог ли я думать, что переживу ее? Рак, голубчик, рак, — ответил он на безмолвный вопрос Бобровникова. — Чего только не делали. Я ее пять лет тянул. Но увы… Вот уже три года один.

— И как же вы управляетесь, Аркадий Семеныч?

— Ну, дружочек мой, Верочка у нас никогда хозяйством не занималась, она у нас в филармонии пела, правда не очень успешно, если ты помнишь… Но я ее самолюбие всегда щадил, для меня она была талантливее Марии Каллас. А что до хозяйства, приходит женщина-соседка, помогает. Много ли мне, старику, надо? Но помощница все равно нужна, я медь все еще работаю, Игорек. Что мне одному делать-то? Засядешь дома — захиреешь по-стариковски. Я еще молод душой. Да и телом хоть и худ, но не дряхл! — гордо заметил он.

— И где работаете? — рассмеялся пафосности Игорь.

— Как — где? В своей юридической консультации на Невском. Она, правда, теперь не очень государственная, но оно и к лучшему: кто бы меня на государственной службе держал? А партнеры держат: башка-то еще варит, хоть и лысая… И опыт опять же. Его, как говорится, не пропьешь. А кстати, что это мы все стоя? Соловья баснями не кормят. Идем, дружок, стол накрыт, коньяк ждет. Ты, я надеюсь, не за рулем?

— Нет, — рассмеялся Игорь, — машина на таможне. Так что я пока безлошадный ковбой.

— Это не умаляет твой неотразимости, — заметил Шварц.

— Аркадий Семенович, это грубая лесть!

— Во-первых, с каких пор ты со мной столь официально? Настаиваю на прежнем «дядя Каша». Во-вторых, никак не могу согласиться с определением. Какая же она грубая? Отнюдь! Если я польстил, то лишь малую толику. А в гомеопатических дозах лесть никому не вредит.

— Все-все, сдаюсь! Спорить с блестящим оратором бессмысленно.

— То-то! Ну-с, давай к столу!

Они разместились в гостиной, где был уставлен закусками накрытый белой скатертью стол. Игорь водрузил свою бутылку коньяку.

— О-о, — взглянув на этикетку, оценил хозяин. — Достойный экземпляр. Только зря ты, Игорек, тратился: неужто в доме дяди Каши тебя не угостят как положено? Слава богу, на бутылочку коньяку и бутерброд с севрюжкой зарабатываю.

— Так и я зарабатываю, — рассмеялся Игорь. — Сколько же можно эксплуатировать ваше гостеприимство? И так все детство за вашим столом прошло.

— Ну-ну, торг здесь неуместен. Но коньяк, так и быть, откроем твой. Наливай, Игорек, будем выпивать, закусывать и беседовать. Господи, радость-то какая! Игорек вернулся! Да, Анкор?

Пес жизнерадостно вильнул мохнатым «калачом», глядя на пришельца с доброжелательной заинтересованностью: давно его хозяин так не радовался гостю! А что может быть важнее радости хозяина? И пёс в порыве благодарности лизнул Игорю руку, затем уткнулся носом в колени старика.

— Ты совсем вернулся, Игорек? — поглаживая пса, спросил Шварц.

— Ну… Наверное. А что?

— Да вот думаю, кому Анкора после смерти оставить. Соседка, что по хозяйству мне помогает, она бы и взяла, да он к ней не пойдет. Он ее в грош не ставит, разбойник. Ему мужская рука нужна. А ты, я вижу, ему приглянулся. Так что, пожалуй, я его тебе завещаю. Он хоть и не голубых кровей, но товарищ надежный и смышленый. Да, Анкор?

Собака, преданно глядя в глаза хозяину, легонько заскулила.

— Ну что за скулеж? Я пока помирать не собираюсь. Но о завещании подумать следует. Ты не против такого наследства, Игорек?

— Я не против, — улыбнулся Игорь, — но действительно, рано вам о завещании хлопотать, Аркадий Семеныч!

— Не скажи, дружок. Все нужно делать не спеша, обдуманно и вовремя. И кстати, у меня ведь завещание деда твоего хранится. Он из больницы ко мне приехал, чтобы его составить. А в это время Зоенька умерла… уж так он себя казнил, что оставил ее в то утро. А через пять дней и его не стало… Получилось, что я его в последний раз живым видел в тот день, когда заверял его последнюю волю… А ведь тоже думалось: куда спешить? Юра казался таким крепким, могучим стариком, куда здоровее меня. И вот пожалуйста… Пути Господни неисповедимы… Давай помянем родных твоих. На кладбище был?

— Нет еще. Я ведь только приехал.