Умереть снова

– Ты все время портишь мне настроение. Я знаю, это путешествие не отвечает твоим представлениям об отпуске, но прошу тебя, бога ради, хватит этого постного выражения на лице. Посмотри, как радуются жизни Сильвия и Вивиан! Даже миссис Мацунага не показывает вида, что ей не все по вкусу.

– Может, это из-за противомалярийных таблеток, что я принимаю, – пытаюсь оправдаться я. – Доктор сказал, они способствуют депрессии. Он говорил, что некоторые даже с ума от них сходят.

– Меня вот мефлохин ничуть не беспокоит. Девушки его тоже принимают, и заметь, всегда веселы.

Опять девушки. Вечно он сравнивает меня с этими девушками, которые на девять лет моложе меня, на девять лет стройнее и свежее. Если женщина четыре года делит с мужчиной одну квартиру, пользуется одним с ним туалетом, то как она все еще может казаться свежей?

– Мне нужно перестать принимать таблетки, – говорю я ему.

– И что, заболеть малярией? Очень умно!

– Что ты хочешь, чтобы я сделала? Ричард, скажи, чего ты хочешь?

– Я не знаю.

Он вздыхает и отворачивается от меня. Его спина как холодный бетон, стена, за которой спрятано его сердце, и мне теперь до него не дотянуться. Через несколько секунд он говорит тихим голосом:

– Не знаю, куда мы движемся, Милли.

Но я знаю, куда движется Ричард. Он удаляется от меня. Вот уже несколько месяцев он удаляется от меня. Потихоньку, постепенно. Правда, до сего дня я отказывалась замечать это. Списывала на счет того, что мы оба слишком заняты в последнее время. Он продирался через редактуру своего «Блэк-джека». Я с трудом пыталась закончить годовой переучет в магазине. Наши отношения наладятся, когда минует этот трудный этап. Я все время убеждала себя в этом.

За стенками нашей палатки ночь живет звуками дельты. Наш лагерь находится близ реки, где мы недавно видели бегемотов. Кажется, я слышу их сейчас вместе с кваканьем, криками и хрюканьем бесчисленных других животных.

Но в нашей палатке царит только тишина.

Вот, значит, куда уезжает умирать любовь. В палатку, в африканский буш. Находись мы сейчас в Лондоне, я бы поднялась, оделась и отправилась к подружке за бренди и сочувствием. Но тут я в палатке, словно в ловушке, в окружении тварей, жаждущих меня сожрать. От одного лишь ощущения закрытого пространства мне отчаянно хочется выбраться наружу и с криком броситься в ночь. Вероятно, противомалярийные таблетки разрушают мой мозг. Я хочу, чтобы дело было в таблетках, потому что тогда я тут ни при чем и надежда остается. Нет, я правда должна перестать их принимать.

Ричард спит как мертвый. Как он может спать и мирно похрапывать, когда я с ума схожу? Я слушаю, как он посапывает, очень ровно, расслабленно. Этот звук свидетельствует о том, что я ему безразлична.

Когда я просыпаюсь на следующее утро, он все еще крепко спит. Сквозь швы в палатке начинают просачиваться робкие лучи рассвета, а я с ужасом думаю о предстоящем дне. Снова придется испытывать неловкость в машине, где мы сидим бок о бок, стараясь быть вежливыми друг с другом. Снова придется лупить себя, убивая комаров, и присаживаться за кустиками. Снова придется наблюдать за тем, как Ричард флиртует, и чувствовать, как у тебя разрывается сердце. По-моему, хуже отпуска и придумать было нельзя.

А потом я слышу женский визг.

2

Бостон

Эту новость принес почтальон. Четверть двенадцатого утра, неуверенный голос в сотовом телефоне: «Я на Сэнборн-авеню в Уэст-Роксбери, ноль-два-один-три-два. Собака… я видел собаку в окне…» Вот так об этом и стало известно бостонской полиции. Целая серия событий, толчок которым дал бдительный почтальон, один из армии рядовых сотрудников, работающих по шесть дней в неделю повсюду в Америке. Они являют собой глаза народа, и иногда только они замечают, какая из пожилых вдов не вытащила письмо из ящика, какой старый холостяк не ответил на звонок в дверь и на каком крыльце скопилась кипа желтеющих газет.

Первым свидетельством того, что в большом доме на Сэнборн-авеню, почтовый код 02132, что-то случилось, стал переполненный почтовый ящик – именно это и заметил на второй день разносчик почты Луис Мунис. Скопившаяся за два дня в ящике почта сама по себе еще не была поводом для тревоги. Люди, случается, уезжают на выходные. Случается, они забывают позвонить на почту и попросить задержать доставку на день-другой.

Но на третий день Мунис забеспокоился.

Когда Мунис открыл ящик на четвертый день и обнаружил, что тот все еще набит каталогами и счетами, ему стало ясно: пора действовать.

– И вот он стучит в парадную дверь, – сказал патрульный Гэри Рут. – Никто не отвечает. Он собирается поговорить с соседкой, узнать, не известно ли ей чего. Потом заглядывает в окно и видит собаку.

– Вон ту собаку? – спросила детектив Джейн Риццоли, указывая на мирного с виду золотистого ретривера, привязанного к почтовому ящику.

– Да, это он. Согласно бирке на ошейнике, его зовут Бруно. Я вывел его из дома, а то он там еще… – Патрульный проглотил слюну. – Наделает дел.

– А почтальон? Он где?

– Отпросился на остаток дня. Наверно, захотел выпить чего покрепче. У меня есть контактная информация, но он вряд ли скажет больше, чем сказал я. В дом он не заходил. Сразу позвонил девять-один-один. Я приехал первым. Парадная дверь оказалась незапертой. Я вошел и… – Он покачал головой. – Лучше бы не заходил.

– Говорили с кем-нибудь еще?

– С соседкой – милая такая дама. Она вышла, когда увидела полицейские машины. Хотела узнать, что происходит. Я ей сказал только, что ее сосед мертв.

Джейн повернулась лицом к дому, где несколько дней провел мирный пес Бруно. Это был старый двухэтажный дом на одну семью, с крыльцом, гаражом на две машины и высокими деревьями перед фасадом. Дверь в гараж была закрыта, а черный «форд-эксплорер», зарегистрированный на владельца дома, припаркован на подъездной дорожке. Сегодня утром ничто не отличало бы это жилище от других ухоженных домов на Сэнборн-авеню, ничто не привлекло бы внимания полицейского и не заставило бы подумать: «Постой-ка, что-то тут не так». Но теперь у тротуара стояли две полицейские машины, мигали проблесковые маячки, и любому прохожему было очевидно: да, что-то здесь не так, очень даже не так. И с этим «что-то» уже готовы были разбираться Джейн и ее напарник Барри Фрост. На другой стороне улицы собралась толпа соседей, они стояли и глазели на дом. Заметил ли кто-либо из них, что хозяин не появлялся вот уже несколько дней, не выгуливал собаку, не вынимал почту из ящика? Теперь они, вероятно, говорили друг другу: «Да, я знал – что-то тут не так». Все крепки задним умом.

– Проводите нас в дом? – спросил Фрост у патрульного Рута.

– Знаете что? – сказал Рут. – Я бы предпочел этого не делать. У меня только сейчас запах в носу прошел, и мне не хотелось бы снова этим дышать.

Фрост сглотнул:

– Что, такой сильный дух?

– Я пробыл там секунд тридцать максимум. Мой напарник продержался и того меньше. Там нет ничего такого, на что мне нужно было бы обратить ваше внимание. Вы сами все увидите. – Он посмотрел на золотистого ретривера, и тот ответил игривым лаем. – Бедняга, проторчал там столько времени без еды. Я знаю, выбора у него не было, но все же…

Джейн взглянула на Фроста, который уставился на дом, как осужденный преступник на виселицу.

– Что ты ел на завтрак? – спросила она его.

– Сэндвич с индейкой. Чипсы.

– Надеюсь, тебе понравилось.

– На пользу мне это не пойдет, Риццоли.

Они поднялись по ступеням крыльца и остановились надеть перчатки и бахилы.

– Знаешь, – сказала Джейн, – есть такие таблетки, называются компазин.

– Ну?

– Хорошо помогает при утренней тошноте.

– Отлично. Буду иметь в виду, когда забеременею.

Они взглянули друг на друга и вдохнули поглубже. Последний глоток чистого воздуха. Рукой в перчатке Джейн открыла дверь, и они вошли внутрь. Фрост попытался зажать нос и не пустить туда запах, с которым они были слишком хорошо знакомы. Как его ни называй – кадаверином, или путресцином, или каким другим ученым названием, все сводилось к одному: тошнотворному запаху смерти. Но не запах заставил Джейн и Фроста остановиться у входа, а то, что висело на стенах.