Уходи с ним

Все равно это плохая мысль.

На секунду меня берет сомнение, я знаю, что это зрелище подействует на него как пощечина. И чертовски хлесткая пощечина. Я бы даже сказала, удар кулаком. Его это просто размажет. Он смотрит на меня с решимостью в глазах. Тогда я приподнимаю зеркало, беря его за руку. Он вглядывается в себя несколько секунд, потом сжимает мои пальцы, прежде чем вновь взглянуть на меня и выдавить гримасу, чтобы проглотить всхлип. Его подбородок дрожит все сильнее, лицо все больше кривится. Ему не удается сдержать слезы.

– Поплачьте, Ромео, имеете право.

– О каком Ромео вы говорите? В зеркале я вижу только монстра. Понимаю, почему сестра не приходит каждый день. Ее наверно выворачивает, когда она отсюда выходит. А? Ее тошнит?

– Ну что? Закончили? Ваша сестра смотрит вам в глаза. Я сказала ей, что все пройдет. Что это только вопрос времени, а человеческое тело обладает фантастической способностью к восстановлению.

– Я вам не верю.

– Спорим?

– На что?

– За вами обед, если окажется, что я права.

– Вы не многим рискуете.

– В отличие от вас! Однажды вам придется признать, что я была права. И вот это, предупреждаю, вам будет трудновато проглотить. Труднее, чем трубку для интубации!

– Хотел бы я иметь такую возможность.

– Она вам представится.

– Почему я такой?

– Падение, многочисленные ушибы, ветви, приземление. Вы не должны были выжить. Думайте об этом как о везении.

– Не уверен, что это так. Разве это везение – оказаться в таком состоянии?

– Везение остаться в живых, разве нет?

– Нет, не всегда. Чтобы я больше не мог заниматься своей работой и даже, может быть, заботиться о сестре? Остаться одному до конца дней, с необратимыми последствиями…

Вот теперь он меня достал. Не таким способом ему удастся выкарабкаться. Жаловаться бесполезно. Некоторым пациентам необходима хорошая встряска. И я готовлюсь трясти шейкером.

– Дать вам еще время или вы уже кончили стенать?..

– …

– Хватит изображать из себя жертву. Да, вы ею были, жертвой ужасного несчастного случая, но если вы будете цепляться за этот статус, то вам не избавиться от комплекса. Кто будет вас жалеть? Да никто. Потому что это ни к чему не ведет. Все любят людей позитивных и веселых, потому что они делятся с окружающими позитивным настроем и весельем. А от тех, кто постоянно жалуется, ничего хорошего не жди. Ничего плохого они тоже не делают, но и ничего хорошего. Произошел с вами несчастный случай, ничего не попишешь, свершившийся факт. И если я правильно поняла, малыш спасен, и тоже отчасти благодаря вам. Значит, сегодня вам выбирать, будете ли вы бороться и карабкаться обратно наверх, научитесь ли снова маленьким радостям жизни, приняв все остальное, пусть оно вас даже не устраивает – но оно тоже часть жизни. В любом случае, у вас что, есть выбор? Нет! Ах нет, извините, вы можете все послать куда подальше. Так-то оно так, но есть Ванесса. Значит, выбора нет. Тогда чего хныкать? У вас под рукой все необходимое, чтобы идти вперед, так идите, идите! И получится у вас куда лучше, если настрой будет позитивным. Когда я заступаю на дежурство, мне хочется, чтобы вы мне улыбнулись, рассказали, каких успехов вам удалось добиться и каких вы надеетесь достичь завтра, а еще о нескольких, скажем трех, хороших моментах минувшего дня – ведь они же были – и что пока вам этого достаточно. Через несколько дней вас переведут в травматологию. Это означает, что вам удалось выпутаться. Неплохая новость, – как вам кажется? Так получилось, что через неделю я перехожу в то отделение, где вы будете, сейчас я только подменяю коллегу. Не знаю, хорошая это новость или плохая. Все зависит от вас и от того, в каком свете вам будет видеться ситуация. Можете выбирать: или отравлять мне рабочие часы своей жаждой смерти, или сделать их куда более радостными, проникнувшись желанием жить и жить заново. Up to you![14] А теперь коллеги ждут меня сдавать смену. Доброй ночи. До скорого. У меня два дня выходных. Так что у вас будет время подумать.

Размеренная жизнь

Она оставила меня, бросив на прощание негодующий взгляд. Кажется, я вывел ее из себя. Не знаю, ведет ли она себя так с другими пациентами, но я б им всем посоветовал придерживаться строго оптимистических взглядов на жизнь. Какое-то время я так и лежал, слегка обалдевший. По-моему, она обошлась со мной слишком жестко. А что еще мне делать, в моем-то положении, кроме как жаловаться? У меня ничего не осталось. Подруга ушла, сам я разбит вдребезги, сестра перебивается у шефа, а я даже не знаю, по-прежнему ли он мой шеф, – и я должен скакать до потолка от счастья, что мне дано познать неизмеримую радость жизни? Вот она наверняка ведет вполне размеренное существование, спокойное, без особых рисков, с чудесным мужем, воспитанными детьми, ухоженным домом и семейными праздниками в кругу родных.

Так по какому праву она смеет указывать мне, что я должен делать, что думать и что чувствовать? Она не на моем месте. Никто не на моем месте. Даже я сам не на своем месте.

И при всем этом я должен веселиться?

Хорошая шутка.

В кондитерской

Свидание с Малу. Лоран отбыл на конгресс.

Когда он в отлучке, это всегда тяжело, потому что он шлет мне бесконечные эсэмэски о том, как ему меня недостает и что я должна была поехать с ним. Но я знаю, чем это всегда оборачивается. Пока Лоран на заседании, я убиваю время, а вечером ужин, и я должна хорошо выглядеть в глазах его банковского начальства.

Нет уж, это не для меня.

Однако он упрекает меня в том, что я одна из очень немногих супруг, кто не приезжает, выставляя его покинутым мужчиной, чья подруга о нем не заботится. Но я устаю на работе. И в свободные дни должна отдыхать – я не могу позволить себе подобные выходные. Он мне уже предлагал бросить работу. Его зарплаты за глаза хватит на вполне комфортабельную жизнь, но я люблю свое дело. Выпечку Гийома тоже. И потом, мне будет скучно сидеть дома.

Малу назначила мне встречу в кондитерской. Она приходит нарядная, как всегда.

– Как дела? – спрашивает она, улыбаясь.

– Идут.

– Ага. Этим все сказано, – констатирует она, уже не улыбаясь.

Я ей рассказываю обо всех своих теперешних переживаниях. Лечение, которое трудно выдержать, Лоран, который не склонен разделять со мной эти трудности. Как будто я все делаю нарочно.

Вот уже три года мы пытаемся завести ребенка. Год, как мы доискиваемся, почему у нас не получается. Он в штыки воспринял идею пойти обследоваться. С его точки зрения, виновата я.

Это моя вина. И он не устает мне об этом напоминать, когда я укоряю его, что он не прилагает достаточно усилий.

Моя вина прежде всего в том, что я так хочу ребенка. Да, верно. Если я сейчас опущу руки, у нас никогда уже не получится. Наверно, не лучшая была мысль начать лечение именно теперь, когда у меня такое напряженное расписание, но выбора у меня нет. Если я слишком сдвину сроки, наступит возрастной предел.

Во времена Малу ничего подобного не существовало. Во времена Малу проблема была скорее в обратном. Заиметь ребенка, когда его не хочешь.

А еще я рассказываю ей о пациенте, который меня волнует. Пациенте, который меня тревожит. Потому что мне хотелось бы, чтоб с ним все было в порядке, ведь он вернулся из такого далекого далека. Выбитый из седла в возрасте, когда открыты все возможности. Конь, опрокинувшийся на скаку. Говорю себе, что, возможно, переборщила, когда хотела его встряхнуть. Но если жалеть их, то дело не сдвинется.

– У пожарного, упавшего с восьмого этажа, есть основания беспокоиться о своем будущем. Ты хоть мягко с ним обошлась? – спрашивает Малу.

– Нет, не думаю.

– Поправимо… улыбнешься ему, и порядок, так всегда.

– Правда?

– Если улыбка искренняя, то да.

14

На ваше усмотрение (англ.).