Страница 5 из 22
Впрочем, легкость «покорения» (продвижения) вглубь обманчива. Открытость Венеции обманчива вдвойне: ведь эти же самые столетья туризма помогли ей эволюционировать в стену тотального отчуждения и полнейшей отгороженности аборигенов от всего, что вокруг.
Впрочем, те, что остались, ведут себя так же, как звезды шоу-бизнеса, которым никогда не грозит остаться в одиночестве и которые вынуждены держать фасон даже в туалетной комнате. Мне, прилетевшему сюда из города, некогда официально закрытого для приезжих, это бросается в глаза особенно остро.
25
Многочисленные степени защиты и тотального отчуждения, превращающие любой венецианский пятачок в театр с обязательной «четвертой стеной», разомкнутой в бесконечность, свойственны городам конвейерной текучки «розового гноя» (как обозначил посетителей своих выставок Илья Кабаков), «всемирным туристическим центрам».
И напротив, места, как бы стертые до полного неразличения из-за отсутствующих в них достопримечательностей (пунктиков и пунктумов любого сорта), требуют болезненной эмпатии, повышенного внимания и постоянной семиотической отзывчивости, поскольку не думают о себе вообще ничего. Даже тени или хоть сколь-нибудь отвлеченной рефлексии.
Неизвестно, кстати, что еще лучше для отдельно стоящей «творческой единицы»: состояние первоназывателя Адама, дающего имена всему, что вокруг, или же соревнование с бесконечным количеством предшественников. Как самых великих, так и тех, чьи имена благополучно забыты, а тексты растворены в чужих текстах.
Многовековой культурный слой, правда, уже тем хорош, что едва ли не силком вытаскивает нас из актуального контекста, заставляя «с простынь // бессонницей// рваных // срываться,// ревнуя к Копернику,// его, а не мужа Марьи Иванны// считая// своим// соперником…».
Ага, значит, это – любовь все-таки?
26
Любовь взаправду и взахлеб. Постоянно, о чем бы ни думал, дергающая за рукав. Или же за штанину, как какое-нибудь домашнее животное. Может быть, уже упомянутый Мандельштамом попугай? Кошка? Кот?
Венеция, безусловно, кошачий город, хотя на первый план и внутрь фотографий лезут в основном собаки. Псы-туристы, поводыри и прочие гости столицы.
Упоминая о животных, почему-то вспоминаешь Учелло, обвиненного Вазари чуть ли не в зоофилии. Закамуфлированно, разумеется, но очень уж как-то навязчиво, настырно.
27
Впрочем, самый забавный случай, описанный у Вазари в главе, посвященной биографии Учелло, связан с безоценочным сыром. Точнее, с тем, что, работая в монастыре Сан-Миньято под Флоренцией, художник ел только сыр, которым его кормил местный аббат. И так Учелло этот сыр надоел, что, будучи человеком скромным, он начал избегать работодателя, видимо выжидая, пока отвращение к сугубо молочному рациону не пройдет.
Из-за этого Учелло начал бегать от хозяев, а когда те посылали к нему гонцов, прятался и от них. Или вовсе убегал. Один любопытный монах, тем не менее, подкараулил Учелло и спросил, почему он бегает от него. Учелло ответил, что больше не может есть сыр, которым начинены пироги и супы этого ордена.
– Ибо я боюсь, что превращусь в сыр и меня пустят в оборот вместо замазки, так что в этом случае меня будут звать уже не Паоло, но Сыр Сырничем.
28
Между тем Учелло, насильно посаженный на сырно-творожную диету, работал тогда вполне венецианскую, по колориту и общему духу, картину, чье описание сохранилось лишь у Вазари:
«Он написал также во дворе Сан-Миньято под Флоренцией зеленой землей и отчасти красками жития святых отцов, где он не очень следил за единством колорита, которое необходимо соблюдать в одноцветных историях, так как он фоны написал голубым, города красным цветом, а здания по-разному, как бог на душу положит, и в этом сплоховал, ибо предметы, изображаемые каменными, не могут и не должны быть разноцветными…»
Я очень люблю его «Битву при Сан-Романо: Бернардино делла Чарда падает с лошади» из флорентийской Галереи Уффици. Очень странно, что Учелло не попало от Вазари за цвета лошадей, которых он изобразил здесь не только белыми и желтыми, но также оранжевыми, красными и синими.[2]
29
И хотя в Венеции нет ни одной картины или фрески Учелло, мне его свежесть и праздничность кажутся вполне веницейскими. Тем более что есть свидетельства о том, что Учелло посещал Падую и Венецию с «гастролями» (работал на выезде), где с ним и пересекался самый известный из Беллини, а Вазари – известный путаник и вполне мог что-то умолчать или перепутать: в его книге даже дата смерти и место упокоения Учелло написаны неверно. Так может, того, там, где-нибудь, на птичьих правах, могла и Венеция возникнуть? Тем более если большинство фресок погибло…
Ну, если не Венеция, то хотя бы Венето, Терраферма с фресками на сгоревших виллах, да та же Верона с Ромео и Джульеттой: в Чердачинском академическом театре драмы, где я работал завлитом, шел спектакль «Чума на оба ваши дома», поставленный Наумом Орловым по шекспировскому ремейку Григория Горина. Единственной декорацией к этой красивой постановке была матерчатая выгородка буквой «п», развернутой к залу и собранной из тяжелых тканей, расписанных фигурами всадников с одной из бойцовских картин Учелло (луврской), точно светящихся золотым шитьем.
Скомканная для нужд спектакля в извечные, немигающие складки, картина Учелло теряла в ясности композиции, но приобретала вид таинственного мира, внезапно проступающего позади персонажей. Особенно если выгородку эффектно подсвечивали задымленным светом софитов.
30
…Не могу пропустить еще одну внезапную театрально-венецианскую ассоциацию из тех чердачинских времен: на малой сцене у нас шли спектакли «чеховского цикла», которые Татьяна Ильинична Сельвинская придумала давать в одном и том же оформлении, с одним и тем же набором артистов.
Веранда была оформлена Сельвинской «венецианским стеклом», выложенным, как костюм арлекина, в изумрудно-розовый ромбик. Окна веранды, окружавшей сценическое пространство, таким образом, превращались в витражи, сквозь которые, правда, никогда не светило солнце. Тоньше этих постановок, репетировали и раскладывали которые годами, я ничего не видел. Хотя спектакли быстро сошли, а части декораций, те самые стеклянные панели, составленные из разноцветных ромбов, еще долго лежали в рабочих коридорах, ведущих к малой сцене. И порой я даже специально придумывал себе дела в трюме, чтобы пройти мимо и мысленно отметить их все более и более тусклое присутствие…
31
Учелло в Венеции – такой же чуждый чужестранец, как и тот, кто о нем вспомнил, ведомый непредсказуемым клубком ассоциаций сквозь каменный сад, к примеру, Каннареджо.
Возможно, он нужен для того, чтобы в сюжете возникла тайна, связанная с птицами (хотя бы и с теми же попугаями, которых нет на картинах Учелло), точно мне самих венецианских тайн и секретов мало!
Достаточно внимательно перечесть Вазари для того, чтобы сюжеты запрыгали как блохи: комплексы его дают пищу для новелл и литературных измышлений в превеликом множестве, поскольку жизнеописатель не хочет (или не может) скрыть предельной предвзятости, что означает очевидное: в действительности многое из того, про что он рассказывает, было совсем иным.
Как минимум, с другим знаком или смысловыми акцентами: в XXI веке фигура «ненадежного рассказчика» такое же обыденное явление, как ангелы и чудеса явленных людям святых во времена, когда Тициан еще не умер от чумы, а Тинторетто ненавязчиво ему оппонировал. Одним только фактом своего существования.
32
Они, кажется, и жили не так уж далеко друг от друга, в пределах одного района. Недавно прочитал, что дом Тициана выставлен на продажу и его может купить любой желающий за вполне доступную (умопостигаемую) цену.
2
Очерк об Учелло у Вазари совсем небольшой, и в нем, как это водится, перечислены основные композиции художника, большинство из которых до нас не дошли. Самые же ныне знаменитые картины Учелло (те самые «военные композиции», которых теперь три, плюс еще у одной авторство Учелло стоит под вопросом) перечислены в одном абзаце через запятую. Я к тому, что наиболее интересное из сделанного Учелло безвозвратно сгинуло, а то, что мы знаем, лишь крохи с роскошного стола.