Страница 4 из 11
– Он совсем от рук отбился, – тихо жаловалась мать.
– Твоё воспитание, – басил отец. – Совсем избаловала.
– Но тебя же никогда нет дома!
– А работать кто будет?
– Да, но ты же отец, найди время с ним поговорить.
Я представил предстоявший разговор, кусая заусенцы, перебрал свои провинности: двойки, недоеденные завтраки, прогулы в школе, – и они приобрели размеры вселенской катастрофы. Я сжался в комок. И тут перед глазами заплясали тысячи молний, будто устроили фейерверк, пальцы, сжимавшие ручку, стали неметь. Меня парализовал ужас. «Мама, папа, я умираю», – хотел сказать я, выбежав на кухню, но во рту была каша, и я издал что-то нечленораздельное.
– Что с тобой, Митя? – испуганно спросил отец.
– Ты не притворяешься? – бросилась мать. – Ответь мне, ответь!
Я взял её за руки, язык меня не слушался. Отец уложил меня на диван, сев рядом, пытался успокоить, говоря, как они с матерью меня любят. Когда приехала «скорая» у меня оставалась лишь сдавливавшая обручем головная боль.
– Это пройдет, – обнадёжил врач. – Ничего страшного.
С годами приступы приходили всё реже, а в университете прекратились совсем. Однако они не прошли бесследно, сделав из меня мнительного невротика.
А через сорок лет, когда после утреннего бритья седая щетина вырастала уже к вечеру, болезнь вернулась. После двух приступов кряду я не на шутку испугался. А вдруг это случится в дороге? За рулём? В метро? Меня стали мучить панические атаки, при которых внутри выла сирена, и я покрывался холодным потом. Остальное время я проводил в их тревожном ожидании.
– Всё хорошо? – замечая внезапную бледность, спрашивала жена.
– Минутное недомогание, – через силу улыбался я.
Мне было стыдно признаться в своих страхах. Но долго это продолжаться не могло. Мне казалось, я схожу с ума. И тогда я решил сделать магнитно-резонансную томографию головного мозга. Ночь перед обследованием я провёл плохо, гнал дурные мысли, а наутро меня, прежде разув, поместили в пластиковый колпак, похожий на гроб. Уши зажали поролоновыми подушечками, на голову опустили шлем. Томограф заработал. «Н-да, н-да, н-да», – мерно застучало в ушах, потом наступила тишина, а затем – «угу-угу-угу», снова тишина, и «бум-бум, бум». Сканировали мозг. Хорошо, что не читали мыслей! «А вдруг что серьёзное? – думал я. – Если все обойдётся, многое пересмотрю, надо жить жадно!» Я лежал не шелохнувшись, закрыв глаза. Процедура не из приятных! Мне хотелось вскочить, закричать, разыгралась клаустрофобия. «Скоро всё кончится, – успокаивал я себя. – Скоро всё кончится». Но сердце билось отчаянно, и я уже хотел сжать резиновую грушу, которую мне сунули в руку для экстренной связи, когда меня мягко выкатили наружу. Но шлема не сняли.
И тут я услышал ровный холодный голос:
– Дмитрий Николаевич, у вас в мозгу обнаружены множественные очаги. Для того чтобы исследовать их природу, мы ввёдем вам контрастное вещество. Вы согласны?
Я с такой силой сжал грушу, что пальцы онемели.
Мне сделали внутривенное.
Опухоль? Аневризма? «Н-да, н-да, н-да, – утверждая приговор, снова застучал аппарат. – Угу-угу-угу». Зачем эта мука! А потом будут обнадеживать, предложат нейрохирургию, облучение. Нет, я не вынесу! Тянуть пытку, умирая от ужаса? Кто может, умирая, радоваться каждому часу? Пистолет! Надо достать пистолет. Где? Чёрт возьми, как я раньше этим не озаботился! А дела? Надо закончить дела! Я перебирал всё, чем занимался, и это показалось теперь чем-то совершенно пустым и никчёмным. Я отчётливо понял, что меня, в сущности, ничего не держит. Разве написать завещание. Неожиданно я совершенно успокоился, будто речь шла не обо мне, а о ком-то постороннем. Даже пластмассовый колпак больше не смущал. «Я ухожу, а ты задержись немного, – всплыла предсмертная записка, которую оставлю жене. – Буду тебя ждать». Странно, но я подумал, надо ли ставить в конце восклицательный знак – или это будет чересчур бравурно? Множественные очаги. И ничего не успел. Как буднично! Я боюсь смерти? Или жизни? «Н-да, н-да, н-да». Мысли путались. Но я чувствовал, что только сейчас, в этом колпаке, живу…
– Сколько осталось? – глухо спросил я, когда меня извлекли на свет.
– Что? – Врач поднял глаза от снимков.
– Жить. Сколько осталось?
Я стоял перед ним в одном ботинке.
– Не знаю. Но от головы вы не умрете, проверьте печень, лёгкие.
Он рассмеялся.
– А очаги?
– Ничего особенного – видимо, врождённое.
Я посмотрел на часы. Вся процедура заняла двадцать шесть минут.
Голый король. Альтернативный финал
– А король-то голый! – закричал ребёнок, указывая на бредущую мимо процессию.
И вокруг него тотчас образовалась пустота.
– Негодяй! – ущипнула его какая-то женщина.
И заткнула уши. А минутой спустя портные, шившие королю воздушное платье, накинули ребёнку платок на роток и отвели за угол:
– Чего орёшь! Думаешь, все слепые?
И мальчик прозрел.
– Я, я… – пролепетал он. – Я хочу предложить беруши из «лапши»!
С тех пор он работает на телевидении, превращая зрителей в голого короля.
Учение – свет!
– Прочитывая книгу, пробегаешь глазами километры!
– Полезнее бегать босым по траве.
– Изучай больше правил!
– И поймёшь, что жизнь – исключение.
– Читать – строить ум!
– А глаза ломать.
– Познавать мир – значит познавать себя!
– И зря терять время.
Думать позитивно
Мысли покойного: «Гроб, конечно, тесноват. И подушка низкая. Ну да ладно, потерплю, кремация уже скоро. А с кем это жена кокетничает? Никак с Теодисием Сиропулосом? Эх, врезать бы ему, да руки не действуют. Впрочем, тогда пришлось бы самому ботинки начищать».
Мысли хоронящих: «На гробе-то сэкономили. И траур совсем не нарядный. А что это за брюнет рядом с вдовой? Чёрт, торчать ещё не меньше часа! Ну, не беда, возьмём своё на поминках, говорят, вдова – знатный кулинар».
Мысли вдовы: «Ничего, что гроб бедноват, под цветами не видно. Зато ботинки блестят – ослепнуть можно. Однако как много народу нацелилось на поминки! Надо будет представить им Теодисия, не устраивать же отдельные смотрины».
Личные мотивы
Дело происходит в одной из стран, историю которых наполняют перевороты и заговоры. Вот как объяснил своё участие в политической борьбе лидер победившей там революции. (Его именем вполне может быть Эскобар Санчес или Атабег Маздак-оглы.)
«Я родился в богатой аристократической семье и не имел ничего против действовавшего режима. Охота, гольф, званые ужины занимали моё время, женщины, роскошные автомобили и дорогие вина составляли круг увлечений. Пока внезапно на меня не свалилась болезнь. Врачи терялись в догадках, лекарства не помогали. Я предпринял путешествие в Европу, но и в её лучших клиниках развели руками. “Это у обычных людей болезни обычные, – сказали в одной из них, – а вы незаурядны”. Но я, как в трясину, всё глубже погружался в болезнь, сосредоточившись на ней, сходил с ума, пока однажды, в минуту отчаяния или просветления, не решил, что болею от праздности, что решительное дело если не излечит меня, то отвлечёт. Так я примкнул к мятежникам. За высокопарной фразеологией я скрывал истинную причину, приведшую меня в их ряды, на сходках я говорил о всеобщем освобождении, но подразумевал собственное. Недуг делал меня красноречивым, мои выступления отличало горячее вдохновение. Мой язык, наряду с моими деньгами, завоевал мне популярность, и я стал во главе движения. Но главное, я убедил себя, что источником моих страданий является действующая власть, в которой прежде у меня было много искренних друзей. Я отдал все силы на подготовку восстания, и болезнь стала отступать. А окончательно я победил её с нашей победой. Посмотрите, как ликует народ! Меня переполняет гордость, и моё признание уже не имеет значения».