Рантье

- Это где же?

- Недалеко от Аликанте.

- Аликанте? Знаю, бывал, - Буряков глотнул коньяк и пристально посмотрел на притихших гостей. - Район неплохой, может быть в гости когда-нибудь и заеду. Веля, вы как, аванс уже внесли?

- Нет, папа, - дочь замешкалась, подбирая слова, - аванс мы не вносили, мы хотели у тебя денег занять.

Буряков удручённо покачал головой.

- Значит, ногами больших капиталов не нажили?

- Папа, ты напрасно так говоришь, мы собираемся в Аликанте танцевальную школу открыть.

- Лев Михайлович, это очень прибыльно.

- Не сомневаюсь! - Буряков удручённо покачал головой. - Только для раскрутки такой школы немалые деньги нужны, а у вас в голове и дом, и ребёнок, и школа.

Он щедро плеснул себе коньяка, сделал большой глоток и на несколько секунд застыл, прислушиваясь к своим ощущениям, потом перевёл тяжёлый взгляд на своих гостей.

- Вот что, дети мои, в долг денег не дам, вам отдавать нечем.

- Пап, тогда поехали в Испанию вместе? - в голосе Эвелины послышались нотки отчаянья.

- Нет, Веля, мне и здесь хорошо, - Буряков посмотрел за окно. - Темнеет. Вам не пора, молодёжь?

- Папа!

Буряков выжидательно посмотрел на дочь.

- Папа, ты человек не бедный, - Эвелина красноречиво и красиво повела руками по сторонам, - я ведь дочь твоя и могу рассчитывать на свою долю наследства?

- Ах, вот ты о чём? - ухмыльнулся Буряков. - Кусок королевства хотите заранее получить?

- Какого королевства? - недоумённо переспросил Алик.

- Датского, зятёк! Только я не король Лир. Помру, тогда и получите то, что вам достанется! - Буряков встал, нависнув над столом. - Вот что, Веля, советую блажь с заграничными школами и имениями из головы выкинуть! Обсосут вас европейские доброхоты с вежливыми улыбками и пинка дадут, приползёте обратно с голым задом!

Дочь вскочила и гордо вскинула голову.

- Папа, ты нас унижаешь!

- Не унижаю, а совет даю. Вы же за ним приехали? Получите.

- Папа, я не думала, что ты такой... - Эвелина запнулась, подыскивая приличный эпитет, - такой чёрствый!

- Прости, Веля, какой есть. Ты мне внука роди, я, может быть, и подобрею.

- А внучку? - спросил, улыбаясь, Алик.

- Можно и внучку, - усмехнулся Буряков.

Эвелина всхлипнула и, закрыв лицо ладонями, выбежала из гостиной. Алик растерянно посмотрел ей вслед, потом на Бурякова. Тот ему кивнул.

- Олег, ты баб слушай, только и свою думку имей, - он махнул рукой. - Иди, иди, догоняй свою половину, а я на вас отсюда в окошко посмотрю.

Алик убежал, а Буряков смотрел в окно, как дочь с зятем шли к машине. Эвелина принципиально не повернула головы, а поотставший на шаг Алик оглянулся и помахал рукой. Лев Михайлович улыбнулся и махнул в ответ. Несмотря на очередную ссору с дочкой, у него не было тяжести на сердце, он вдруг понял, что молчаливый зять не настолько прост, чтобы ничего не понять из сказанного здесь. "Ну, дай-то бог! - шепнул Буряков. - Вправь ей мозги, Алик, пока не поздно. Хотя нет, лучше вставь!". Он так противно хихикнул, что самому стыдно стало. В комнату заглянула Варвара.

- Лев Михайлович, можно?

- Входи, Варвара, спасибо тебе за вкусный обед.

- На здоровье. Что ж не проводили? - спросила Варвара, направляясь к столу.

- Ничего, не маленькие, сами дорогу нашли, - буркнул Буряков.

- Опять не угодили? - звякая чашками, спросила женщина.

- Можно сказать и так. Ты тут прибирайся, а я в кабинет.

Буряков взял со стола бутылку и вышел.

На следующее утро он долго плавал в бассейне, безуспешно гоня прочь из головы всякие мысли. Ему не хотелось вспоминать вчерашний обед, потому что в глубине души таилось ощущение, что он был если не неправ, то слишком резок. Может быть, не зря Елена намекает, что он плохой отец?

Вчера коньяк в кабинете так и остался стоять не тронутым, пить не хотелось. Буряков долго сидел в кресле-качалке перед окном, наблюдая, как угасает день, как зажигаются в ясном небе звёзды. Мысли лениво блуждали по прошлому. Он вспоминал молодые годы, службу, свадьбу с Еленой, рождение детей, ссоры, недомолвки, расставание. Сердце слегка щемило, он удивлялся этому, не ожидая, что ностальгия разбудит старые эмоции.

Спать он пошёл в печально-меланхоличном настроении раньше обычного и долго не мог уснуть. В голову лезли злость на всех и жалость к себе, он вдруг ясно осознал, что никому не нужен, всем нужны только его деньги. Он обманулся с домом, он надеялся привлечь к себе внимание и добился этого, но в основе лежит лишь видимость кровной любви. Впрочем, надо признаться, он и сам во многом виноват: любовь можно получить только в обмен на любовь, всё остальное обман. Возможно, надо было совершать над собой многолетние усилия, заставлять себя любить родных, быть добрым, терпимым, прощать. Но разве это честно, демонстрировать то, чего внутри нет? Или есть?

Равномерные движение и струи воды постепенно смывали раздражение и меланхолию. Буряков сердито фыркнул и вдруг почувствовал, что его отпустило, в голове прояснилось от ясной и простой мысли: он такой, каков есть, и это честнее, чем притворяться другим, пусть даже хорошим. Вот, это правильно!

Его дни вновь потекли спокойно и размеренно. Лев Михайлович пришёл к выводу, что завещание вещь необходимая. "Все мы под богом ходим, - размышлял он, - но писать завещание не хочу. Вот подаст жизнь знак, что пора, тогда и займусь. - Здесь он обычно вздыхал и добавлял: - А если знаком будет кирпич по голове?".

Впрочем, скоро он забыл о своих сомнениях, ему гораздо было интереснее думать о своей загадочной соседке. Его воображение рисовало всевозможные сценарии превращения их случайного знакомства в бурный роман, иногда он мысленно заглядывал даже за порог ЗАГСа. А что, он ещё вполне молодой пожилой мужчина.

Распалённый воображением и смутными ожиданиями, Буряков уверил себя, что в выходные обязательно встретится с Алой Владимировной и будь, что будет. По вечерам он выходил из дома, гулял и, посматривая на светящиеся окна дома номер сорок четыре, раздумывал, как бы такую встречу устроить.

В пятницу Буряков съездил в магазины, закупил всякие деликатесы, хорошее итальянское вино и, вернувшись, поручил Варваре сделать изысканный обед на две персоны.

- Сможешь? - спросил он с надеждой.

- Смогу! - уверенно кивнула та. - Вы скажите, Лев Михайлович, вторая персона кто будет, дама?

- Дама, - улыбнулся Буряков. - Изысканная такая, с дорогими духами.

- Уж не та ли, из сорок четвёртого, возле которой мой муж пропах?

- Ух! - восхищёно-удивлёно воскликнул Буряков. - Варвара, ты никак рассердилась?

- Я? - женщина пожала покатыми плечами. - Не по душе она мне.

- Почему же? - удивился Буряков. - Ты ж её не видела!

- Видала раз. Я позавчера в наш магазинчик за хлебом ходила, так она в своём белом лимузине с мужиком приезжала.

- Вот как? - Буряков сразу же расстроился. Варвара это заметила.

- Лев Михайлович, вы мою болтовню к сердцу не принимайте, они ведь через полчаса уехали, я на обратном пути видела.

- Утешила, - укоризненно покачал головой Буряков.

- Лев Михайлович! - воскликнула Варвара, поняв, что говорит что-то не то. - Не думайте, это не хахарь её.

- Почему же?

- Он на мастерового похож, и чемодан из багажника вытаскивал с инструментами, такой же, как у моего Серафима.

- Ох, - облегчённо засмеялся Буряков, - с тобой не соскучишься! Так как, не подведёшь?

- Не волнуйтесь, Лев Михайлович, я в Омске три года в гостиничном ресторане работала, всякого насмотрелась, так что знаю, что к чему. А дамочка эта знает про обед?

- Пока нет.

- Понятно, - многозначительно изрекла Варвара.

Утром субботы Буряков проснулся в боязливо-трепетном состоянии, вчерашняя уверенность в затее с изысканным обедом сменилась сомнениями. В самом деле, разве вправе он после двух мимолётных встреч рассчитывать на согласие женщины камерно пообедать с посторонним мужчиной? "Ты, братец, не слишком ли рано запрягаешь? - спрашивал себя Лев Михайлович, ворочаясь в постели, и отвечал: - Зато она точно не замужем, раз сама рабочих привозит". По всему выходило, что не утерпит он до предобеденной прогулки. Такая женщина в субботу вполне может уехать с утра по делам и тогда все его потуги окажутся напрасными. Впрочем, есть шанс, что деловая женщина в выходной должна выспаться, только вот, во сколько она встаёт? Буряков взглянул на часы: как рано, всего семь!