Охота на тринадцатого

— Если говорить о собственно прогрессе, то он неоспорим, — спокойно продолжил тот, кого назвали Серегой. — Асфальт заменили на композит — ленточное покрытие…

— Композит, хренозит! Разница в чем?

— Прогресс. Мы говорим о прогрессе. Тогда уточни предмет спора, Виктуарий.

— Ну, прогресс… когда лучше становится, — пробормотал задиристый спорщик. — И я Виктор, если чо.

— В чем лучше?

— Да во всем!

— Врешь, — спокойно констатировал более образованный Серега, отстранил секатор на вытянутую руку, выцветшим глазом вгляделся в индикатор форм, перевел ползунок на конус и продолжил работу. — Я тебе обещал не во всем, а научно — технический прогресс. Ну так вот он, в руке держишь.

— Секатор? Маловато!

— Еще… — старик аккуратно вел инструментом по искоркам — отметкам, — изменился отечественный автопром, гибрид — автомобили стали нормой…

— Гибрид, хренит… все равно автомобили!

— … жилое строительство перешло на модули, глобы связи и вирт — экраны никого не удивляют…

— Да это мелочи по большому счету, Сергей!

— … и мы расселились по космосу.

Виктор — Виктуарий хыкнул и замолчал. Про человеческую диаспору в астероидных поясах знал даже он.

Мимо бесшумно проплыл гибрид — автомобиль, высокомерная девочка в салоне смотрела перед собой и вдаль. Старики проворно убрались с проезжей части: клиновидный телоотбойник люксовой "Златы — старт" красноречиво указывал на людоедские наклонности юной хозяйки. Принцип безусловной виновности пешеходов ввели давно, но телоотбойник ставили не все, далеко не все.

— И это тоже прогресс. Обратил свое старческое внимание на личико, ага? Вот сколько ей лет? На первый взгляд тринадцать — пятнадцать, а на самом деле? Геронто — медицина прет…

— Автострадная! — уважительно сказал Виктор, провожая сальным взглядом золотоволосую красотку. — Сенсорная! Видел, как она штурвал? Двумя пальчиками!

— Ну и взял бы себе такую. Деньги же есть?

— Девочку? Я бы взял, да не пойдет… Слушай, когда мы перестанем девочек глазами провожать, а? Шея болит!

— Ты говорил, когда ничего не сможем делать. В смысле, с ними. Ты сам говорил. Помнишь?

— Тут забудешь! Семьдесят лет напоминаешь! Ох и противный, пень старый… в юности таким не был!

Мимо скользнула еще машина, уже на автопилоте. Молодежь в салоне оживленно переговаривалась и размахивала бокалами — студенты возвращались с учебы.

— Если серьезно, то ты прав, конечно, — вдруг сказал морщинистый Серега. — Толку, что техника изменилась? Люди остались прежними. Как сейчас говорят? Россия — страна заборов? Загородили всё. Что рядом протекает огромная река, можно узнать только из географического справочника. За последние сорок лет все берега закрыли, сплошь частные владения…

— Вот! Ох противный! Все понимаешь, но споришь! Люди недалеко ушли от скотов!

— Даже возвращаемся! — буркнул Серега. — В наше время все‑таки на населении эксперименты не ставили. Какое‑то понятие о человечности оставалось. Помнишь, как мы долголетие получили? Мы‑то получили, а дети наши не выдержали…

Старики помрачнели.

— Может, нас действительно откачивали от отравления выбросами? — неуверенно возразил Виктор.

— Ага. И живем мы после этого уже сколько? Нет, Витя, на нас отрабатывали то, что теперь позволяет вон той девочке выглядеть на пятнадцать, когда ей тридцать пять! И на бессмертие она не решилась именно потому, что гибель наших детей выявила рискованность подобных процедур. Мы с тобой выжили вопреки, а не благодаря. Помнишь, как нас корчило?

— Ну… что тут сделаешь? — вздохнул Виктор. — Жизнь такая. У нас нет возможности ее изменить!

— Есть. И всегда была.

— Не городи чушь! Ну что ты изменил за… сколько мы живем?

— Не считал. Лет двести. Я имел в виду — вообще возможность. Была всегда и сейчас есть. Например, там, в космосе. Там другие условия. Другие люди. Не как мы. Сейчас сложилась такая ситуация, что будущее человечества решается в астероидных кластерах.

Виктор задрал голову, посмотрел в голубое небо.

— Скажешь тоже, будущее, — пробормотал он. — Косменам не опуститься на Землю. Что они могут решить? Как они вообще там живут, не представляю, я бы не смог. Нищета в пещерах. И еще война.

— Ну и что? Живут. Дружат, влюбляются, к лучшему стремятся…

— Ну не городи чушь, ёк — макарёк! Кто стремится? Люди?! Да мы такие скоты, что только ради себя!

— Не все. Не всегда. Слышал, что там творится? Вот то‑то же. Честно скажу: была бы возможность уйти в космос, помог бы сынам Даждь — бога разнести там все в клочья. А потом спустились бы на Землю — и здесь все в клочья…

— Как был революционером, так и остался, — проворчал Виктор. — Твой клон такой же?

— Не клон, сын, — твердо сказал старик. — Человек не просто набор генетических свойств.

— Ты его не видел ни разу, а туда же, сын!

— Парень вырос, — улыбнулся старик. — Задумался о жизни. Нашел меня. Мы встречаемся. Так, в одном видеомире, не по — настоящему, но поговорить можно. Это к слову о том, что да как я изменил в жизни к лучшему. Да, и он называет меня отцом.

— Воюет?

— Там все воюют. В космосе гражданских нет.

Виктор — Виктуарий завистливо вздохнул. Ему встречаться было не с кем уже много — много лет.

Они не спеша закончили работу, собрали обрезь на утилизацию. Виктор — Виктуарий деловито выкопал пару кустов цветушника, приговаривая, что если взять от много немножко, то это не воровство, а дележка. Его напарник морщился, но не препятствовал — русских отучать от воровства бесполезно. На Земле — бесполезно. Потом они разделились: Виктор с уворованными кустиками пошел к своему гибрид — мобилю, или просто "гибриду", а Сергей отправился в коммунальный поселок пешком. Он любил ходить. Светлая тропинка рядом с дорогой напоминала ему о давно ушедшей юности.

Он шагал неторопливо, ловил лицом пыльные степные ветерки, уклонялся от веток кустарника, поглядывал с интересом на скользящие мимо машины. В мобилях раскатывали в основном старые русские, их дети и слуги — элита, в общем. Вот с кем было б интересно поговорить. Но старые русские, к сожалению, недоступны. Они жили в особом мире мобилей, элитных поселков, пляжей, яхт, спортивно — развлекательных площадок, университетских городков и правительственных кварталов, закрытых для простых смертных. Он не был простым смертным, скорее бессмертным, но эти территории были закрыты и для него. К тому же о своем бессмертии он не распространялся. Жив, и слава Даждь — богу.

Он шагал, провожал глазами волшебно красивых бисекси за штурвалами гибридов и думал, а что бы он смог всерьез ответить на вопрос напарника. Действительно — что он изменил в жизни, чего достиг? Дети? Умерли, как и многие другие, когда попали под ядовитые выбросы одной из многочисленных аварий эпохи гибели государств…

Он усмехнулся. На самом деле он кое‑что сделал. Написал несколько философских книг, в те далекие времена считавшихся развлекательной литературой, фантастикой. Новая философская система, созданная им во времена, когда философию считали выродившимся явлением — много это или мало? В юности казалось, что мало, почти что ничего. Да так оно и было. Его книги не были популярными тогда, не принесли славы и богатства. Не популярны они и сейчас, ибо хищную прямоходящую обезьяну не привлекает путь человечности. Вон они, волшебно красивые бисекси, сбивающие любого зазевавшегося пешехода телоотбойниками своих безумно дорогих мобилей. И все считают это нормальным. И все же… да, его книги не популярны. Но он сделал все, чтоб в них сохранилась искра человечности, нечто, отделяющее человека от животного. Сохранилась во времена, когда о человечности стыдились упоминать. Сохранилась — и вот наконец разгорелась. Сыны Даждь — бога — его сыны. Его идеи оказались востребованными через столько лет, кто бы мог подумать…

Он снова усмехнулся. Как раз он мог подумать — и думал. Любой автор верит, что его книгам суждено бессмертие, без этого невозможно создать стоящий текст. Ему повезло, он прожил достаточно, чтоб увидеть свой триумф. "Моим стихам, написанным так рано…". Цветаева. Или Ахматова? Неважно. Важно, что в этих строчках сокрыта страшная сила. "Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед"… Так и случилось. Его ироничные сентенции — рефрены о Даждь — боге давно стали поговорками, а размышления о природе современной философии породили течение рутеников — явление, которое сильно недооценивают. А ведь оно способно взорвать и изменить миропорядок на Земле — и так и сделает… Как любой философ, он верил в это. Без такой веры ничего стоящего не создать. Так что — сделал он кое‑что. Только Виктору не объяснить, ему бы куст цветушника упереть да выгодно продать, вот и все интересы. Да и не стоит объяснять никому. Когда новая философия взорвет мир, с автора захотят спросить по всей строгости закона, и тут анонимность будет жизненно необходимой — в самом прямом смысле.