Страница 9 из 14
Нет, ни в коем случае. Если сапоги лорда Б. в грязи, то это потому, что его милость ходит пешком, хотя он и лорд. Иметь одну пару сапог или носить одну любимую пару вовсе не значит быть снобом; и, уж конечно, в желании, чтобы ваши сапоги были вычищены, нет никакого снобизма. В данном случае лорд Б. вел себя вполне естественно и достойно джентльмена, и я так им доволен, что нарисовал его в самой изящной и выигрышной позе и поместил на почетном месте, перед этой главой. Нет, в этих беспристрастных заметках мы далеки от личностей. Подобно тому как Фидий перебрал не один десяток красавиц, прежде чем завершить свою Венеру, так и мы рассмотрим, быть может, тысячу снобов, прежде чем перенести одного из них на бумагу.
По порядку старшинства далее следуют великие снобы Сити; их нам и полагается рассматривать. Но тут возникает препятствие. Доступ к великим снобам Сити обычно крайне затруднен. Если вы сами не капиталист, вы не можете навестить такого сноба в недрах его банкирской конторы на Ломбард-стрит. Если вы не отпрыск знатной фамилии, то у вас мало надежды повидать его и дома. В крупных фирмах Сити обычно один из компаньонов ведает делами благотворительности и бывает на собраниях в Эксетер-Холле; мельком вы можете увидеть другого (ученого сноба из Сити) на вечерах лорда Н. или на лекциях в Лондонском институте; а третьего (сноба с тонким вкусом) – на распродаже картин, на осмотре частной коллекции, на выставке, в Опере или в филармонии. Но близко познакомиться с этим важным, надменным и внушительным существом, как правило, невозможно.
Просто джентльмен может пообедать у кого угодно, даже у герцога в его поместье, может протанцевать кадриль хоть в Букингемском дворце (дорогая леди Виль-гельмина Вогл-Вигл! Помните ли, какую мы с вами произвели сенсацию на балу у обожаемой нашей государыни, ныне покойной королевы Каролины в Бранденбург-хаусе, в Хэммерсмите?), но двери снобов Сити большей частью для нас закрыты, и потому все, что мы о них знаем, стало нам известно главным образом понаслышке.
В других странах Европы банковский сноб гораздо радушнее и общительней, чем у нас, и принимает в свой круг кого угодно. Всем известно, например, княжеское гостеприимство семейства Шарлахшильд в Париже, Неаполе, Франкфурте и т. д. На своих празднествах они принимают кого угодно, даже бедняков. Князь Полония в Риме и его брат, герцог Стракино, тоже славятся своим гостеприимством. Мне очень нравится характер первого из названных вельмож. Титулы в Римской области стоят недорого, поэтому он купил для старшего клерка своей банкирской конторы титул маркиза, и теперь его светлость при обмене денег сумеет вытянуть из вас лишний байокко не хуже простого смертного. Утешительно, что имеешь возможность наградить такую особу двумя-тремя фартингами; тут даже самый последний бедняк почувствует, что и он может творить добро. Господа Полония заключали браки с самыми знатными и древними фамилиями Рима, и по всему городу вы видите их геральдические знаки (золотой гриб на лазурном поле) в одной из четвертей щита на гербах князей Колонна и Дориа.
Наши снобы из Сити совершенно так же пометаны на аристократических браках. Мне приятно это видеть. По натуре я зол и завистлив – мне приятно видеть, как два обманщика, которые, деля между собою власть над обществом в пашем королевстве, естественно, ненавидят друг друга, заключают перемирие и объединяются – ради корыстных интересов того и другого. Мне приятно видеть, как старый аристократ, гордящийся своим родом, потомок славных норманнских завоевателей, чья кровь была чиста на протяжении веков, взирающий на простолюдина сверху вниз, как свободнорожденный американец на негра, – мне приятно видеть, как старый Стифнек бывает принужден, склонив голову, пересилить свою сатанинскую гордость и выпить чашу унижения, налитую дворецким Пампа-и-Олдгета. «Олдгет, – говорит он, – твой дедушка был каменщиком, его носилки и до сих пор хранятся у вас в банке. Твоя родословная, начинается с работного дома; мою же можно вести от всех королевских дворцов Европы. Я пришел в Англию с Вильгельмом Завоевателем; я родной брат Карлу Мартеллу, Неистовому Роланду, Филиппу Августу, Педро Злому и Фридриху Барбароссе. На моем щите начертан королевский герб Брентфорда. Я презираю тебя, но мне нужны деньги, и я продам тебе мою дочь Бланш за сто тысяч фунтов, чтобы выкупить мои закладные. Пускай твой сын женится на ней, и да станет она леди Памп-и-Олдгет».
Старик Памп-и-Олдгет обеими руками хватается за эту сделку. И как утешительно думать, что знатность происхождения можно купить за деньги. Именно таким образом научаешься ее ценить. Почему мы, у которых ее нет, должны придавать ей больше значения, чем те, у кого она есть? Быть может, лучшее применение «Книги пэров» заключается в том, чтобы, просмотрев весь список с начала до конца, убедиться, сколько раз продавалась и покупалась знатность происхождения, как нищие отпрыски знати продают себя дочерям богатых снобов из Сити, а богатые снобы из Сити покупают благородных девиц, – и полюбоваться двойной подлостью такой сделки.
Старик Памп-и-Олдгет покупает товар и платит деньги. Продажу девушки благословляет епископ в церкви св. Георга на Ганновер-сквер, а через год вы читаете: «В субботу леди Бланш Памп в Роугэмптоне разрешилась от бремени сыном и наследником».
После этого интересного события какой-нибудь старый знакомый фамильярно спрашивает молодого Пампа-и-Олдгета, встретившись с ним в банкирской конторе в Сити:
– Памп, любезный, как здоровье вашей жены? Памп смотрит на него с брезгливым недоумением и после некоторого молчания отвечает:
– Благодарю вас, леди Бланш Памп совершенно здорова.
– Ох, а ведь я думал, что это ваша жена! – говорит фамильярная скотина Спукс и откланивается, а через десять минут этот анекдот известен всей бирже; да и до сих пор его там рассказывают, как только завидят молодого Пампа.
Можно себе представить, как нелегко живется бедняге Пампу, этому страстотерпцу Мамоны. Вообразите семейные радости этого человека: жена презирает его; он не может пригласить своих друзей в свой же дом; он дезертировал из среднего слоя общества и еще не допущен в высший, но покоряется и терпит отказы, проволочки и унижения, утешая себя мыслью, что его сын будет счастливее.
В некоторых, самых старомодных, клубах Лондона существовал обычай приносить сдачу мытым серебром, если джентльмен требовал разменять гинею: то, что переходило к джентльмену прямо из рук вульгарного лакея, считалось «слитком грубым и грязным для пальцев дворянина». Точно так же, если деньги снобов из Сити омывались в течение поколения или около того и, омывшись, превратились в поместья, леса, замки и городские особняки, они уже допущены к хождению, как истинно аристократическая монета. Старик Памп метет лавку, бегает на посылках, становится доверенным приказчиком и компаньоном; Памп-второй становится главой фирмы, нагребает все больше и больше денег, женит сына на графской дочке. Памп-третий не бросает банка, но главное дело его жизни – стать отцом Пампа-четвертого, который уже является аристократом в полном смысле слова и занимает место в палате лордов как барон Памп, а его потомство уже но праву наследования властвует над нашей нацией снобов.
Глава IX
О военных снобах
Нет на свете общества приятнее, чем общество хорошо воспитанных и образованных военных, но точно так же не сыщется ничего более невыносимого, чем общество военных снобов. Их можно встретить во всех рангах, от старика генерала, чья подложенная ватой грудь блистает десятками звезд, пряжек и орденов, до подающего надежды корнета, который бреется в чаянии бороды и только что получил назначение в Саксенкобургский уланский полк.
Я всегда восхищался таким распределением чинов и должностей в нашей стране, которое ставит этого юного мозгляка (еще на прошлой неделе выдержавшего порку за орфографические ошибки) командиром над усатыми великанами, закаленными в битвах с врагом и стихиями; которое ставит его выше людей, в тысячу раз превосходящих ого по опыту и заслугам, только потому, что у него есть деньги в банке; и которое со временем принесет ему все почести его профессии, тогда как старый солдат, служивший под его командой, за свою храбрость не получит другой награды, кроме койки в Челсийском инвалидном доме, а старый офицер, чье место он занял, покорно удалится в отставку и будет доживать свои дни в бедности, на половинном окладе.