Страница 27 из 81
Скоро все в Куско привыкли считать нас парой, хотя могу вообразить, что за спиной у нас ходило множество злых сплетен. В Испании на меня бы смотрели как на продажную девку, но в Перу все обращались со мной почтительно, по крайней мере в глаза, потому что иное отношение означало бы неуважение к Педро де Вальдивии. Все знали, что у него есть супруга в Эстремадуре, но это никого не смущало: половина испанцев здесь находились в похожей ситуации: законные супруги для них давно были не более чем туманными воспоминаниями, а любовь (или хотя бы ее замена) им нужна была здесь и сейчас. Кроме того, и в Испании у многих мужчин были наложницы; империя полнилась незаконнорожденными детьми, и многие из конкистадоров были такого происхождения. Пару раз Педро говорил мне об угрызениях совести, не из-за того, что он перестал любить Марину, а из-за того, что он не может жениться на мне. Я вольна выйти замуж за любого из тех, кто раньше за мной ухаживал, а теперь не отваживается даже взглянуть на меня, сказал он. Но эта возможность никогда всерьез не интересовала меня. Я с самого начала прекрасно понимала, что мы с Педро никогда не сможем пожениться, если только не умрет Марина, а этого не желал ни один из нас, поэтому я вырвала из сердца надежду на замужество и решилась радоваться любви и сопричастности, которые нас объединяли, и не задумываться о будущем, о сплетнях, о позоре и о грехе.
Мы были любовниками и друзьями. Мы часто спорили и кричали друг на друга, потому что никто из нас двоих не отличался кротким нравом, но это не было препятствием для наших отношений. «Отныне и навсегда я прикрываю твой тыл, Педро, так что ты можешь заниматься исключительно битвами на фронте», — сказала я ему в нашу вторую ночь любви, и он воспринял эти слова буквально и помнил их всю жизнь. Я, со своей стороны, научилась превозмогать упрямую немоту, которая накатывала на меня, когда я сердилась. В первый раз, когда я решила наказать Педро молчанием, он взял мое лицо в свои ладони, вонзил в меня взгляд своих голубых глаз и принудил сказать, чем я недовольна. «Я же не ясновидец, Инес. Будет гораздо проще, если ты скажешь, чего от меня хочешь», — настаивал он. Так же и я шла ему навстречу, когда им овладевали нетерпение и гордыня или когда какое-нибудь его решение казалось мне мало разумным. Мы были очень похожи: оба сильные, властные и амбициозные. Педро хотел основать королевство, а я хотела быть с ним рядом и участвовать в этом предприятии. Я чувствовала то же, что и он, у нас была общая заветная мечта.
Сначала я ограничивалась тем, что молча слушала, когда он заговаривал о Чили. Я не знала, о чем он говорит, но скрывала свое невежество. Потом я стала расспрашивать своих клиентов — солдат, которые приходили стирать одежду или покупать пирожки, — и таким образом узнала о неудачном походе Диего де Альмагро. У тех, кто пережил эту экспедицию и битву при Лас-Салинасе, не было ни гроша в кармане, они носили лохмотья и часто тайком приходили к моему дому за бесплатной едой. Их называли «чилийскими оборванцами». Эти люди не вставали в очередь вместе с нищими индейцами, хотя были так же бедны, как и они, потому что была некоторая гордость в том, чтобы быть «чилийским оборванцем»: так звали людей храбрых, смелых, сильных и с чувством собственного достоинства. Судя по рассказам этих людей, Чили было проклятым местом, но я была уверена, что у Педро де Вальдивии есть серьезные основания идти именно туда. Слушая его речи, я прониклась его энтузиазмом.
— Даже если это будет стоить мне жизни, я попытаюсь завоевать Чили, — как-то сказал он мне.
— Я поеду с тобой.
— Это не женское дело. Я не могу подвергать тебя опасностям этого предприятия, Инес. Но и покидать тебя не хочу.
— Даже и не думай об этом! Либо мы поедем вместе, либо и ты останешься здесь! — ответила я.
Мы поехали в Сьюдад-де-лос-Рейес, город, построенный на месте инкского кладбища, где Педро намеревался встретиться с Франсиско Писарро и добиться от него позволения ехать в Чили. Мы не могли остановиться в одном доме, чтобы не давать повода злым языкам и церковникам, которые повсюду суют нос, хоть сами далеко не образец добродетели. Однако то, что формально мы жили в разных местах, не мешало нам проводить каждую ночь вместе.
В Сьюдад-де-лос-Рейес редко светило солнце, небо почти всегда было затянуто облаками. Дождей, правда, тоже не было, но капельки воды, висевшие в воздухе, оседали на волосах и покрывали все вокруг зеленоватой патиной. Каталина, которая приехала с нами, уверяла, что ночью в этом городе по улицам бродят мумии инков, похороненных под домами, но я сама никогда их не видела.
Пока я выясняла, что необходимо для выполнения таких трудных задач, как поход в тысячу лиг, основание городов и усмирение индейцев, Педро целыми днями пропадал во дворце губернатора, участвуя в светских приемах и политических собраниях, которых терпеть не мог. Показные знаки уважения и дружбы, которыми Писарро щедро одаривал Вальдивию, вызывали черную зависть у других военных и землевладельцев. Уже тогда, едва только возникнув, этот город был опутан сетью интриг, которая растет и ширится и по сей день. Двор был рассадником склок, там продавалось и покупалось все, даже честь. Честолюбцы и льстецы из кожи вон лезли, чтобы попасть в фавор к губернатору, который единственный имел власть раздавать земли. Богатства Перу были несметны, но и их недоставало, чтобы удовлетворить аппетиты всех этих лизоблюдов. Писарро не мог понять, почему, в то время как другие стремятся только грести золото пригоршнями, Вальдивия готов вернуть ему свои рудники и земли, чтобы повторить ошибку, которая так дорого стоила Диего де Альмагро.
— Зачем вам ехать в Чили, в эту нищую землю, дон Педро? — недоуменно спрашивал Писарро раз за разом.
— Чтобы прославиться и оставить по себе добрую память, ваше сиятельство, — говорил в ответ Вальдивия.
И действительно, это была его единственная цель. Добраться до Чили — все равно что пересечь преисподнюю — индейцы там воинственные, золота почти нет, не то что в Перу, но все эти минусы оборачивались плюсами для Вальдивии. Опасность путешествия и необходимость сражаться с жестокими врагами только привлекали его, и, хотя об этом он не стал говорить Писарро, бедность Чили ему нравилась — это он часто объяснял мне. Он был убежден в том, что золото портит и развращает людей. Золото было причиной распрей между испанцами в Перу, разжигало злобу и алчность, подталкивало к обманам, подрывало устои и губило души. В воображении Педро Чили было идеальным местом, далеким от вельмож Сьюдад-де-лос-Рейес, где можно было организовать справедливое общество, основанное на упорном труде и обработке земли, без дурного богатства рудников и рабства. В Чили — мечталось ему — даже религия будет бесхитростной, потому что он — а он читал труды Эразма — позаботится привезти туда добрых священников, настоящих служителей Господа, а не свору испорченных, тошнотворных святош. Потомки основателей станут честными, строгими, бесстрашными чтущими закон чилийцами. Среди них не будет аристократов, которых Вальдивия так ненавидел: ведь ценен не тот титул, который достался по наследству, а тот, который заработан достойной жизнью и благородством души. Я часами слушала эти его рассуждения, и глаза мои увлажнялись, а сердце от восторга готово было вырваться из груди, когда я представляла утопический мир, который мы построим вместе.
После нескольких недель топтания в залах и коридорах губернаторского дворца Педро начал терять терпение, все больше склоняясь к мысли, что ему никогда не получить разрешения, но я была уверена, что в конце концов Писарро даст одобрение. Неспешность в принятии решений всегда была присуща маркизу, не любившему прямоты. Он изображал обеспокоенность теми опасностями, с которыми «его друг» столкнется в Чили, а на самом деле просто не хотел отпускать Вальдивию так далеко от себя — туда, где невозможно будет чинить ему козни и бросать тень на его авторитет. Все расходы, опасности и тяготы ложились на плечи Вальдивии, а покоренные земли должны были стать частью владений губернатора Перу; Писарро ничем не рисковал в этом дерзком проекте, потому что не собирался вкладывать в него ни гроша.