Греческие календы

IX Отпустив Тиберия, Август лежал с закрытыми глазами. Вспомнилось ему детство, родительский дом у Бычьих голов в Палатинском квартале, детская комната — маленькая, душная, больше похожая на чулан.

"Фуриец! Фуриец!" — дразнятся соседские мальчишки и мать, утирая ему слезы, ласково объясняет: "Не плачь, это прозвище вовсе не обидное! Однажды твой отец разбил беглых рабов Спартака в Фурии. Вот соседи и прозвали его в честь этого фурийцем, а мальчики — тебя..."

За дверью послышался громкий возглас Ливии.

32 Тихая улыбка на лице Августа сменилась недовольным выражением. Он открыл глаза, бегло взглянул на клепсидру, невольно отметив, что еще на четверть часа приблизился к черте, за которой ему не будет возврата даже в эту ненавистную комнату. Потом поднес к заслезившимся от света глазам ослабевшую руку. Посмотрел на высохшие, старческие пальцы. Вздохнул.

Коротка человеческая жизнь. Что может быть на свете короче ее? Хоть двадцать лет проживи, хоть семьдесят, а все кажется, что и не жил вовсе. И не надышался вволю, а так, лишь раз вдохнул полной грудью. Вдохнуть-то вдохнул, а выдохнуть уже некогда. Жизнь прошла... И не устрашишь проклятую смерть ни эдиктами, ни приказами, как не обманешь лестью и уговорами, не купишь за все золото мира. .

— Все вон!! — закричал на кого-то за дверью Тиберий. — Цезарь велел не беспокоить его!

"Цезарь"... — грустно улыбнулся Август.

Да, он никогда не повторял ошибок своего предшественника. Не отличался роскошным дворцом и золотой посудой, довольствуясь скромным домом и жесткой постелью, которой вряд ли позавидовал бы и простолюдин. И тем не менее более полувека был единовластным правителем римского народа. Его господином. Некоронованным царем республики.

"Цезарь, Цезарь..."

Август зримо увидел высокого, худощавого Юлия, его живые глаза, зачесанные с темени на лоб поредевшие волосы. Усмехнулся. Единственное существенное неравенство между ними в пользу Цезаря заключалось в том, что Юлия после гибели причислили к богам, а он, Октавиан, был лишь сыном бога. Но скоро и это различие должно было исчезнуть, как исчезает грань между ночью и днем, когда алая полоска на востоке истончается, слабеет, а потом и вовсе теряется из глаз.

Прошло несколько часов.

В спальню то и дело заходили Ливия, Тиберий, лекарь. Раб наконец-то принес завтрак, от которого, впрочем, Август отказался. Потом — обед, к которому он не притронулся.

Лекарь нарочито бодрым голосом уверял, что дела решительно идут на поправку. Тиберий поддакивал ему. Ливия просила выпить хоть глоток его "любимого" ретийского.

Август рассеянно улыбался им или невпопад спрашивал, нет ли в городе беспорядков.

Воспоминания по-прежнему не оставляли его. Они были как это ретийское вино, терпкое, горьковатое, приятное лишь тем, что весь Рим восторгался неприхотливым вкусом своего принцепса. Еще бы, Август пьет самое дешевое вино! Он поистине первый среди равных в возрожденной им Республике! Знали бы они, до чего противно ему было это вино! Как не любил он носить домотканую одежду, грубую и неудобную, но дававшую ему лишний повод подчеркнуть свою приверженность старым римским обычаям. Как неудобно было ходить в башмаках, подбитых толстыми подошвами, чтобы казаться выше ростом!..

Август невольно посмотрел на окно, за которым спешили по своим делам, любили, рожали детей жители города Нолы, а там дальше Капуи, Пренесты, Рима...

Со стороны могло показаться, что Республика живет и здравствует, и новый царь появится в ней не раньше, чем настанут греческие календы. Сенат обсуждает важные государственные дела, народное собрание выбирает консулов и принимает законы. Нет — за всем этим всегда стоял он — император Цезарь Август, сын бога, без согласия которого за все эти годы не избирался ни один консул, не был принят ни один закон!

Да, он изредка позволял произносить на заседаниях ответные речи против себя, казавшиеся сенаторам верхом гражданского мужества, оставлял без серьезных последствий анонимные памфлеты и злословие на дружеских пирушках. Они больше пугали на следующее утро протрезвившихся друзей, чем его самого. Он жертвовал малым, чтобы получить все. А они так и не поняли этого. Что ж, тем интересней получится финал всего представления...

Август слабым движением подозвал к себе Ливию...

—Беспорядков в городе из-за меня нет?

— Нет-нет — торопливо ответила она. — Ты уже спрашивал об этом.

- Позови цирюльника, пусть причешет меня...

—Ну что ты дорогой! Я с радостью сделаю это сама!

Ливия взяла со столика гребень и аккуратно расчесала редкие, слегка вьющиеся волосы мужа.

- Поправь подбородок... — тихо попросил Август.

Ливия осторожно приподняла отвисшую нижнюю челюсть, обнажавшую редкие и неровные мелкие зубы. Погладила лицо мужа, заостренный с горбинкой нос, сросшиеся брови. И зная, что он всегда бывает доволен, когда собеседник отводит от его лица взгляд, точно чувствуя в нем божественную силу, опустила глаза.

- Хорошо... — прошептал Август и спросил: — Мои друзья приехали, чтобы попрощаться со мной?

- Д а .

- Зови их.

Ливия вопросительно посмотрела на лекаря. Тот склонился над Августом, пощупал пульс и согласно кивнул.

... Один за другим в спальню входили возвеличенные и обласканные Августом сенаторы, консулы, трибуны. Гай Юний Силан, Марк Фурий Камилл, Секст Аппулей, Лициний Руфин... В растерянности они топтались у порога, не решаясь приблизиться к ложу, на котором лежал их умирающий благодетель.

"Нет, — думал Август, недолго задерживаясь взглядом на каждом. — Далеко им до Агриппы, Мецената, Галла. Все они лишь хорошие партнеры по игре в кости и собеседники, но чтобы быть друзьями..."

- Агриппа! – невольно вырвалось у него. – Почему я не вижу Агриппы?

— За ним послали! — ответила побледневшая Ливия. – С минуты на минуту Агриппа Постум будет здесь!

—Я спрашиваю не о Постуме, а о Марке Агриппе, — возразил Август и, спохватившись, обвел сенаторов долгим, насмешливым взглядом. — Ну, хорошо ли я сыграл свою комедию жизни?

И не дожидаясь ответа, неожиданно звонким голосом добавил:

«Коль хорошо сыграли мы, похлопайте И проводите добрым нас напутствием!»

Насладившись видом опешивших сенаторов, он дал им знак удалиться, но в этот миг, расталкивая всех, в спальню ворвался запыленный войсковой трибун. Август сразу признал в нем того самого офицера, который охранял их, пока он беседовал с Постумом.

—Что? — заподозрив неладное, спросил он, чувствуя, что ему уже не хватает дыхания.

— Где Агриппа?

—Его больше нет! — четко ответил трибун.

Побледневшая Ливия со словами "Разве вы не видите, Август бредит, он зовет своего умершего друга", принялась выпроваживать сенаторов.

Тиберий из-за головы Августа знаками приказывал трибуну замолчать.

—Как это нет? — с трудом выдавил из себя Август.

—Так... — похлопал по висящему на поясе мечу трибун. — Я выполнил твой приказ!

—Какой прика-а-аз?.. — простонал Август и нашел глазами жену, — Ливия...

— Да, дорогой? — с готовностью подошла она к ложу. — Мы обязательно разберемся и накажем виновных, правда, Тиберий?

— Конечно, отец! — подтвердил наследник. — И клянусь тебе, если этот негодяй лжет, он ответит перед сенатом!

"О боги, как же я был слеп! — чуть было не вырвалось у Августа, не отрывавшего взгляда от Ливии. — Эта женщина стоит десятка Клеопатр... Но как хороша она была в тот вечер, когда, выйдя из моей спальни, растрепанная, красная, стояла перед своим первым мужем и отцами-сенаторами! И как я благодарил тогда богов, что они послали Марку Ливию Друзу, с которым я решил породниться, именно такую дочь! За что же тогда я благодарил их?..

Агриппа, Марцелл, Гай с Луцием, теперь Постум — не слишком ли много жертв принесено с помощью Ливии Гименею? Я глупец, обманывая миллионы, оказался обманутым одной женщиной! Вот кто был главным героем в моей великой комедии! Вот кто обрек меня на одиночество и страдания в старости..."