Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 17



Раньше короли, если им случалось заиметь чадо от женщины из другого мира, просто не признавали его законным. Отец Ианеи стал первым, кто принял вот такое решение. Может быть, он знал что-то важное? Может быть, его плана им просто не понять, они ведь пока лишены полной магической власти и возможности заглянуть в глубины таинственного Пламени, прочесть там подсказку? Предположим, в будущем Лучезарный ждёт что-то страшное, что полностью объяснит этот поступок отца…

А может быть, к концу жизни король просто выжил из ума – женился на наглой молоденькой красотке, позволил ей наставлять себе рога, поленился решить судьбу государства и плюнул на все свои обязанности.

– Однако касательно Овеяния у меня есть кое-какие сомнения, – сказал Конгвер, и Ианея вздрогнула, выныривая из глубин тяжёлых и вязких размышлений. – То, что герцогиня намерена избавиться от тебя, очевидно. Овеяние, конечно, далеко, но её светлость умеет находить сторонников. Возможно, найдёт и способ подобраться к нам ближе, ударить в спину, если мы дадим ей время на подготовку.

– Я соглашусь начать кампанию против Овеяния, как только выясню, где Бовиас и чем занимается. Если мне придётся воевать против него… Словом, мне это не нравится.

– Аранеф воюет против Тейира, так что ты не будешь первой.

– Он ещё может с ним замириться. А если Бовиас встанет стеной за свою мать (а он встанет), нам вероятнее всего придётся его убивать. Тогда у Аранефа появится формальное право с нами расправиться. Пусть герцогиня попытается штурмовать Лестницу, у неё вряд ли что-нибудь получится. Скоро она и вовсе не сможет вести войну – ей нечем будет кормить солдат.

– Боюсь, с Бовиасом мы очень скоро встретимся. Почему ещё он мог уйти от столицы? Скорее всего, мать отправила его сражаться с тобой.

– Думаю, у нас хватит войск, чтоб отразить атаку Овеяния, а после боя возьмём армии у Агелена и уничтожим то, что останется от герцогства. – Ианея смотрела на брата с беспокойством. – Если нам это удастся, брать под контроль Овеяние придётся именно тебе. Я не оставлю Лестницу.

– Разберусь. Те места мне знакомы, – усмехнулся он с должной мерой иронии в отношении себя и своих усилий.

– Я полагаю, найдутся люди, которые согласятся собрать для нас с тобой информацию, – предложила Ианея. – Подбери кого-нибудь, кто справится с подобной задачей. Нужно знать, где Бовиас и что он делает.

– Согласен.

А Бовиас покинул Геллаву с войсками Овеяния, не дожидаясь прибытия своих основных отрядов – сообщение их командирам было оставлено, и они должны были нагнать принца у границ герцогства. Даже если замешкаются, ничего страшного в этом нет, потому что подкрепление пригодится в любой момент боевой кампании, а в том, что герцогиня будет упорно сопротивляться, её сын был совершенно уверен. Он подозревал, что ему ещё придётся просить о помощи брата… Правда, Аранеф вряд ли сможет помочь. Значит, предстоит обращаться к Ианее.

Только не сейчас. Сперва в придачу к письму нужно будет предъявить сестре хоть какой-нибудь зримый результат начатой кампании, показать себя стоящим союзником. Судя по тому, что герцогиня уже успела предпринять против принцессы, Ианея безусловно захочет поучаствовать в её укрощении. И после первых его успешных действий, возможно, согласится побыть в этом деле на вторых ролях. У Ианеи большая армия, которой прилично управлять мужчине, и главное, чтоб им оказался не Конгвер.



Вечером, в роскошном походном шатре, который принцу подарили горожане Ливы (видимо, понадеялись, что, увидев подарок, принц растает сердцем и останется жить поблизости – защищать их от притязаний барона Тегала и всех остальных претендующих), Бовиас терзал карту Овеяния и окрестностей. Он всё решал, откуда будет лучше начать, и решение никак ему не давалось. Просто он слишком хорошо знал герцогство, его сильные и уязвимые места (которых, кстати, было немного, и каждое со своим сюрпризом), чтоб уверенно смотреть в будущее. Дойти до Вересковой цитадели будет трудно. Мать всё успеет понять, и её реакцию, с одной стороны, предсказать легко, а с другой – вовсе невозможно. Конечно, герцогиня будет в ярости, но в чём её ярость выразится на этот раз?

Он устал больше даже не от мысленной подготовки к тяжёлой войне, от попытки найти единственно беспроигрышный путь к победе, а от невозможности вместить в сознание, что теперь он вынужден воевать с женщиной, которая его породила и которую он привык воспринимать как гарантию своего будущего возвышения. Ведь раньше он рассуждал так: кто обеспечит ему политическую поддержку – конечно, герцогиня. Кто даст армию, чтоб восторжествовать в споре на поле боя? Герцогиня. Кто даст тонкий, безупречный и безжалостный совет, если он запутается? Герцогиня.

То, что мать в результате стала для него главной угрозой, в голову не вмещалось – словно бы этого просто не было. И поэтому ему было сильно не по себе: как будто он единолично, исходя лишь из собственных предположений, принял такое решение. А ведь, сделав подобный шаг, изменить последствия уже будет нельзя, и доверия герцогини он не вернёт, даже если его положение потребует её добровольной поддержки. Кровь стучала в висках, душевное смятение было таким же назойливым и звучным, как шум ветвей за тонкими стенками шатра.

Поэтому он вначале не воспринял звуки схватки, тем более что сперва они были такими приглушёнными, смутными – не громче звона в ушах, как ему показалось. Только близкий предсмертный вскрик предупредил его, а потом сразу прозвучал второй – ещё ближе. Бовиас схватился за меч, и ему как раз хватило времени выпростать его из ножен и ногой отодвинуть с дороги лёгкий походный стол с бумагами, как пышное полотнище, закрывающее вход, бесцеремонно сорвали, и в шатёр уверенно вступили трое вооружённых людей, ему неизвестных.

– Отдайте оружие, принц, – посоветовал один из них. – Это бесполезно, нас больше.

Вместо ответа Бовиас схватился ещё и за щит. Схватился неловко, да и какая может быть ловкость под колпаком шёлкового шатра, в котором, как бы он ни был просторен, всё равно тесно и полно скарба. Даже в дворцовых залах драться проще, там больше места, стены крепки, и мебель надёжна, ты точно знаешь, что, может быть, запнёшься о кресло или сундук, и они без труда выдержат напор твоего тела, не превратятся в груду острых обломков, которые тоже могут тебе что-нибудь проткнуть. А тут – походная дребедень, на которую никакой надежды.

Принц сражался бешено – предчувствие, что всё может закончиться очень плохо, не оставляло его. В какой-то момент его тело вспомнило, что от свободного, ничем не ограниченного и не напичканного опасным скарбом пространства (а ещё, возможно, там его поджидают верные люди, готовые вступить за него в бой) его отделяет всего лишь ткань, и извернулось так, чтоб оказаться у стенки шатра. Улучив момент, он полоснул полотно наискось, вывалился наружу – и тут на него навалились со всех сторон. Прижали и руки, и ноги, и даже лицом уткнули в траву и сухую грязь, натрусившуюся с солдатских сапог. Не торопясь, освободили жертву от оружия – удержать меч в его положении было просто невозможно – и только потом подняли, вывернув руки, да так, что не дёрнешься.

Человека, который на него смотрел, он знал – это был один из офицеров его матери. Офицер по особым поручениям, как принято было говорить. Он смотрел почти не мигая, и в пляшущем свете костров и факелов его лицо казалось неестественным, похожим на точённую из дерева маску или голову искусно изготовленной марионетки – так мастера-кукольники обычно изображают рыцарей или королей для нужд бродячего вертепа. Лицо с претензией на силу и могущество, но очень уж условные – те, что заявлены лишь в рамках разыгрываемой истории.

– Что всё это значит? – выкрикнул Бовиас ему в глаза, бесчувственные, терпеливые.

– Вы скоро поймёте, принц, – ответил тот, и Бовиасу сзади на голову накинули чёрный мешок, а руки связали.

Он никогда раньше не задумывался над тем, как тягостно положение пленника, который даже самостоятельно пошевелиться не способен и лишь подчиняется навязанному распорядку существования. Вот так, когда ничего не видишь и мало что слышишь, не имеешь права хотя бы свободно почесаться или поменять позу затёкшего тела, надобности, которые прежде не удостаивались внимания, превратились в вещи безумно значимые. Было так плохо, что принц даже не чувствовал себя по-настоящему униженным, когда мычал сквозь мешок, что ему нужно отлить или хочется пить.