Страница 23 из 31
– Солдаты – необученные, – сказал Серый. – Мрут, как мухи.
– Ты – Спартак и ЦСКА, ты спускаешь мочу в попсу, ты болельщик отечественных команд, ты – вой стадиона, судорога трибун, ты насосался крови, ты – грандиозный клоп, ты – друг Христа, большевик, автор русских сказок, три богатыря в одном лице, трое братьев, от старшего до дурака, Серый волк и Иван-царевич, владелец всех джипов, молодой месяц над снежным полем, ты – все русские тараканы в ванных и на кухнях, ты – кровавое воскресенье, седьмое ноября, великий почин, день победы, ты – Герой Советского Союза, ты – пивная, ты – мое раздвоение, пребывание между двух невест, моя неустроенность, моя бестолковость – вот почему смывается русское знание, не идет вперед цивилизация, ты держишь Россию за пизду.
– Я – плакун-трава, – застеснялся Серый.
Пятизвездочный морг
Стук в окно.
– Кто там?
– Это мы! Силовики!
– Я зажег свет.
– Вы еще живой? – недовольно спросил Пал Палыч.
– Живой, – недовольно ответил я.
– А чего пропали?
– Заболели? – просунулся Саша.
– Скорее, выздоровел.
– Встречаетесь с ним регулярно? – прищурился Пал Палыч.
– Бывает.
– Ваше впечатление? – спросил Саша. – Противный?
– Нормальный, – ответил я.
– Будет с нами сотрудничать? – спросил Пал Палыч.
– Куда он денется! – рассмеялся Саша.
– А вы не смейтесь, референт, – нахмурился я. – Дайте мне еще время на размышление.
– Ты не тяни, – захрипел Пал Палыч. – Страна дурит.
– Удавку сзади и конец Серому, – шепнул доверительно референт. – Поздравьте Пал Палыча, ему новую бляху дали.
– Да ладно тебе, – притворно смутился Пал Палыч.
– Дуги золотые, обруч, листки сельдерея, – ликовал Саша.
– Двух дельфинов, сходящихся хвостами, забыл, – не выдержав, просиял Пал Палыч. – Помните, как я вас учил? Половину преступлений провоцируют сами потерпевшие, – быстро заговорил он. – Надо ходить в ватниках, в вязанных шапочках, дамам – тоже в ватниках, на низких каблуках, в темные переулки не заходить.
Силовики исчезли.
Серый зажег свечи, врубил Вивальди.
– Луноход, полный ход! – осклабился Серый, запуская на ковер тело невесты с зубами. На теле невесты две кнопки страсти и один пятачок безумия. На теле невесты Серый воссоздал большой стиль советской галантереи образца 1970 года: васильковый пояс от чулок с резинками, болтающимися на больших белых пуговицах. У пуговиц удивленное выражение лица. Сам Серый нарядился в голубые кальсоны с тесемочками. Невеста поползла по ковру на локтях и коленях. Он – давай фотографировать.
– Одуван ты мой эротический, – подобрел Серый, когда невеста уперлась в угол. – На подоконник!
Она вскарабкалась.
– Покажи письку!
– На! – сладострастно застеснялась она, сунув лицо в волосы.
– В лифт!
Она помчалась на лестницу, тряся резинками.
– В ванну!
Невеста поплыла в ржавой, чмокающей посудине.
– А сними меня, как я писаю!
– Ну, давай, – нехотя сказал Серый, не поощряющий женской инициативы.
Невеста выпустила желтую струю в ванну.
– Какие вы, все-таки, женщины – гадость, – сказал Серый, переводя кадр. – Когда ссыте, у вас моча по волосам течет.
– А сними меня, как я какаю! – не унималась невеста.
– Ты попу как вытираешь: снизу вверх или сверху вниз?
– Понятия не имею, – пожала плечами невеста.
– Всем спасибо! – закончил съемку Серый.
Когда Серый проявил фотографии, он выглядел огорченным.
– Одуван ты мой нефотогеничный, – задумчиво сказал он.
Невеста вырвала у него из рук фотографии и побежала показывать мне:
– А это я, за секунду до кончины! – с гордостью заявила она. – Скажи: классно!
Лена – русская негритянка. Теперь она ведет ночную программу о сексе, но было время, когда она в нем совсем не разбиралась, путала мужскую мастурбацию с сонным почесыванием в паху. Мы познакомились в Нью-Йорке. Мне нужно было увидеть Гарлем, и она помогла найти нужных людей. Мы ехали в такси, и белый лысый таксист спросил:
– На каком языке вы разговариваете?
– По-русски, – ответил я.
– Вы русский?
– Да.
– А почему она говорит по-русски?
– Она тоже русская.
– Как?
Я подмигнул Лене.
– Половина русских – негры, – сказал я.
– Как?
– Так, – спокойно ответил я.
Шофер резко затормозил и выругался.
– А еще говорят, что у нас свобода печати! – вскричал он. – Они даже не могут сказать, что половина русских – негры!
Я сначала рассказал эту историю как анекдот, но оказалось, я был прав.
– Я не смерти боюсь, я ремонта боюсь, – сказал Серый, когда в пьяном виде вел жигули по Ленинскому проспекту. Он закрывал один глаз ладонью, чтобы лучше видеть.
Страна вечного ремонта. Здесь все так подгнило, не успев созреть, что, за что ни возьмись, чтобы сделать ремонт, надо начинать сначала, а лучше всего и вовсе не начинать.
Я придерживался традиционной ошибки: верил в описательность России. Всякий, кто брался писать о ней, думал, что русский имеет хотя бы оболочку нормального человека. У него, казалось бы, две ноги и руки. Но это только иллюзия. Это четырехносый зверь. Таково отражение сущности Серого в русском человеке, кем бы русский ни был. Конечно, есть некая группа русских, которые имеют ослабленную иллюзорность и потому смазаны, как характер. Но оставим в стороне случайные явления. Поговорим о главном. Русский человек бесформен.
Поколенческие вибрации оставляют впечатление, что в России что-то происходит. Газеты выплескивают информацию. Читатели выклевывают из жизни сказку и продолжают в ней жить. Осознав опасность русских, я попытался их остановить. Но, найдя Серого, я увлекся русскими конструкциями. Может быть, Хайдеггер так же увлекся нацизмом. Мне показался жизненно необходимым этот радикализм нации.
Молодежь – временное явление. Они оторвались и имеют свои представления о жизни. Ходят в «Пицца-хат», трахаются, танцуют. У них беспросветное будущее. В предчувствии этого невеста с зубами разводит на кухне если не цветы, то тараканов.
Русский – это человек, который слабее обстоятельств. Лаокоон – игрушечная забава по сравнению с русской жизнью. Но примешь стакан – змеи с шипом расползаются. Небеса светлеют. Над Россией встает солнце.
Нормальное состояние русского – пьяное. Пьянство ему идет. Неуклюжесть становится шиком. Косноязычие – поэмой. Песни – гимнами. Оборванство – жизненным стилем. Стоит русскому стать пьяным, как он приобретает черты неземной элегантности. Если присмотреться к фотографиям пьяных баб, которые вывешиваются на витрине перед вытрезвителем, поражаешься силе чувств, отразившихся в телах и лицах. Призывный распад плоти стоит работы могильных червей. Это посильнее Микеланджело. Это очищенное видение Судного дня. Есть ангелы, под видом алкоголиков их сюда засылает Бог проверить, кто есть кто. Проверка водкой – русский Страшный суд. Потеря человеческого облика бесценна. Это полнейшая обнаженность, как после смерти, перед Богом: «Вот я такой и больше никакой». Не прошел испытание – живи вечной смертью.
Что было раньше: Россия или водка? Вопрос теологически некорректен. Потому в России нет и не должно быть культуры пьянства, что есть метафизика, презирающая латинское отношение к вину, баварские пивные выкрутасы, но ценящая строгий набор ритуальных предметов: стакан, пол-литра, огурец.
Русский выпрямляется, расправляет плечи, если он православный, то крестится, и, став благообразным, как никогда, он выпивает. Картины мира сменяются с каждой рюмкой. Выпивание – не линейный путь, а смена измерений. Русский проходит и познает состояния: от беспочвенного оживления, шумного веселья, похоти, счастья, войны, тоски, кручины до пребывания в русской нирване, которая в силу несравненности не знает словесного выражения.