Блудный сын

Словно Геттисберг после битвы… Что не так с родителями, если они закрывали глаза на самые сильные желания юности? Когда их единственным советом стало: «будь хорошей девочкой»? А если ты встретила Джима и не можешь быть хорошей девочкой? Разве они рассказали, как ухаживать за собой? Сказали, что в тринадцать лет состоится посвящение в девушки? Нет. Почему? Социальный запрет. Парни могут погулять на стороне, а девочки должны лечь в брачную постель нетронутыми. Поэтому ты — либо хорошая девочка, либо презираемая.

Мысли заметались, воскрешая воспоминания их с Джимом истории. «Мы страстно ласкали друг друга, пока жили в Холломене, потом консумировали эти четыре ужаснейших года мучительного возбуждения таким взрывом страсти, что я его чувствую и сейчас. Но Джим никогда не мог натянуть резинку, чтобы не порвать ее, и я забеременела. Поначалу я не понимала, что со мной происходит, пока дело не зашло слишком далеко. Мы не представляли, что делать. Смуглый ребенок тогда положил бы конец нашей карьере, так мы думали, я не могла его сохранить и решилась на аборт. Джим нуждался во мне. Какой был год? 1955‑й. Джим подавал большие надежды. Он спрашивал у проституток, куда они идут в такой ситуации и сколько это стоит. Мы заплатили двадцать долларов старухе с Ямайки, живущей в Вест — Сайде — вотчине латиноамериканцев, где было полно их лавок. Четырехмесячный срок, все обернулось кошмаром… В следующий раз мы поехали в другое место. Не лучше».

Неожиданно Милли почувствовала себя до смерти уставшей, снедавшая тревога сделала свое дело. Она задремала, проснувшись через минуту: перед глазами стояло лицо Джона Холла. «Джон! Каким он был добрым, сочувствующим, всегда поддерживал меня. Он всегда мог выслушать лекции Джима о молекуле с длинной цепью и с такой же радостью выслушивал мои рассуждения о противозачаточных, какие они ужасные, как сильно я боюсь забеременеть. Такой вот Джон! Его проблема была не в гомосексуальности, а в бесполости. Извечная подмена кому — нибудь. Он обожал меня и Джима, насколько только способен человек, не испытывающий сексуальных порывов. Неожиданное осознание, что Джон столь же живо сочувствует моим проблемам, как и проблемам Джима, сделало его врагом мужа. Обычное дело для гениев… Исключительно ревность Джима и его чувство собственности. Интересно, в чью версию событий поверил Кармайн, мою или Джима? Едва ли кто видел, что мы покинули Чикаго сразу же после случившегося, как и сказал Джим. Я же в своем рассказе добавила полгода, чтобы представить то событие менее значимым.

Словно Геттисберг после битвы… Почему мне не приходило в голову, что потом останутся рубцы? Что я разрушаю саму основу для вынашивания плода?»

Милли снова задремала, а когда проснулась, видение Геттисберга ушло. Она вспомнила о книге. Когда идея книги пришла ей в голову, она поняла — вот выход. Если Джим напишет о своем открытии понятным обывателям языком, будет положено начало восхитительного пути в неизведанное для людей, которые не представляют, насколько захватывающе это неизведанное, как пьяняще и наполнено тайнами бытия. Естественно, сам бы Джим до этого не додумался, но едва Милли подала идею, он тотчас увидел ее потенциал. Да, да! Понятным языком! Спасибо, Милли, спасибо за то, что нашла выход из нашей преисподней.

Лихорадочное написание, набивание на старенькой печатной машинке, пока Милли пестовала его эго, глава за главой — и вот рукопись в шестьсот страниц готова. О, было забавно, когда они разложили вокруг себя листочки с названиями, но Джим наконец выбрал понравившееся: «Бог спирали». Его собственный выбор.

Может, эта книга стала началом ее краха или ужасные последствия изготовления тетродотоксина? Четыре убийства! Капитан Кармайн Дельмонико, ее собственный дядя, уверен, что их совершил Джим — Джим!

В дверь тихо постучали; вошел Джим.

— Табличка и на меня распространяется? — сказал он с улыбкой, держа в руках букет распустившихся белых роз.

Милли распахнула руки, приглашая в объятия.

— Никогда на свете.

— Доктор Соломон уже заходил?

— Да.

— И что сказал?

— Видимо, мое чрево нуждается в некотором отдыхе, любовь моя. Боюсь, никакого секса в ближайшее время. Ты потерпишь?

Его глаза светились любовью.

— Как ты можешь спрашивать! Конечно, могу, сколько бы ни потребовалось. Ты в порядке?

— Совершенно, но нужно подождать, чтобы подлечить рубцы в матке, — так объяснил доктор Соломон. Рано или поздно тебе придется с ним встретиться, но сейчас нет необходимости, — беспечно сказала она. — Он предупрежден! Биохимики знают об этом не больше бухгалтеров.

— Я встречусь с ним, когда он захочет. — Джим выглядел встревоженным. — Рекламный тур, Милли. Ты сможешь поехать?

— Определенно, — успокоила его Милли. — Я отказываюсь оставлять тебя на растерзание Памеле Дивейн. Она ужасная, правда?

— Как горький лимон, который окунули в шоколад.

31 марта 1969 года, понедельник

Давина с удовлетворением оглядела свою современную гостиную. Та смотрелась шикарно: некоторые стулья исчезли, другие были принесены из остальных комнат или недавно куплены. Когда эта высокомерная сучка, Памела Дивейн, увидит комнату, ей придется признать, что и в Коннектикуте есть место новаторским интерьерам.

Волоча ноги, вошла Уда. Давина прищурилась.

— Ты гадала на воде и увидела плохое, — сказала Давина не на английском. — Расскажи мне!

— Я видела беду, — ответила Уда, тоже не на английском.

— Беда? Какая? Где? Когда?

Лицо Уды стало казаться еще более плоским, словно на него натянули пищевую пленку.

— Я не увидела, Вина.

— Тогда посмотри снова!

— В томлю и проблема — это не наша беда. Она затрагивает нас, но не сильно. Повторное гадание не поможет.

Давина расслабилась.

— Если это не наша беда, я могу не беспокоиться. Это не связано с успехом книги?

— Нет. Успех книге обеспечен.

— Алексис?

— Ясная звездочка на безоблачном небе. Незапятнанная, совершенная. И не Макс. Говорю тебе, Вина, это не наша беда.

— Значит, я могу и дальше заниматься завтрашним приемом?

— О да. Это будет триумф, хоть ты и допустила глупость, пригласив на него ту женщину из полиции, — сказала Уда.

Давина удивилась.

— Глупость? Это ты глупа! Сержант Карстерс не только полицейский, она еще и светский человек. Никто в Холломене не устраивает прием, не пригласив на нее аристократическую племянницу Сильвестри! Я ошиблась тогда, увидев ее в первый раз, когда стала советовать, как одеваться. Делия Карстерс — известная экстравагантная личность.

— Чего нельзя сказать о высоченной жене капитана Кармайна Дельмонико, — угрюмо добавила Уда.

— Та — знаменитая героиня, — терпеливо объяснила Давина. — И у нас не вечеринка для исконных американцев, хотя парочка и будет присутствовать.

Давина оживилась.

— Прием станет замечательной прелюдией к званому вечеру в среду, но только с более вкусной едой, напитками и в более приятной обстановке. Чабб наймет ту же фирму по доставке еды, а у меня есть Уда — повар экстра — класса. Еда?

— Включая крошечные булочки с карри, имеем заварные пирожные с начинкой из смеси четырех сыров, миниатюрные блинчики с икрой и сметаной, крабовые котлетки в сладком соусе, волован[45] с омаром, королевские креветки во фритюре…

— Отлично! — воскликнула Давина, прерывая сестру. — Сколько человек ожидается, особенно важных гостей?

— Все гости — важные. Девятнадцать.

— А Лили?

— Лили будет здесь, чтобы помочь мне и бармену.

— Отлично! Скажи ей, чтобы оставила свои бриллианты дома.

1 апреля 1969 года, вторник

День дураков для сестер Савович не имел никакого значения — они больше опасались сглаза и проклятий; следует отдать должное, девятнадцать гостей правильно решили: прием у Давины — не розыгрыш.

Анджела ММ приехала с Бетти Ховард и Глорией Сильвестри; когда все двенадцать женщин собрались, они единодушно решили, что пальма первенства за лучший наряд достается, как обычно, Глории, одетой в пурпурное шерстяное платье простого кроя, цвета Чабба. Разозлившейся Памеле Дивейн, тоже в пурпурном, пришлось признать, что у нее не тот оттенок, не тот покрой — все не то. «Как получается у этой женщины создать такое волшебство? Все дело в украшениях, — решила возмущенная Памела, — в огромной броши с аметистом, искусно приколотой на левом бедре возле на зависть плоского живота». Чтобы подчеркнуть образ, Глория приколола сбоку к своим шевровым туфлям серьги с аметистами того же цвета.

45

Слоеный пирог с начинкой.