Страница 89 из 230
Нужна большая привычка, чтоб решиться в такой жар тащить такую тяжесть. Не скажу, чтоб они, то есть муши, показались мне страдальцами, но мысленно я бранил того господина, который нанял их в такое время; отчего бы, думал я, не погодить ему до вечера!
Муши прошли, и вслед за ними явился страдалец в полном смысле слова. Это был человек довольно прилично одетый, низенький, худой, неловкий и бессильный; обе руки его были заняты: в одной он нес четыре чубука, в другой ружье. Это бы еще не велика беда, но у него под мышками был с одной стороны какой-то ящик, с другой -- мешок с сапогами; то мешок, то ящик ежеминутно готовы были выскользнуть! Потное лицо его делало такие жалкие гримасы, что я едва мог узнать его.
-- Филат! -- закричал я, соскользнув с прилавка и вставая на ноги.
Филат узнал меня и был в страшном затруднении, как ему снять картуз; он сделал пресмешное усилие -- поднять одну руку и в то же время наклонить к ней голову.
-- Филат! Сделай милость, не хлопочи кланяться; скажи только, ради бога, неужели это твой барин переменил квартиру?
-- Барин-с.
-- Что это ему вздумалось в такой жар? Ты бы лучше взял ружье-то в одну руку с чубуками -- вот так,-- а ящики-то возьми вот этак.
-- Как?
-- Да, вот этак, братец! Легче нести... Да скажи, пожалуйста, где это твой барин совсем пропал -- нигде не видать его. Куда это вы перебираетесь?
-- В такое место, что сказать совестно, просто клетушка, а не квартира.
-- Гм! Как это странно!.. Постой немного, я сейчас напишу к нему записку.
Тут я достал в кармане карандаш и клочок бумаги, вошел в лавочку и написал:
"Хвилькин! чудак! где ты пропадаешь? куда перебираешься? Приходи ко мне непременно; завтра воскресенье, и я не пойду в канцелярию. Прощай".
-- На, отдай Михаилу Ивановичу!--сказал я Филату, который кричал в это время мушам, чтоб они его погодили.
-- Дороги не знают, а лезут! -- говорил он с явным неудовольствием.
Я положил записку в его шапку и сказал, что я сам навещу его барина.
-- А как вы найдете нашу квартиру? Приходите сами, мне сказывать не велено,-- уныло проговорил Филат и пошел, шагая во всю длину коротких, жиденьких ног своих, догонять мушей.
"Ба,-- подумал я,-- что это за таинственность! постой же, Хвилькин, мы тебя отроем".
II
Через неделю я узнал, где живет Михаил Иванович. Но, быть может, вам угодно знать, кто такой Михаил Иванович? -- Это, имею честь рекомендовать вам, был предобрый, пресмешной и премилый малый. Всего только два месяца, как он приехал в Тифлис с намерением найти себе какое-нибудь место, без всякого намерения когда-нибудь получить его. Хвилькин приехал с деньгами, мог угостить шампанским с полдюжины приятелей, порядочно играл в преферанс, и наша молодежь сочла за нужное с ним сойтись и познакомиться.
Хвилькин был очень простой и в то же время какой-то мудреный человек. Не знаю, удастся ли мне хоть сколько-нибудь рельефно очертить его. В этом человеке, на первый взгляд, ничего не было рельефного. Все было на нем чинно, гладко, бледно и умеренно. Лицом он был не дурен и далеко не хорош. Оно было бесцветно; отлетающая молодость поспешила наложить на нем никем не видимое, но всем понятное, прощальное клеймо свое. Ему было на вид около тридцати лет, глаза его, болотного цвета, никогда почти не изменяли своего апатического выражения, зато маленькие светло-русые бровки нередко поднимались кверху, причем все морщины на лбу его приходили слегка в волнообразное движение; рот его также отличался необыкновенной подвижностью; каждый свой рассказ он умел, так сказать, характеризовать гримасой. Никто, быть может, не умел так неожиданно сделать глупо-равнодушной мины после им самим же сказанной остроты. Друзья называли его. чудаком, и, бог знает почему, нередко одно его появление заставляло всю нашу холостую компанию восклицать, трунить, вызывать на смех и громко хохотать от каждого его слова. Хвилькин потешал нас; он как нельзя лучше понимал роль свою, и, нисколько не теряя своего достоинства, старался ее поддерживать. Хвилькин был совершенно спокоен, когда все смеялись, и постоянно корчил улыбку, встречаясь с угрюмыми или просто молчаливыми лицами.
Одевался он не лучше и не хуже других. Днем соломенный картуз, вечером круглая черная шляпа и светло-гороховое пальто нисколько не отличали от других его невысокое и необъемистое туловище. Хвилькин был небольшого роста, и в умственном отношении умел казаться во плечу всем и каждому. Никто не хотел в нем видеть человека, на что-нибудь способного, и в этом, быть может, заключалась тайна, отчего никто серьезно не бранил его. Хвилькин сам никуда не совался и ни от чего не отказывался -- ни от попойки, ни от нового знакомства, ни даже от щепотки табаку, если только кому-нибудь вздумалось поднести к нему раскрытую табакерку. Одна очень умная барыня уверяла меня, что лицо г-на Хвилькина лучшее лекарство от скуки и что чем он печальнее, тем веселее тому, кто на него глядит. Прошу покорно описать, такую физиономию!.. Очень веселым я никогда не видал его, точно так же, как ни разу не случалось мне видеть его сердитым: человек его, Филат, разбил у него кружку, пролил на стол чернила, забыл взять сухарей у хлебника, и Хвилькин преравнодушно говорил ему: ты очень глуп! или: что будет, если этими чернилами да вымажут лицо твое!
Прошедшая жизнь Михаила Ивановича для меня была покрыта мраком неизвестности, но я скоро сошелся с ним и полюбил его. Каждый считал его глупее себя, а он был умнее многих. Я это понял потому только, что выучился понимать движенье губ и бровей его. В его тонких гримасах заключалась вся его философия. Хвилькин казался воплощенной беспечностью, но втихомолку любил не то грустить, не то размышлять о суете мира сего. "Гм! да!-- говорил он тогда, уставя на меня мутно-голубые глаза свои,-- и я глуп, и все мы глупы. Живи, как живется, вот тебе и вся твоя философия!" Никто из нас не мог вообразить себе Хвилькина человеком разочарованным, и никто не мог себе вообразить его влюбленным. При мне один господин спросил его: правда ли, говорят, такая-то, тебе очень нравится?
-- Да,-- отвечал он,-- она вчера мне нравилась.
-- Ты и третьего дня за ней особенно ухаживал.
-- Как ухаживал?
-- Да ты смешил ее.
-- Да я и сам не знаю, чему она смеялась?
-- Она к тебе неравнодушна.
-- А почем ты знаешь?
-- Я заметил.
-- Ну, и поздравляю тебя с твоим замечанием.
Одного только я не понимал в Михаиле Ивановиче,-- зачем он приехал в Грузию! Что это была за фантазия? Хвилькин никого не уверял, что он приехал изучать нравы, видеть край, делать разные ученые или коммерческие соображения; не говорил, что он влюблен в природу, не готовил себя ни в живописцы, ни в статистики- Он просто говорил: "Я приехал потому, что мне так вздумалось", а почему ему так вздумалось, кто его ведает: чужая душа потемки. Без всяких претензий глубоко понимать характеры, на этот раз расскажу вам просто небольшую повесть о том, в кого наконец влюбился Хвилькин и что из этого вышло.
Целую неделю я не встречался с ним, после нечаянной встречи с его Филатом. Наконец встретил, и то не его -- а Филата же. Постой, говорю, ты теперь не уйдешь от меня, теперь, брат, не так жарко; кажи дорогу, веди меня к твоему барину, или я не отстану от тебя до самой полночи.
III
Уже заря золотила облака и приближались сумерки; но... еще не время утомлять вас описанием прекрасного летнего вечера. Я еще не восхищался им, во-первых, потому, что было душно; во-вторых, потому, что в тех закоулках, куда я последовал за Филатом, была постоянная вонь, и, наконец, в-третьих, потому, что я поднимался на гору, беспрестанно поворачивая то направо, то налево, по тропинкам, ведущим с кровли на кровлю. У Филата лицо на этот раз, более нежели когда-нибудь искусанное мошками, так лоснилось, как будто он вымазал его постным маслом. Филат, как кажется, страдал за барина и печальным голосом сказал мне: "Пожалуйте!" По доскам, укрепленным в виде лестницы, между двумя грязными кирпичными стенами, взобрался я на плоскую квадратную земляную кровлю, которая служила террасой другому домику, примкнувшему задней стеной своей к обрыву той самой горы, на которой возвышаются всем известные в Тифлисе развалины.