Страница 85 из 230
(Из путевых записок 1847 г.)
Ночевал я в одном грузинском селении. Остановились мы в сакле у сельского священника. В саклю провел меня дьячок, потому что сам хозяин был в отлучке. Жилье это показалось мне роскошным по сравнению с теми, в которых приходилось мне ночевать почти все лето. Между столбиками, подпирающими передовой навес, были плетеные стенки, обмазанные белой глиной; дверь запиралась на крючок, и два небольших квадратных окошечка, без рам и стекол, освещали комнату, в которой, к довершению моего благополучия, стояла кровать и помещался столик. Со мной ехал некто Моисей Соломонович, родом грузин, состоящий на службе при участковом заседателе. В этот вечер был я одолжен ему многими интересными рассказами о поиске разбойников,-- вечер прошел незаметно. Часу в десятом услужливый дьячок принес мне закуску; ужин состоял из грузинской лепешки, грузинского сыру, бутылки кислого вина и пережаренного сухого цыпленка. Моисей Соломонович вместе с моим переводчиком из татар, есаулом, дьячком и деревенским старостой (нацвалом) предпочли ужинать в соседней сакле, расположившись вокруг огня, на котором готовился общий ужин наш.
После ужина я лег спать, проснулся далеко за полночь и удивился: свеча моя горела, дверь на двор была отворена, а мои спутники, которые должны были спать около моей комнаты в темной каморе, еще не возвращались. "Где они?" -- подумал я, накинул бурку, вышел на двор, или на улицу, что все равно, потому что в здешних деревнях нет собственно ни дворов, ни улиц, есть только промежутки между саклями да земляные кровли с отлогими со всех сторон скатами, по которым легко можно разъезжать верхом на лошади.
После утомительно-жаркого дня ночь была свежа и, несмотря на то, что месячный серп светил на небе так темна, что в десяти шагах трудно было отличить кучу хвороста от задремавшего буйвола. По сторонам в сумраке лесистых гор, мелькали костры пастухов, тихий ветер дул со стороны Мухранской долины и доносил отдаленный лай собак, стерегущих виноградники.
Долго бы простоял я, прислушиваясь к звукам и шорохам ночи, если б не смех и не тихий говор в соседней сакле: это напомнило мне, что я вышел не с тем, чтоб зябнуть, а чтобы узнать, куда девались мои провожатые. Мне, сказать по правде, в эту минуту не было в них ровно никакой необходимости; но дверь в соседнюю саклю была полуотворена, и я заглянул туда.
И вот, я вижу, на циновках сидит порядочная кучка народу и, при свете потухающего пламени, курит трубки. Какой-то усач в шапке что-то рассказывает, остальные молчат и слушают. Знай я по-грузински, я, конечно, вместе с ними приютился бы у огонька, но мои спутники кое-как говорили по-русски, и я спросил их:
-- Неужели вы все еще до сих пор ужинаете? Рассказчик замолчал, слушатели зашевелились.
Моисей Соломонович первый вышел ко мне на чистый воздух.
-- Вы все еще ужинали? -- спросил я.
-- Нет, мы уже давно кончили -- мы так сидели. -- Что же вы делали?
-- Да так-с, нечего -- сказки сказывали друг другу,-- отвечал он и сконфузился, предполагая, что такое занятие я найду неприличным званию чиновника.
Как хотите, а это черта оригинальная. Между ними не было ни одного ребенка; все они были ребята дюжие, а у нацвала {Нацвал -- староста. (Прим. авт.)} так даже седина в бороде проглядывала, но ни лета, ни почетное звание, каково, например, звание дьячка и нацвала, ничто не помешало им, собравшись, засидеться далеко за полночь и, покуривая трубочки, рассказывать друг другу сказки.
-- Как после этого сомневаться в национальности грузинской литературы! От царя Вахтанга до царя Ираклия вся она переполнена сказками.
-- Что ж делать от скуки! -- сказал Моисей Соломонович.
-- Досадно, что я не знаю по-грузински: я бы пришел послушать вас.
-- Неужели пришли бы! -- заметил он с недоверчивостью,-- вы, стало быть, охотник до сказок.
-- Да, и намерен просить вас хоть одну рассказать мне по-русски -- мы на это найдем время; не правда ли?
-- Совершенно правда-с.
Через четверть часа после этого разговора я уже спал.
-- Через три дня, с той же самой компанией, вечером, я ехал из осетинских деревень и был на половине дороги от Душета. Дорога извивалась лесом по направлению к Аргунскому ущелью -- была довольно живописна и напоминала Крым одному из моих спутников.
-- Моисей Соломонович! Он подъехал.
-- Начинайте сказку,-- вы обещали,-- мы едем шагом, лошади устали -- спешить незачем.
Он поправил на голове грузинскую шапку и сказал:
-- Как вам угодно.
-- Ну, начинайте. Он начал:
"У одного царя было три сына".
"Ну,-- подумал я,-- верно, двое умных, а третий дурак,-- непременно три сына; почему бы, кажется, не четыре?" Начало не обещало ничего оригинального.
"Царь был старик и уже чувствовал, что не долга пожить ему на свете. Позвал он к себе сыновей и объявил, что скоро умрет. Разделите, сказал он им, царство мое на три участка {Не потому ли, что Закавказские губернии разделены на участки. (Прим. авт.)}, и пусть каждый из вас владеет тем, что ему достанется.
Вот, сказавши, что он скоро умрет, он действительно скоро умер. Сыновья поплакали и похоронили его как следует. Поплакавши и похоронивши, поехали они обозревать все царство, и неизвестно, сколько времени они там ездили и долго ли обозревали, только, возвращаясь назад, неподалеку от города, от столицы то есть, видят; на одном поле стоит преогромная печь".
Тут все остальные мои спутники чутьем догадались, что -- сказка, кто был впереди -- поотстал, кто был позади -- приударил лошадь, и, таким образом мы поехали кучей, что очень редко случается; вечно вьюк отстанет, вечно кто-нибудь уедет вперед благодаря случайно попавшейся шагистой кобыле или горячему жеребцу, которого трудно держать целый день на поводах и ехать шагом.
"Стоит на поле печь,-- продолжал Моисей Соломонович,-- и жарко топится, так и пышет полымя. Вот, слышут царевичи, что из печки кто-то зовет их на помощь и кричит:-- помогите, я сожигаюсь!"
-- То есть горю,-- поправил я рассказчика,
"Да, то есть горю,-- помогите кричит,-- горю! и таким жалобным, плачущим голосом, что царевичи, не зная, что и подумать, подъехали к печи; видят -- горит, слушают -- ничего не слыхать -- только огонь трещит да дым валит, а уж голосу и не слышно. Начали окликать -- никто не отзывается. Ну, видя, что делать нечего, решились ехать домой. Один только третий брат никак не хотел ехать, попросил братьев оставить с ним двух служителей, остался на поле и, когда те уехали, приказал таскать воду и заливать огонь. Долго они заливали; наконец огонь потух. Царевич велел раскапывать уголья -- искать, нет ли там человека или по крайней мере костей человеческих, но ничего, решительно ничего не нашел. Что же делать! Поехал он себе домой и лег спать по обыкновению. Ночью видит он сон: приходит к нему старик в белом платье и говорит ему: царевич, слушай, когда вы разделите царство, продай свою часть и на вырученные деньги построй на большой дороге караван-сарай {Иначе гостиница или постоялый двор. (Прим. авт.)}. Слушайся меня, если хочешь быть счастлив; а я хочу наградить тебя за твое доброе сердце".
Сказка не без морали, подумал я и, соображая подробности рассказа, заключил, между прочим, что печь -- была грузинская печь, то есть круглая яма, выложенная кирпичами и гладко вымазанная внутри глиной.
"Только что царевичи успели разделить царство покойника отца, меньшой брат их продал все, что ему досталось, и на вырученные деньги на большой дороге построил огромный караван-сарай, с конюшнями, разным жильем -- комнаты чудесные отделал, ячменю накупил -- провизии; и все прохожие и проезжие стали у*него останавливаться -- ночуют---и на другой день, разумеется, как следует хотят расплатиться, только царевич ни за что ничего не хочет брать от них. Так прошел год, и в этот год ничего особенного не случилось. Вдруг однажды зашел в этот караван-сарай купец, бедный, усталый, и попросил позволения приютиться и отдохнуть. Царевич принял его очень ласково,-- угостил его,--спросил: откуда и куда он идет и нет ли чего-нибудь нового?