Страница 229 из 230
Знаю, как этому порадуются те из наших теоретиков, которые и не стоят за собственность; но спасский мужик, да и вообще степной мужик -- такой консерватор, каких мало: он не любит и с трудом выносит все новое. Постройте ему кирпичный с трубами и тесовой крышей дом -- он не пойдет в него жить и упрямо останется в своей курной избе с земляным полом, под соломенной кровлей. Тот, кто по-своему переиначивает его жизнь, для него хуже злого барина, хуже всякого начальства. Он не терпит никакого вмешательства в свой быт, в свои обычаи и в свои вековые привычки.
Иван Сергеевич слышал, как тульские мужики ругали помещика Ш-на за то, что он у себя на сараях поставил остроконечные высокие крыши (чтоб снег зимой не держался на них, а скатывался).
-- Бога в том нет,-- ворчали мужики,-- -кто такие крыши строит... убить его мало... Чертовы эти крыши -- вот что!..
-- А как же,-- спросил я Ивана Сергеевича,-- выносят они паровые молвтилки и веялки?
-- Они видят их несомненную пользу и, главное, пригляделись к ним, но зато,-- продолжал Тургенев,-- как же они и торжествуют и радуются, если машина сломается: радостному говору и толкам конца нет. Напротив, они хмурятся, если все идет хорошо и без всяких остановок.
У крестьян Ивана Сергеевича по 3 1/2 десятины на душу надела. Но, как говорят, и в урожайные годы зимой они голодают.
Тотчас после уборки и молотьбы хлеба в Спасском начинаются пиры и свадьбы. И эти пьяные пиры, и эти пьяные свадьбы съедают много денег. Чтоб добыть деньги, продается хлеб, и, везя его в город на продажу, мужики приговаривают: прощай, голубчик, прощай, кормилец, когда-нибудь мы тебя выкупим. И точно выкупают, когда будущей весной или летом приходится им туго, и, конечно, они покупают хлеб гораздо дороже, чем продали.
Несмотря на всю свою радость, что сгорел кабак, спасские крестьяне того же года, осенью, за два ведра водки простили кабатчику долг, 50 рублей арендных денег, хотя сами нуждались в деньгах и не заплатили своих недоимок.
Крестьянские девушки рано выходят замуж. Смеются над теми, которые в 18--19 лет еще не замужем. Раз в Спасской церкви венчали высокую рябую, очень некрасивую, пожилую девку с малорослым, бледным и худеньким парнем. Он так испуганно и злостно поглядывал на будущую спутницу своей жизни, что за него было грустно. Невеста, засидевшаяся в девках, была из богатой семьи, а жених -- приемыш. Его брали в мужья только потому, что ей взять было некого, а он женился только потому, что жениться его заставили те, кто кормил его.
В 1880 году Иван Сергеевич подарил своим крестьянам на поправку изб 2 десятины строевого леса и был очень огорчен, когда в 1881 году узнал, что вырубленный лес мужики продали, а деньги пропили.
В 1882 году он опять подарил им десятину лесу, когда я писал к нему, что крестьяне меньше стали пить и очень в лесе нуждаются. В особенности зимой тяжело. Дети беспрестанно мрут от дурной пищи. Зимой в селе, -- кто бы мог это думать! -- стакан молока стоит 5 коп., а иногда молока ни за какие деньги и достать нельзя. О больных мною сказано выше; добавлю только, что слышал.
Есть целые уезды, где все крестьяне, целые семьи их, заражены сифилисом и вымирают, так как никто не лечит их, да и лечить некому. Один земский врач и землевладелец говорил мне на железной дороге в вагоне: "Ох! тяжело жить в деревне! Желаешь помочь и видишь, что нет никаких сил оказать помощь. Ужасно! Мне случалось входить в избы, где все поголовно лежали в тифе, и не было никого, кто бы не только мог им лекарства дать,-- напиться воды подать было некому". Это совершенно то же, что заметил и Коцын, разыскав в Спасском в пустой избе одиноко умирающую в горячке женщину.
А недалеко, в селе Сергиеве -- для крестьянина больница и кровати с кисейными от мух занавесками, и сама княгиня Гагарина ухаживает за больными и сама перевязывает раны их... Оазис!
Спасское-Лутовиново не принадлежало к числу таких оазисов -- вот и все, что я могу сказать в заключение.
В мое отсутствие к Тургеневу приезжал его племянник, тоже Тургенев, тогда еще студент Московского университета; Шейн тоже еще оставался. Если не ошибаюсь, Иван Сергеевич, прежде чем покинуть родное гнездо свое, был уже на закладке часовни, которую строил во имя Александра Невского. По крайней мере, я слышал, что в ту же осень 1881 года каменная часовня эта уже строилась.
XXXVII
Через две недели, в конце августа, Тургенев из Спасского переехал в Петербург и торопился, очень торопился в Париж, хотя ему туда и не хотелось ехать.
Он остановился наверху в Европейской гостинице. Заставать его дома было трудно. Обыкновенно я заходил к нему рано утром чай пить.
На другой день его приезда я и А. В. Топоров обедали с ним у "Донона", в садике. Тургенев был здоров и очень весел, говорил стихи, вспоминал о Спасском и уверял, что скоро, может быть к новому 1882 году, мы его опять увидим; говорил о живописи, о немецкой и французской школах: последнюю он ставил выше первой, особливо по части пейзажей. Потом, в конце обеда, мы чокались и пили за здоровье друг друга и -- не предвидели, что мы уже никогда друг с другом не увидимся.
На другой день Тургенев нехотя вторично должен был ехать в Царское Село к Г-ину, чтобы через его содействие похлопотать б пенсии для одного бедного труженика. К 4-м часам он вернулся. Я пришел к нему в номер часа за два до его выезда за границу.
Он встретил меня следующими словами:
-- Скажи по совести, что бы ты подумал о человеке, который едет в город для того, чтоб сделать одно нужное, необходимое для него дело; думает об этом всю дорогу; а приехавши, совершенно об этом забывает -- ездит по гостям, да по разным поручениям, хлопочет о других и вспоминает о деле только тогда, когда ему надо выехать?
Я не понял, о ком это он говорил, и шутя сказал ему. ну, это какой-то Степка-растрепка.
-- Ну, так этот Степка-растрепка -- я. Вообрази, я с тем и ехал сюда, чтоб побывать у Гинцбурга и справиться -- есть ли у меня какой-нибудь документ в доказательство того, что в конторе находится моих 40 000 р., и если нет, то чтоб он дал мне на эти деньги квитанцию,-- и совсем забыл.
И тут он заторопился, чтоб в один час успеть быть в конторе у Гинцбурга и вернуться в гостиницу за своим чемоданом.
Я дождался его возвращения. Он вернулся усталый, но уже совершенно успокоенный.
Надо было опять спешить, чтобы ехать на станцию железной дороги.
Мы крепко обнялись и поцеловались.
Это было наше последнее расставание.
Топоров сел с ним в карету, чтоб проводить его до станции. Я остался.
ПРИМЕЧАНИЯ
И. С. Тургенев у себя в его последний приезд на родину
С редакционным подзаголовком: "Из воспоминаний Я. П. Полонского" эти мемуары печатались в журнале "Нива". 1884. No 1--8. При жизни Полонского они вошли также в его книгу: "Повести и рассказы". Спб., 1895, изданную в качестве прибавления к Полному собранию сочинений Полонского (1886), т. II. Известен перевод на немецкий язык: Turgenjew in seinem Heim. Von J. P. Polonsky. В кн.: Das Ende. Die letzte Dichtung I. S. Turgenjews, ubersetzt aus-dem Russischen von D-r H. Roskoschny. Leipzig, S. 27-112 (без года).
Известие о смерти Тургенева застало Полонского в Одессе, откуда он откликнулся на нее в письме к А. С. Суворину от 3 сентября 1883 года: "В руках моих значительный материал для биографии Ивана Сергеевича и для уяснения этой в высшей степени замечательной личности <...> На днях выезжаю я в Петербург, в надежде застать похороны моего последнего друга и, быть может, последнего ценителя и критика литературных трудов моих. Только не ждите от меня никаких речей, никаких славословий! Это не по моей части... До моих личных чувств к покойному никому дела нет -- и скорбь моя от его утраты не нуждается в том, чтобы публично проявлять себя" (Письма русских писателей к А. С. Суворину. Л., 1927. С. 139--140).