Страница 129 из 230
-- Начнем с того,-- вновь заговорила кузина,-- что в доме то и дело трещала мебель, да как трещала! Вдруг как будто кто из пистолета выстрелит... так даже вздрогнешь; ну, да это положим, ничего: весна началась рано, весной всегда мебель трещит... А то вот что было, это было незадолго до смерти Сони... сидим мы за ужином, вдруг слышим, в буфете как будто кто блюдо или тарелки уронил... слышим -- ударилось что-то об пол и разбилось вдребезги... Демьян вышел посмотреть... бабушка рассердилась. Даже папенька сказал: "Какая это там дура посуду бьет?" Что ж вы думаете? в буфете нет ни души. Шкаф заперт -- и ничего, хоть бы что-нибудь разбилось... Все целехонько... Такие, право, чудеса!
-- Вы сами слышали? -- Сама слышала.
-- А помнишь, ты рассказывала, помнишь, про белую женщину?-- сказала Катиш.
-- Как не помнить!
-- Какая белая женщина? -- спросил я, невольно оглянувшись, не стоит ли кто в мрачной глубине старого сада.
-- А вы знаете, где стоял гроб покойной Сони? -- перебила меня Катиш, обратив ко мне слабо озаренное месяцем лунообразное лицо свое.
-- Где стоял?
-- Там, где вы спите... в горенке...
И она засмеялась.
Я побледнел.
-- Что вы смеетесь?
-- Ага! Трусите!..
-- Что ж тут веселого?
-- Я когда-нибудь надену простыню да и приду к вам...
-- Я вас убью,-- сказал я серьезно,-- лучше и не приходите, не подвергайте жизнь опасности; что попадется под руку, так и пущу; подсвечник -- так подсвечник, палка -- так палку, право!..
-- Вот какой вы вежливый! -- сказала Катиш, но нисколько не рассердилась, приняв слова мои за выражение величайшей трусости.
-- О, если б вы знали мою сестру, так не боялись бы! Бога бы молили, чтоб она пришла! -- заговорила Лиза, и голос ее стал как-то звучнее и певучее.-- Если б вы знали, что это было за существо! Красавица, каких вы и не видели. Такие темные брови дугой, глаза синие, улыбка... помнишь, Катиш, какая была улыбка!..
В эту минуту ночная бабочка стукнулась об стекло, за которым был свет,-- я вздрогнул.
-- Я бы не знала, как благодарить бога,-- продолжала Лиза,-- если б она с того света хоть на одну минутку пришла ко мне... видно, еще не довольно горя и не довольно слез, чтоб она...
-- Полноте там городить всякий вздор,-- послышался из гостиной голос старухи.-- Лиза, узнай поди, скоро ли ужинать?
Лиза встала.
Так или, лучше сказать, почти так прошел этот день. Вечер в особенности оставил во мне впечатление. Я и десятой доли не в состоянии передать вам всех чудес, мною переслушанных, которые будто бы совершались в доме Хрустина; но я был так настроен, что каждое слово попадало в меня, как в натянутую струну, и эта струна дрожала.
Когда с Хохловым, после ужина, проводив Катиш до ее обиталища, мы деревней возвращались в нашу горенку, каждая тявкнувшая собака заставляла меня невольно вздрагивать.
Ночь в саду и ночь над рекой была полна каких-то таинственных звуков, и смутных предчувствий чего-то необычайного была полна трусливая душа; я был очень недоволен, очень сердит, когда спокойный Хохлов, по-вчерашнему, задул свечу и по-прежнему отвечал мне, что гореть ей незачем.
"Экая милая у меня кузина-то,-- думал я между прочим,-- да и Хрустин-то какой должен быть добрый человек, хоть и смотрит каким-то медведем... да и старуха-то, что в ней дурного?.. Славно я здесь проживу лето, и не увижу, как пройдет, и не увижу!"
Сверх всякого чаяния, на другой день с утра полил дождь. Хохлов после чаю сей же час, в присутствии старухи, занялся Андрюшей. Кузина была скучна и скоро ушла в свою комнату. Я вышел в залу; у окошек девки плели кружева, молча на меня косились, краснели, когда я подходил к ним слишком близко, и проворно перебирали коклюшки. Сам Хрустин сидел в кабинете, я видел в дверь только его широчайшую спину. Николай -- человек, который первый привел нас в горенку,-- мылил еще подбородок: он, как домашний цирюльник и даже фельдшер, собирался брить его. Газет в доме никаких не выписывалось, Читать было нечего, вообще о политике не имелось ни малейшего понятия. Новости о рекрутских наборах, падежах, пожарах и даже о назначении нового исправника доходили в барский дом через старосту.
Мне нечего было больше делать, как только уйти к себе в горенку; но одному мне там быть не хотелось... "Кого бы позвать?" -- думал я.
-- Демьян,-- сказал я, проходя переднюю, которая в будни превращалась в мастерскую башмачника и страшно пахла кожей, салом и клоповником, то есть вениками, развешанными по стене, как запас на зимние месяцы, а может быть, как товар, сбываемый в пользу производителей.-- Демьян,-- сказал я,-- зайди к нам, снеси мои сапоги куда-нибудь посушить... мокры...
Через полчаса Демьян застал меня на кровати вовсе без сапогов и, вероятно, повернувшись, вышел бы, не говоря ни слова, но... я решился не выпускать его... С любопытством посмотрел я ему в глаза, водянисто-серые и полузакрытые неровным разрезом отяжелевших век, с желтыми ресницами,-- подумал: как это могут эти глаза без страха видеть домовых? -- и вероятно, с намерением доказать старику, что все это вздор, суеверие, бабьи сказки... и больше ничего... спросил его, давно ли он живет и служит в доме Хрустиных.
-- Я, сударь, давно-с,-- начал он, осматривая подошвы сапогов моих и улыбаясь...
-- А как давно?
-- Да как бы это вам сказать... давно ли... с... Вот, дом-от, что вы изволите видеть... я уж был камердинером; уж женат был, сударь; а его еще и не было. На моих глазах и поднялся, при мне и фундамент рыли, а теперь... скоро, почитай, развалится дом-от; столбы, сударь... подгнили... да-с... Вот что, сударь!..
Мое воображение было так глупо настроено, что я испугался. "Ну, как этот дом,-- вздумал я,-- да и в самом деле повалится, да задавит Лизу, шутка ли? столбы какие-то подгнили!"
-- Э, такой ли он был заново-то сударь! -- продолжал Демьян.-- Да не прожить бы ему и сорока годов, кабы не лес -- это я про бревно говорю... Изволили видеть, какое бревно? а то вот зайдите, сударь, где-нибудь с заднего крыльца -- так только, поглядеть зайдите,-- там обшивка-то поободралась маленько. Ведь во какое бревно!
Тут Демьян расставил руки почти на аршин, но сапогов моих все-таки не выронил.
-- Ей-богу, сударь! Снаружи-то, почитай, гнило, а топор не берет: такое-то здоровенное бревно!
Я совершенно успокоился насчет падения дома.
-- Ведь тогда и лес же, сударь, был! Эх, лес был! Бывало, сударь, дерево... стоит... страсть!.. машта корабельная! как есть машта! да и народ-то был... Слыхали ли вы, сударь, отселева на десятой версте, в селе Будилове, на горе, жил Аким Пафнутьевич Пыхин... по фамилии Пыхин, сударь, Аким Пафнутьевич! Чай, и от дяденьки своего слышали (Демьян знавал моего дядюшку).
-- Нет, не слыхал...
-- Как, сударь, не слыхать! каждый мужик знает... спросите только про Пыхина, Акима Пафнутьевича. Последняя баба, сударь, слыхала.
-- Что ж он, разбойничал? а?
-- Какое, сударь, с барином-то моим были друзья... помещик был, дворянин, сударь, маленькой такой старичишка, глаза тоже маленькие, так бы вот, кажется, одним махом и сшиб бы...
-- За что?
-- Да так, сударь... низенькой такой был, что, кажись, и не глядел бы; только вот до смерти, до самой то есть глубокой старости, во всю щеку румянец так и горит... Что ж бы вы думали, сударь? побился он, сударь, об заклад с полицмейстером, что в одну то есть ночь всю шайку, двенадцать человек разбойников, изловит и в суд предоставит... Ну-с, и втроем, сударь, ночью... отправился в лес, в самое то есть ихнее гнездо, сударь!.. Шли они, шли... верст эдак... верст... пятнадцать... лесом, сударь. Пыхин, без дороги все, почитай, тропинки знал. Ну, вдруг, в щелку... изба... Изба, сударь! Огонек через ставень, в щелку... он, сударь, к окошку... Вот, к окошку, сударь...