Стихотворения. Поэмы. Проза

   Полиция разрешила на третий день, то есть в пятницу на святой неделе, похоронить старуху. Не стану занимать вас описанием разного рода мелочей, происходивших наутро того дня, когда из двери Арютюновой сакли на двух полотенцах вытащили гроб, сколоченный из досок и ничем не обитый. Не много любопытных сошлось на вынос, и мало было охотников провожать старуху на кладбище. Давид Егорыч, нецеремонный и уже вовсе не застенчивый с своим братом -- грузинами, все это время то спорил, то рассчитывался, и капли крупного пота покрывали лоб его. Беспрестанно снимал он шапку, вынимал оттуда клетчатый платок и вытирал себе лицо и шею, начиная с затылка. Михака все время тут же присутствовал. На тахте, где лежала покойница, после похорон явился поднос с молоденькой редиской, с соленым грузинским сыром, красными яйцами, икрой и зеленью. Брат Давида Егорыча в салфетке притащил целый десяток теплых чуреков и кувшин вина. Михака выпил за здоровье Давида Егорыча и до тех пор не отставал от него, пока тот не простился со всеми присутствующими, не пожал рук дьячкам и не запер сакли.

   -- Дай-ка мне ключ-то: я отнесу его; что тебе ходить! -- сказал Михака Давиду.

   Давид слегка поколебался, но отдал ключ и до самого базара проводил Михаку.

   "Эхма!-- Думал он.-- Хотел было сам отнести этот ключ и лично вручить его Магдане... Дурак я, что послушался и отдал".

XVIII

   Михака в тот же день, часу в пятом после обеда, зашел домой и объявил Магдане, что она должна ему четырнадцать рублей за все расходы.

   -- Если хочешь,-- прибавил он,-- можешь завтра же домой идти.

   Тут он вынул из кармана ключ от ее сакли, бросил его к ней на колени и, прежде чем Магдана открыла пот, чтобы поблагодарить его за хлопоты, вышел вон, напевая в нос всем известную в Тифлисе уличную песню: мовди-вар, мовди-вар, Соломе (то есть приди ко мне, приди, Соломея)!

   Магдана в душе давно была не расположена к Михаке и не пропустила мимо ушей последних слов его: "завтра ты можешь домой идти". Магдана была обидчива, что редко выражалось в ней потоком слов; напротив, в эти минуты надо было добиваться, отчего так вдруг побледнело лицо ее... Только что вышел Михака, подавленная досада заметно бросила густую тень на побледневшее лицо Магданы. Минут десять просидела она неподвижно с ключом на коленях. Потом она стала собираться домой. Тетка не хотела отпустить ее одну и хотела проводить; но Магдана не отвечала ни слова и продолжала собираться. Тетка надулась. Четырнадцать рублей, истраченных ее сыном, ради бог знает какой мертвой нищей, считала она за величайшее одолжение, сделанное ее сыном Магдане.

   "И как же после всего этого,-- думала она,-- Магдане поступать таким образом! не благодарить за хлеб и соль и не уважать такой щедрой и благодетельной семьи своей!"

   -- Куда же ты теперь одна идешь? -- крикнула Шушана с порога.

   Магдана, затворяя калитку, отвечала ей:

   -- Пришла одна и уйду одна. Спасибо!

   И вот Магдана с замиранием сердца отпирает дверь своей печальной, безлюдной сакли. Магдана дома. Что ей делать! Все, что ни попалось ей на глаза: и мужнину бурку, и войлок с тахты, и свое старое платье, и даже подушку, которая была заперта в стене,-- все это повытаскала она вон из сакли -- выветривать; мутаку же, на которой лежала голова старухи, подпихала она под тахту, с тем чтобы уж не раньше как через шесть недель ее оттуда вытащить. Вот уже и вечер. Мутно-красные облака заволокли закат. Где-то в училище, по ту сторону реки, непрерывно-слитным звуком последний прозвонил звонок.

   "Боже мой,-- подумала Магдана,-- в каком скучном месте эта проклятая сакля!"

   На голых досках, из которых сколочена тахта,-- на досках, не прикрытых на этот раз ни ковром, ни войлоком, уселась Магдана, поджав ножки, завесила глаза платком и стала плакать.

   Тонкий запах ладана напомнил ей слезливо улыбающееся, мертвое лицо старухи.

   "Как я буду спать на этом самом месте, где лежала покойница? Куда пойду я? Что со мной будет? Боже мой! Боже мой!" -- с отчаянием в душе повторяла Магдана, и когда сдернула с лица платок, невольный страх еще пуще напал на бедную, одинокую, суеверную красавицу.

   Красные облака потухли; сквозь широкое отверстие потолка мелькало потемневшее небо; белесоватое пятно лежало посредине земляного пола; темно стало по углам и за столбом, в углублениях старинной сакли.

   Магдана отворила дверь, вышла подышать свежим воздухом и около стенки села на камешек. Так на этом камешке думала она просидеть всю ночь до самого света божьего! К Евтимии она не пошла ночевать, потому что у Евтимии никогда нельзя ночевать, и потому еще не хотела Магдана идти к Евтимии, что была на нее сердита и при первой же встрече собиралась бранить ее. Магдана узнала стороной, что это не кто другой, как Евтимия, которая первая, войдя к ней в саклю, увидала труп и, вместо того чтоб дать ей знать о том, пошла всем рассказывать.

   Был одиннадцатый час; из-за потемневших облаков мелькали звезды.

   Слышит Магдана, кто-то идет. Из-за угла послышались чьи-то тихие, ровные шаги, сопровождаемые шелестом широких канаусовых шальвар. Тень мужчины в грузинской шапке обрисовалась в темном воздухе. Магдана сделала движение, чтоб встать и удалиться, но голос Давида Егорыча предупредил ее.

   -- Доброй ночи, Магдана! -- сказал Давид, снимая шапку.

   -- Доброй ночи, Давид Егорыч! -- отозвалась Магдана сильно взволнованным голосом, встала с камешка и поклонилась.

   -- Когда же воротится ваш муж, Магдана?

   -- Не знаю, Давид Егорыч... Очень, очень я благодарна вам,

   -- Э! Что, Магдана!.. Что ж вы не спите?

   -- Я одна боюсь, Давид Егорыч.

   Давид стал молчать, как бы в ожидании, что еще скажет ему красавица. Грудь его медленно и тяжело дышала, и казалось, в то же время он старался затаить свое дыхание. На его щеках горел огонь. Этого огня никто бы не мог в эту минуту разглядеть, потому что только звезды освещали лицо его.

   -- Хотите,-- сказал Давид,-- хотите, то есть... я уже пришлю к вам девку, то есть., служанку сестры моей, которая замужем за священником.

   -- Неужели ваша сестра замужем за священником?

   -- Она уж того, я уж ей велю... она ночует с вами: вам не будет страшно.

   Магдана заметно обрадовалась.

   -- Я уж не знаю, как и верить вам...-- начала было говорить она и вдруг замолкла.

   Впервые Магдана услыхала голос искренней, теплой о себе заботливости, и ей не верилось.

   -- Кто же вам закупает провизию? Неужели вы завтра сами на базар пойдете?

   -- Ну что ж? Сама пойду! Когда был муж дома, он ходил и все покупал, потом вот эта старуха, -- что умерла; а теперь я сама пойду. Что ж делать?

   И две крупные слезы покатились из глаз ее. Давид опять стал молчать.

   -- Нет, уж этого не будет, чтоб вы сами на базар пошли! Я ваш сосед...-- начал было он говорить, но разговор не клеился, потому что Давид Егорыч, в сущности, был сам застенчив, как красная девушка.-- Доброй ночи, Магдана, -- сказал он наконец, приподнимая шапку.

   И вот опять в уединенном закоулке послышался удаляющийся шелест канаусовых шальвар, и опять Магдана села на камешек.

XIX

   Ночь была темна по-прежнему; но светлее стало на душе Магданы: вместо мысли о том, что мертвая старуха придет пугать ее, стал занимать ее вопрос: действительно ли Давид Егорыч пришлет к ней служанку? И что это за добрый такой человек! Откуда он взялся? Какая такая счастливая мать родила его? Давид исполнил в точности все, что обещал. Магдана ждала и уже начинала терять надежду, как вдруг -- это было около полуночим -- видит, ходит толстая, высокая девка с фонарем и останавливается, не зная, куда направить шаги свои.

   -- Не меня ли ты ищешь?-- спросила ее Магдана.