Нефор

Он и сам поражался тому, насколько быстро эти состояния сменялись и, пугаясь неестественности ситуации, совершенно не находил покоя.

Он думал о том, врала ли Инга. «Зачем? Из ревности? Глупость! Он же своими ушами слышал про розовую кисточку. Может, она не так преподнесла? А что там было преподносить? Эта рыжая, если честно, вообще ни слова не сказала. Но, может, тем самым и выставила всё именно в таком свете, как хотела? Да что там было замышлять? Просто сказала правду». В таких мыслях прошла вся болезнь.

Постепенно Гарик привык к Катиной заботе настолько, что к моменту выздоровления принимал хлопоты и ухаживания кроткого создания как воздух, естественный и непременный. Выходив Гарика, не вынежившись досыта в его объятьях, в начале июля Катя вернулась домой. Покидая квартиру, она сделала движение поцеловать его, но Гарик, не поймав этого, молча закрыл перед девушкой дверь. Глаза её смиренно блеснули, и мягкие кеды заглушили медленно удаляющиеся шаги.

В те же дни вернулся из Петербурга Наумов, о чём Гарика моментально известил Дуст, не первый год мечтавший перебраться в столицу русского рока. Послушать новости Большого Андеграундного Мира из уст человека, только что приехавшего из самого его центра, было удовольствием экзотическим и мало с чем сравнимым. Закрыв за увешенной сумками Катериной дверь, Гарик набрал номер Марка. Тот изъявил бойкое желание немедленно встретиться и обмыть своё возвращение. Через двадцать минут с полным пакетом пива в одной руке, другой рукой Гарик трезвонил в дверь Наумова.

Открыл нетрезвый человек с огромными цыганскими кольцами в обоих ушах, такими же огромными зрачками, и без волос. В зубах его дымилась трубка. Человек определённо был не местный: с такими обручами в ушах по Градску долго не проходишь. Впрочем, трубка тоже… Гарик молча протянул ему пакет. Лысый учтиво приподнял невидимый котелок и жестом пригласил пройти. Пиво не взял.

В год распада «Ramones» и основания «Nickelback», когда весь мир заслушивался свежеиспечёнными «Load» и «Down on the Upside», Гарик вошёл в единственную комнату в радиусе сотен километров, где звучал новый альбом «Soundgarden», а хозяин квартиры знал, что такое бадлон и мог объяснить разницу между бордюром и поребриком.

В углу этого андеграундного оазиса зарылось в диван полуголое смуглое тело с огромной синей копной волос на месте головы и тату на плече – от шеи до локтя. Комната была усеяна смятыми сигаретными пачками, пустыми пивными банками и редкими бутылками из-под портвейна. В центре комнаты возвышался, захламлённый блестящими кассетами и дисками, стол. Обновлённым здоровым носом Гарик отчётливо уловил сладковатый дым вперемешку с застарелым пивным ароматом.

Он сделал шаг в сторону кресел у окна и чуть не наступил на рваные джинсы, торчащие из-под стола. Одна штанина вяло почесала другую, и обе замерли. Пока Гарик пробирался к окну, стараясь не наступать ни на что живое, из сортира в комнату вплыл праздничный и поддатый Марк.

– Здорóво, панкер!

Гарик оглянулся, всё-таки наступил на что-то пискнувшее, и очень удачно, с разворота, приземлился прямо в кресло, звякнув пакетом.

– Незачем так орать. Что за тела у тебя тут разбросаны?

Наумов пробрался к гостю, пнув по пути рваные джинсы. Джинсы глухо простонали и втянулись под стол, освободив проход. Марк радостно хлопнул Гарика по плечу и принял из его рук бутылку «тройки». По обыкновению плюхнулся в кресло напротив и расплылся в пьяной улыбке:

– Видал, какой срач! Праздную!

Он пшикнул открывашкой.

– Заметно. Вполне праздничный срач. Что за событие?

– Вчера поминки. Сегодня наоборот.

– Кто помер, кто родился? Чьи это организмы, кстати?

Гарик завертел головой, высматривая, не покажутся ли в толще хлама ещё чьи-нибудь ноги или волосы.

– Там вот, – Марк выкинул палец в направлении стола, – кто-то из твоих, кажется. А это Лола.

Спящее на диване синеголовое тело промычало, потянулось, приняло сидячее положение и оказалось фигуристой девушкой в стрингах и короткой маечке с надписью «L.S.D.». Из-под букв L и D выпирали крупные соски. На градскую тусовщицу Лола не походила.

– Доброе утро! – проорал Марк.

Синевласая вяло кивнула, не открывая глаз, и зашлёпала в туалет босыми загорелыми ногами с разноцветным педикюром.

– Это где ж ты такую нашёл? – с завистью осклабился Гарик. – Не из наших же.

– С собой привёз. И приятеля её. На кухне трубку долбит, похоже. Арсений!

На этот раз Наумов гаркнул так, что тело под столом от громкой внезапности пустило ветры. В дверях нарисовалось внимательное интеллигентное лицо. К серьгам и трубке прибавились ленноновские очки-кругляшки. «Как у моего француза» – подумал Гарик.

– Знакомься, Сеня, – воодушевился Наумов, – Игорёк. Наш человек.

Арсений изобразил учтивый поклон и, улыбаясь, удалился обратно в кухню. Марк махнул рукой и перевёл смотрящие в никуда зрачки на Гарика:

– Рэйверы. На фестивале познакомились. Две недели назад. Лола с тех пор штаны натягивать не успевает.

Гарик приподнял брови:

– Понимаю. Кого поминали-то вчера?

– «Там-там» поминали, – пьяно взгрустнул Марк. – Наш сибиджиби закрылся. В апреле ещё. И Курёхина. На днях буквально.

Он достал из кармана неожиданную пачку «Мальборо» и уверенно заключил:

– На месте «Там-тама» когда-нибудь музей будет. Или памятник. Совершенно точно говорю.

И Марк впал в минутную летаргию.

Магнитофон замолчал, доиграв новый альбом «Soundgarden», и щёлкнул кнопкой. Наумов очнулся, подорвался и поменял кассету.

– Видал, сколько я музык всяких привёз – весь стол завален! Даже у Зи-Зи-Топа в его ларьке этого ещё нет, – проклацал он, и из колонок заскрежетал свежепривезённый с невских берегов «Evil Empire».

Марк, пританцовывая, вернулся в кресло и закурил. В комнату вошла Лола. Она, одновременно бессмысленно и задумчиво, посмотрела на Гарика, почесала кислотную шевелюру и, ни слова не говоря, зарылась в диван. Приятное лицо скрылось под крашеной синевой.

Следующие полчаса Наумов рассказывал о клубе, в котором, как во взбесившейся утробе, чуть ли не каждый сейшн рождались новые модные группы. Он говорил про рок-н-ролл и наркотики. Потом про наркотики и рок-н-ролл. И снова про наркотики, ярым ненавистником которых видел Марка Гарик в прошлый раз. Рассказывал про «русского кобейна» по имени Рэтд и про то, как две недели назад, на питерском рок-фестивале, он – Наумов – стал свидетелем «Русской Альтернативной Революции». Говорил про «Tequilajazzz», про «Джан Ку», про «Кирпичей» и «Military Jane». И, потрясая сухим кулаком, возвещал эпоху новой альтернативы, накрывшей страну долгожданным медным тазом фирмы «Paiste».

Гарик наблюдал за Лолой, развязно вытянувшейся на диване. Потягивая пиво, он не слышал Наумова: кроме стрингов и задравшейся выше груди маечки на девушке не было ничего.

Тусовщицы Градска редко отличались подобным сложением. Гарик подумал, что, наверное, было бы неплохо когда-нибудь переехать в Петербург. При условии, что все неформалки там похожи на эту. Лола казалась спящей, но быстро вздымающаяся грудь не врала.

– Гарик! Гарик, мать твою! Оглох? Пива дай, говорю.

– Прости, я не расслышал. Ты бы дикий музон этот убавил малость.

– Эта группа называется «Ярость против машины» и её нельзя слушать тише. Ты вообще слышал, о чём я говорю?

– Не ори, девушка спит.

– Я говорю, знаешь, почему люди искусства чаще всех остальных торчат?! – проорал Наумов.

– Не задумывался.

– Зря! – приподнявшись, он ткнул Гарика пальцем в плечо. – Гопник и художник под кайфом переживают не одно и то же. Врубаешься?

– Не совсем.

Лола сладко потянулась и просунула большой палец между бедром и стрингами. Гарик ощутил сухость во рту и откупорил следующую бутылку.

– Воображение у художника богаче, дубина! И под наркотой оно стимулируется. Гопнику скучнее. Ему что нажраться, что нанюхаться – один хрен. Видел бы ты, какие я под грибами… Да трахни ты её уже, боже мой!