Нефор

Ничего от простуды в доме, конечно, не оказалось. Гарик залил в себя полстакана водки с перцем и заснул, уткнувшись в мокрую наволочку.

Не прошло и часа, как в сон ворвалась канонада из автоматных очередей и рикошетящих визгов. Они болезненно выплывали в явь, постепенно превращаясь в трели звонка вперемешку с глухими ударами в дверь. Гарик разбито поднялся и подтащил себя к глазку. Это ломился Дуст. Дверь неохотно скрипнула и Гарик поднял на Дуста больные глаза:

– Выпустили, узник? Воняешь, конечно…

Дуст всмотрелся в бледное лицо, изобразил в глазах вопрос и торопливо закрыл дверь. Проковыляв в комнату, Гарик хлопнулся лицом в подушку. Дуст прокрался следом, тихо, как сапёр.

– Ты чего, болеешь? Или это… с бодуна?

– За что закрыли-то? – глухо прохрипел из подушки Гарик.

– Да фигня. Поссал не там.

– И всё?

– Да менты мимо шли, бандана не понравилась им.

– Помяли?

– Не, только на пятнашку…

Он не договорил, на мгновение завис мыслью, и вдруг тревожно зашипел:

– Да хрен с ними! Бес, я знаешь кого на сутках видел?!

Он сел рядом и взволнованно, но с осторожностью затормошил больное тело. Гарик нехотя сел на кровать, отстранённо глядя перед собой:

– Ну?

– Гопника этого видел! – вскрикнул Дуст и выпучил глаза.

В больных ушах зазвенело и лицо поморщилось.

– Которого?

– Того самого! Который Костяна подрезал!

Гарик уставился в Дуста и нахмурился:

– Ты же говорил, что лица не помнишь.

– Не помнил! Пока не увидел. А увидел – точно он, сука! – Дуст хлопнул себя по колену.

– Уверен? – У Гарика осмыслились глаза.

– Да он, он! Я с ним ночь просидел. Он доматывал, когда меня закрыли. Я, это… хорошо разглядел.

– А он тебя узнал?

– Узнал, конечно, – ткнул в свою бандану с «анархиями» Дуст. – Это же они, пидоры, все на одну харю.

– И что?

– Ничего. Он же не угашенный, не бухой. Наутро вышел. Это… Не на рожон же ему лезть. У тебя это… курить есть?

Гарик поднялся с кровати и достал Дусту сигарету. Тот жадно прикурил.

– А ты-то вид подал, что признал?

Дуст поперхнулся и закашлялся:

– Ты чё? Чтобы он меня на выходе потом встретил и до дома проводил? Нет, конечно. Бухим прикинулся.

– Так ты что, трезвый был?

– Прикинь, – усмехнулся Дуст.

Гарик прикурил. Сделал одну затяжку, поморщился и тут же затушил сигарету. Вкус был мерзкий, в горле першило.

– Ментам сказал?

– Да говорил, когда выписывали. Послушали, думаешь? Угу, – хмыкнул он и длинной затяжкой докурил бычок.

Голодный Дуст выдул сигарету в четыре или пять затяжек и Гарик протянул ему всю пачку. Тот принялся дымить одну за другой, а Гарик, подбоченившись, смотрел в окно и кусал губу.

– Маноха его зовут, – выпустил густое облако Дуст и замер, будто подавившись.

– Как? Маноха?

Дуст закашлялся и закивал.

– Он к тебе знакомиться лез?

– Нет. Это мент, который выпускал его, так позвал.

– Маноха… – пробубнил Гарик. – Гопник есть гопник. Он там что, прописан в ментуре, что его по кликухе?..

– Я так понял, это фамилия, – будто растерялся Дуст.

– Да уж… Чистопородный. Даже в паспорте – и то не понятно, кликуха или что…

Он помолчал.

– Вентилю надо позвонить. Маноха… Маноха…

Так, бубня, Гарик подошёл к телефону и поднял трубку. Гудка не было. Постучал по рычагам. Поправил шнур у розетки. Гудок появился. Он нажал на рычаг и телефон тут же зазвонил.

– Алло.

Трубка взволнованно заскрежетала. Гарик посмурнел.

– У меня телефон был выключен, успокойся… Да, всё в порядке. Дома. Не надо, не приезжай… Заболел я, заразишься… Да всё нормально. Я спать ложусь. Лечусь, да. Проснусь – сам позвоню… Пока.

И он аккуратно положил трубку, продолжавшую трещать вопросами. Дуст, наконец, насытился никотином и с интересом наблюдал.

– Катюха что ли? Это… Всё нормально?

– Нормально, – Гарик отмахнулся и уставился в пол.

– Ладно, не хочешь – не говори. – Дуста скривил смешок. – Чего завис? Вентилю-то будешь звонить?

До Вентиля не дозвонились.

– Ну, и чего делать будем? Бес, слушай, у тебя же батя с каким-то мусором серьёзным корешился? Может, к нему съездить?

Отец Гарика был школьным другом Угарова, в недавнем прошлом заместителя начальника ГУВД. Через год после смерти старшего Бессонова подполковник вышел на пенсию и уже третье лето ловил только карасей в дачном пруду. Шансов на то, что Угаров вообще согласится разговаривать с неформалом, отец которого зарезал свою жену, было немного. Но иные варианты таковыми не виделись. Возможно, на бумаге Костин труп уже давно пришили какому-нибудь пьяному ханыге с судимостью тридцатилетней давности. В деле избавления от «глухарей» градским правоохранителям равных не было.

Гарик проковылял в соседнюю комнату и вернулся с кипой отцовских записных книжек. В первой же значился домашний номер Угарова Геннадия Петровича. Для надёжности вбив телефонную розетку кулаком в стену, он набрал номер.

Приятно удивив младшего Бессонова, подполковник с лёгкостью и доброжелательностью сообщил, что «ждёт в любое время» и оживлённо чем-то зашуршал. Гарик даже не успел озвучить цель звонка. Он записал адрес и коротко изрёк: «Выезжаю».

Прелесть маленьких городов состоит в том, что утомиться в городском транспорте невозможно. Любые передвижения заканчиваются раньше, чем начинается скука. В ученические годы расстояние от дома Гарика до школы равнялось полутора сигаретам, от Дуста до Наумова было восемь глотков пива, а от репетиционной базы «Боевого Стимула» до «Поиска» в наушниках проигрывали пять песен «Sex Pistols».

Градск переходил в дачную зону внезапно и несвязно. На южной окраине, всего в сотне метров от девятиэтажек, стояли деревянные постройки с участками в шесть соток. Дача подполковника находилась в самом конце южноградского садоводства, у леса, и соседствовала со столетней хвойной флорой и разношёрстной пушной фауной. Гарик добрался за полчаса.

Зимой заснеженный участок Угарова так густо усеивался следами заячьих лап, что, казалось, ночами эти зайцы разыгрывают кубок «UEFA». Подполковник прыгал в снег из парилки и барахтался в нём как в мыльной пене, ухая и покрякивая. Летом он рыбачил, вялил карасей и наслаждался тишиной пенсионной свободы бывшего госслужащего.

Это был крепкий, подтянутый, с военной выправкой человек, с лицом, похожим на танк. Смотрел всегда открыто.

Когда Гарик скрипнул калиткой, Геннадий Петрович увлечённо хрустел вяленым карасём в беседке напротив. Карась туго шуршал и запахом вызывал приступ пивной эрекции.

– Игорёк! Заходи, заходи! Присаживайся.

По-офицерски хрустнув пятернёй музыканта, Угаров учтиво указал на стол. Гарик уселся напротив подполковника.

От дачи веяло кухонным уютом и ощущением замкнутости. Как будто в этом воздухе висели тысячи тайн, недосказанностей и былых внутрислужебных секретов.

– Ну, рассказывай, – весело крякнул Угаров, – с чем пожаловал?

Он выставил перед Гариком пузатую советскую кружку и налил в неё светлого, пенящегося пива. И если бы не заложенный нос, Гарик ощутил бы, как восхитительно сочетается запах свежего «Жигулёвского» с бесподобным, ни на что не похожим ароматом мастерски провяленой рыбы. Рядом с наполненной кружкой Угаров положил очищенного карася. Гарик тоскливо посмотрел на заманчивый натюрморт и про себя выругался на простуду. Невозможно получить удовольствие от пива, даже летом, на природе, и под рыбу – если нездоров. Тем не менее, он осушил полкружки разом и заговорил.

Рассказал про убийство, про семью Кости, про двух свидетелей убийства – Дуста и Вентиля, про пятнадцать суток, про то, что известна фамилия, а ментам плевать, и так далее, и так далее. Геннадий Петрович тоскливо выслушал рассказ и грустно выдавил, отмахиваясь от невидимых насекомых:

– Да, Игорь. Всё так. В менты сейчас идут, чтобы на заводе не пахать. Остальное – слова. Да даже и слов-то – и тех не осталось. Форма да дубина. Стыда нет у людей, Игорёша. Тебе пузырьки подсвежить?