Нефор

После первой бутылки появилась вторая. Наумов творил чудеса: из ниоткуда на столе появлялись маринованные помидоры, солёные огурцы и кабачковая икра. Катя сновала по микроскопической кухне. Подкладывала еду, меняла тарелки, намывала посуду, поминутно рекламировала закуски и сдерживала размашистые движения пьяных рук, благодаря чему посуда оставалась целой. Пили и пели. Пели и снова пили.

Во время очередной музыкальной паузы Катя на минуту исчезла в комнате, предварительно попытавшись выяснить у Наумова местонахождение телефона. Тот нечленораздельно промычал и махнул рукой в сторону коридора. После чего, упав по инерции лбом на стол, авторитетно захрапел.

К концу второй, неожиданно оказавшейся последней, бутылки Гарик уже не попадал рюмкой в рот, тормошил Наумова и, кусая маринованные помидоры, орошал соком стены. Наконец, смирился с лежащим собутыльником и последнюю рюмку уже не предлагал. Выпил сам. Обе.

Вернувшись из комнаты, Катя вдумчиво оценила обстановку, убрала со стола рюмки, ножи, вилки, и натянула на Гарика кеды с косухой.

– Пошли, мой хороший. Я такси вызвала.

Сил на споры у Гарика не было, и он послушно вывалился из квартиры.

Машина ждала у подъезда. Дважды промахнувшись, Гарик загрузился в салон.

Притормозив у Катиного дома, водитель проникся сочувствием к хрупкой девушке и заглушил двигатель. Вдвоём они подняли ко всему и вся безучастное неформальное тело на четвёртый этаж. Между третьим и вторым тело вырвало на таксиста.

Стоял ясный субботний день.

7

Все выходные Гарик провалялся в кровати. Катя отпаивала его валерьянкой и углём, каждые полчаса меняя тазик возле кровати. Есть не получалось.

К вечеру воскресенья Гарик с опаской осилил тарелку наваристых щей и понял, что снова бросил пить. Он с благодарной виноватостью смотрел на бегающую вокруг него девушку и думал: «Она ли это? Та, что присматривает и убирает за ним. Та, которая до гробовой доски…» Чувство стыда нарастало и душило с такой силой, что ночью он превзошёл сам себя. Катя рычала, кусала и рвала простыни. А утром не поехала в институт и, измученная, крепко спала на краю постели, раскинувшись морской звездой.

Так было и на следующую ночь. И на следующую за следующей. И на следующую за ней… Они выжимали друг из друга всё, не оставляя шанса одиночеству и голове, и к маю страсть, сменяемая ещё большей страстью, устаканившись, вышла в ровную плоскость.

Так прошла весна.

В июне Градск напоминал запущенную цветочную клумбу. Серые по весне, летом улицы обрастали берёзовой листвой. Скверы начинялись одноцветными людьми и бордовыми кляксами на асфальте. Воздух пах сиренью и Катиными духами, а из музыкальных киосков мечтательно разлетались звуки дебютного альбома Роберта Майлза.

Левински делала оральный секс Клинтону. Ельцин с Зюгановым ненавидели друг друга, готовясь к главной политической схватке в истории новой России.

Телевизор веселил резиновыми кандидатами в президенты и призывал проявлять гражданскую сознательность под угрозой проигрыша. В рамках единого музыкального тура выступали Гребенщиков и Аллегрова, Бутусов и Киркоров, Кинчев и Винокур.

Во всей этой мешанине Гарик по-прежнему переворачивал в плеере заезженный 90-минутный «BASF», бесконечно меняя «Dookie» на «Insomniac» и наоборот. Жажда жизни рвалась из него с мощью брандспойта и равнозначного применения этой силе не находилось. Временами он даже подумывал реанимировать «Боевой Стимул» – с тем самым Пауком, которого так рекламировал пьяный Дуст.

Добросовестная Катя была поглощена сессией и третью неделю курсировала между библиотекой, вузом и кроватью. Решив не мешать её профессиональному становлению, Гарик круглые сутки наматывал круги по Градску, пытаясь обилием газетных статей создать видимость бурлящей культурной жизни города. В редакции от него уже отмахивались: «Ты сдурел? У нас твоих материалов – на месяц вперёд. Забыл, где живёшь? Угомонись, не в Петербурге, блин». Избавиться от Гарика сумели, лишь вручив ему под автограф гонорар за два месяца вперёд.

Заняться стало нечем. Наумов был в Питере: старые друзья вызвали его посетить какой-то «мегаколоссальный рок-фест», Дуст мотал пятнадцать суток за «хулиганку», Зи-Зи-Топ как собеседник был не намного содержательнее Герасима, а ближайший сейшн «поисковики» обещали почти через три недели.

Промаявшись бездельем два дня, Гарик решил выплеснуть накопившиеся килотонны старым добрым способом и вызвонил Вентиля.

Вентиль, хоть и не был музыкантом, выпить любил не меньше. Намертво лишённый слуха и чувства ритма, он с уважением относился ко всем группам городской неформальной сцены и охотно выручал музыкантов деньгами, алкоголем и сигаретами. Само собой, безвозмездно. За покойного Костю Градова и вовсе расшиб бутылкой чужой череп.

Несмотря на круглосуточное наличие в кармане пожарного артефакта, конфликтным Вентиль не был. Даже наоборот. Отзывчивость и сила составляли всё его своеобразие. И кастет его не знал затылков кроме тех, с которых при ударе слетали кепки-уточки.

Одинаковые для гопников, внешне музыканты Градска отличались от тусовщиков.

Музыканты редко увешивали себя чужой символикой. Наумов любил повторять: «Если хотите испортить отношения с музыкантом, просто скажите ему, на что похожа его музыка. Ничто не оскорбит его больше сравнения. Даже с великими. А если не так – значит, не подал виду. Или вовсе – не музыкант, а лабух, конвейерный продукт». Гарик ограничивался «Нирваной». Дуст – Летовым и «ДДТ». Наумова кроме капельной пусеты в левом ухе вообще не выдавало ничего.

Тусовщики же напоминали энциклопедию мировой рок-музыки. На одном неформале запросто можно было увидеть с десяток наименований различных коллективов: бандана, хайратник, футболка, балахон, куртка, рюкзак… Бессчётные значки, нашивки, браслеты, напульсники, подвески, татуировки… Тусовщик был усыпан рок-символикой, как новогодняя ёлка гирляндными фонариками.

Вентиль был тусовщиком и умел зарабатывать деньги. Будь он музыкантом, при его работоспособности он бы уже обошёл в количестве песен Б.Г. и Летова вместе взятых. И был бы гениальным нищебродом.

В свои двадцать пять он выглядел на восемнадцать. Дамы находили его нереально харизматичным и недостатка в женском внимании Вентиль не испытывал никогда. Он в свою очередь питал ярко выраженную слабость к прекрасному полу, охотно распушал хвост и никогда не отказывал себе в удовольствиях.

Ходили слухи, что Вентиль знается с бандитами и ведёт с ними какие-то дела. Так ли обстояло дело, наверно не знал никто, но в Градске 1996-го, среди очередей за молоком и повальной безработицы, он мог на вкус отличить «Joh

Большой охотник до любви, Вентиль регулярно брал её в аренду в местном ле-шабане, носившем говорящее название «ЦДО» – Центр Досуга и Отдыха. Элитный бордель находился за чертой Градска, на берегу вечно зелёного от кислотных дождей озера, и крышевался верховными городскими чинами. Женщины в этом заведении умели играть в бильярд, заряжать кальян и исполнять акробатический стриптиз. В исполнении же главного равных им, само собой, быть не могло.

Многие в неформальной тусовке изумились бы, узнав, что Вентиль – завсегдатай ЦДО. Он этого факта не скрывал, но и не афишировал, понимая, что тем самым раз и навсегда закроет вопрос о своём реальном финансовом положении. Тем, кого дружище Вент угощал пивом и безвозвратными деньгами (к которым ради приличия добавляли  «в долг»), не могло прийти в голову, что их месячный доход тратится Вентилем ежедневно в качестве карманных расходов.

Иногда казалось, что Вентиль зарабатывал продажами чего-то сильно противозаконного. Он ко всем знал верный подход, и любые возражения отрабатывал с лёгкостью девушек на пилонах ЦДО:

– Поехали к тёлкам?

– Я, как-бы, женат.

– Я тебе жениться и не предлагаю. Шары погоняем, кальян покурим.