Нефор

Наумов грустно вынул из-под стола вторую бутылку портвейна и стал задумчиво колупать её ножом.

– Хотя талант необходим и там, и там, – продолжал Гарик. – Тем более – он вскинул указательный палец – в вопросах личных. Так-то.

– Хочешь сказать, я ошибся?

Наумову никак не давалась пробка и он начал раздражённо кряхтеть.

– Хочу сказать, что все ошибаются. Это сложно. Ты, конечно, не ошибся. Но мне кажется, что для тебя это как раз плохо.

– Почему? – повернула вдруг голову Катя.

Гарик изумился:

– Потому что ему теперь плохо. Если человек лишённый таланта ошибается в выборе и начинает творить, то на выходе, разумеется, получается полнейшая хрень. Но от этого никто кроме него самого не страдает. Хотя и это – совсем не обязательно.

Гарик уронил пепел на стол и ткнул пальцем в сторону коридора:

– Вон, Дуст! Писать не умеет, но пишет. И петь не умеет, а поёт. У нормальных людей от его пения кровь из ушей льётся, а ему по барабану. Только Дуст это дело бросит, когда свою женщину встретит. Ему это легко будет, потому что бросать особо нечего – там и так таланта ноль.

Катя покорила тарелочный эверест и внимательно смотрела на Гарика, вытирая руки не знавшим стирки полотенцем. Марк молчал и воевал с пробкой.

– А если человек выбирает семью, это разве может быть ошибкой?

Гарик убеждённо кивнул, выпуская носом дым.

– Конечно. Быть семьянином – тоже талант. Только в этом вопросе ошибка может обернуться катастрофой ещё и для других.

– Не согласна. Не всегда, – уверенно бросила Катя, подходя к холодильнику с пивом.

– Всегда. Вот представь: человек от природы лишён всех важнейших для семьянина качеств. И выбирает семью. Ему бы картины писать, а он детей рожает. И что?

– И что? – Катя протянула Гарику холодную «тройку».

– А то! Кроме его клонов – носителей ген – и несчастного супруга больше ничего из этого не выйдет.

Он открыл пиво и вернул его Кате. Наумов уже тихо матерился, тужась открыть портвейн. Гарик выхватил из его рук нож и одним движением откупорил бутылку.

– А что, два таланта в одном никогда не сходятся? – не унималась Катя.

– Это исключения. Для подтверждения правила. Это про гениев. А на гениев я бы равняться не рискнул.

Наумов исподлобья бросил на Гарика расстроенный взгляд. Катя вопросительно изогнула бровь:

– А ты кто? Продолжатель или улучшатель?

Гарик улыбнулся ей, поднялся со стула и поцеловал. Катя задумчиво и отстранённо ответила. Он снова похлопал себя по карманам:

– Так, я всё-таки схожу за сигаретами. Скоро всё скурим.

– Пятница, вечер, – напомнил Марк.

– Ничего, – улыбнулся Гарик, – постараюсь выжить.

Он оставил Катю, занявшую его нагретое место, общаться с еле живой легендой и вышел на улицу.

До ларька было пять минут. Двор Наумова чернел, посвистывая весенним ветром. Как говорил сам Марк, последний раз он видел здесь горящие фонари в год своего совершеннолетия. Снег, уже по-апрельски основательно смешанный с грязью, в поиске тропинки не помогал.

Пройдя мимо третьего мёртвого фонаря, Гарик услышал за спиной шаги. Оборачиваться не стал и привычно нащупал в кармане нож. Шаги звучали как-то нерешительно и он решил проверить: дойдя до конца длинного дома, завернул во двор. Шаги не прекращались. Гарик напряг слух и чётко различил: всего один. Он прошёл внутри двора и снова обогнул дом, вернувшись на прежнее место. Остановился. Шаги затихли. Гарик медленно развернулся и увидел перед собой хлюпкого паренька в кепке, трениках и, накинутой поверх тщедушного тела, спортивной куртке с надписью «abibos».

– Ты чего за мной кругами ходишь, малой?

Хлюпик изумился и замялся.

– Ну, не теряйся. Грохнуть хотел?

– Н-ну да, – растерянно промычал он.

– А зачем? Денег надо?

– Н-ну…

Он неуверенно кивнул.

– А сколько?

Глаза паренька забегали под кепкой, высчитывая верный ответ.

– Ну, не знаю…

– Тебе на что? – задал наводящий Гарик. – На пиво, наверное?

Малец окончательно озадачился.

– Ну, и на сигареты, да? – помогал Гарик.

Тот, наконец, кивнул с уверенностью. Гарик вынул из кармана скомканные купюры.

– Вот, у меня с собой двадцать штук. Десяти тебе хватит?

– Наверное, – пришёл в себя неофит.

– Держи.

Паренёк взял деньги и уставился на них так, будто щупал впервые.

– Ну, будь здоров!

И, развернувшись, Гарик пошагал прочь от озадаченного гопника. Тот постоял ещё с минуту, разглядывая деньги и, скользя кроссовками по грязному снегу, скрылся в подворотне.

Вернувшись, Гарик застал Наумова и Катю в разгаре спора. Почему-то обсуждали роль женщины в мужском мире. Катя взмахивала руками как балерина и громко не соглашалась. Наумов вкрикивал в неё аргументы. Закончить мысль не получалось: она не слушала. Гарик облокотился на липкую газовую плиту и попытался выудить из крика суть.

Катя рассказывала о «Мире самцов» – некой древней африканской цивилизации, вымершей по причине непотребного отношения к женщине.

В «Мире самцов» женщина считалась блудницей, если в девичестве позволила себе вступить в связь более чем с пятью мужчинами. Таких оступившихся признавали низко павшими, не поддающимся исправлению порченным товаром, подлежащим утилизации. Их убивали десятками различных способов, ни один из которых – ни описаниями, ни иллюстрациями – до наших дней не дотянул. Одновременно с подобным бесчинством, существовал в этом обществе закон, согласно которому каждой женщине в первые пять лет супружеской жизни надлежало ублажить полторы сотни мужчин. Только после этого она считалась состоявшейся, как женщина, выполнившая священный долг перед «Миром самцов». Такие дамы имели особый вес в обществе и пользовались уважением даже среди других представительниц слабого пола.

Причиной крушения самцового мира послужила демографическая катастрофа, настигшая её естественным образом, вследствие вымирания женщин от загадочной смертельной болезни.

Заканчивая мысль, Катя добавила, что какие-то там учёные сходятся во мнении: смертельный вирус, начисто выкосивший столь любопытное общество, скорее всего, проник в ареал обитания благодаря некоему иноземцу. Вероятно, европейцу.

Наумов, одно время серьёзно и плотно изучавший историю древних миров, громко убеждал Катю, что подобного бреда не может быть ни в одном серьёзном источнике, и что всё это – чушь, байка и анекдот. Катя заходилась криком, что никакая это не чушь, а исторический факт, что история в учебниках – ложь и манипуляция массовым сознанием, что она точно знает, ей рассказал такой уважаемый человек, и что «иди ты, Наумов, со своим заскорузлым знанием туда, где уже давно находится твоё никому не интересное мнение».

Марк соболезнующе смотрел на Гарика и пытался словить момент, когда Катя набирала в грудь воздух. Гарик молча убедил его дать женщине выговориться.

Женщина мотала головой, потряхивала всклокоченными волосами с розовой прядью, горячо жестикулировала и вскоре захотела пить. Поднесла пиво к дрожащим возмущением губам, сделала глоток, и Гарик с улыбкой ввернул:

– Так ты к чему, Катюш?

Ответ заставил мужскую часть компании задрать брови и приоткрыть дымящие рты:

– Я к тому, – отрывисто и чётко заговорила Катерина, – что вы до сих пор используете женщин как бесправную скотину. Между прочим, у ряда учёных есть практические доказательства того, что модель поведения, насильно вживляемая в сознание, с годами меняет структуру мозговых клеток.

Мужчины переглянулись.

– В результате, спустя поколения, эта модель проявляется в добровольно-бессознательном стремлении человека жить в строгом соответствии с ней. Хотя, за несколько поколений до этого, человеку было это не нужно, и даже вредно. Ясно вам?!

Марк закашлялся.

– Потому что только так человек может избавиться от ощущения пустоты. Он может насытить себя только тем, что его мозг считает жизненно необходимым.

Гарик стучал по наумовской спине. Катя не обращала внимания: