Ночь печали

Солнце уже поднималось над горизонтом. Барабанная дробь все не утихала. Кортес сидел, опустив ноги в воду. Вокруг плавали обломки моста. Он ничего не мог сказать. Ничего не мог поделать. Глаза команданте остекленели от слез, а воля была сломана.

— Он не мог умереть. Альварадо не мог умереть. — Агильяр принялся бегать по берегу, переворачивая тела.

— Ищи по волосам! — крикнул отец Ольмедо, присоединяясь к поискам, хотя и знал, что это бесполезно. — У него же рыжие волосы.

Они узнали многих солдат. Мертвые лежали с раскинутыми руками, словно приветствовали бога утра с распростертыми объятиями.

— Альварадо здесь нет, — сказал отец Ольмедо.

— Погодите! — воскликнул Агильяр, склонившись рядом с Кортесом.

Там лежал Альварадо. Светлые волосы прилипли к его лицу, словно водоросли. Грудь у него не двигалась.

— Бедный Альварадо. Как ему не повезло!

— Он был христианином, — заметил отец Ольмедо. — Плохим христианином, но все же христианином.

— Он был ужасным христианином, но я прощаю ему все грехи, — прошептал Агильяр.

Альварадо моргнул. Песок попал ему в глаза.

— ¿Un cristiano terrible?[65] — переспросил он.

— Альварадо! — воскликнул Агильяр.

— Что с лошадьми?

— Некоторые выжили.

— А мои Алонцо, Лючия, Лилиана?

— Они погибли.

— Господи! — разрыдался Альварадо.

Кортес не увидел воскрешения Альварадо, но, перестав плакать, наконец-то поднялся. Он пошел по пляжу, с трудом переставляя ноги. Кортес искал своих солдат, думая о том, что их следует похоронить должным образом.

— Исла! — позвал он. — Где моя правая рука Исла?

— Он убит, — сообщил Аду. — Я искал его и обнаружил со стрелой в спине.

Покосившись на Аду, Малинцин отвернулась.

— Странно, — протянул Агильяр. — Я думал, что уж он-то выживет. Должно быть, стрела ацтеков долетела до берега.

— Ты только посмотри! — повернулся к Аду отец Ольмедо. — Гляди, кто тут у нас.

— Альварадо! — радостно улыбнулся Аду. — А мы тебя совсем обыскались.

Кортес уже не мог сдерживаться. Он был абсолютно счастлив. Внезапно случившееся перестало казаться ему поражением. Он крепко обнял Альварадо.

— А ты думал, что я позволю тебе умереть, шельмец?

— Я не помню, как попал на берег. Я вообще почти ничего не помню. Я стоял на мосту, затем очутился в воде, и вот я здесь на берегу.

— Благодарение Господу! — с облегчением вздохнул отец Ольмедо.

— А где золото? — вскинулся Кортес.

— Я потерял свою книгу, — подошел к ним Берналь Диас. — Потерял мою книгу, — расплакался он. — Весь мой труд.

Все уставились на него.

— Книгу, Берналь Диас? — возмутился отец Ольмедо. — Ты плачешь из-за книги? Некоторые умерли.

Выжившие собрались на берегу.

— Где золото? — повторил Кортес.

— На дне озера, — ответил Агильяр. — Многие из наших солдат умерли богатыми.

— Проклятье! Мы вернемся и достанем все золото, до последней монеты, — топнув ногой, Кортес вскинул кулак в воздух. — Нуньес, ты здесь? Ты жив?

— Жив, господин.

Кай держала на руках малышей.

— Ах вот он, наш глашатай, определитель времени! Ты очень важен для нас, muy importante. Владыка времени и кораблей, часовщик и плотник. Послушайте, офицеры мои, у меня есть идея. Мы не уйдем неотомщенными, ни в коем случае. Мы не должны отказываться от наших целей.

Кортес весь намок, волосы облепили его голову. Он не имел ни лошади, ни меча, ни золота, ни земли, ни пищи. Его славная армия была разбита.

— Нуньес, ты построишь в Тласкале корабли, которые можно разобрать, мы перевезем их по суше, соберем вновь и нападем с озера. Мы станем моряками, и, солдаты мои… — вскинул кулак Кортес, — мы постепенно приобретем новых союзников. Тласкальцы, семпоальцы, ксокотланцы, — он оглянулся. — А где индейцы, которые были с нами? Где они?

— Многие умерли, Кортес. Другие… я не знаю.

— Неважно. Мы умножим их ряды. Здесь и сейчас, этим утром, 30 июня 1520 года, говорю я вам: Берналь Диас, не плачь. У тебя будет другая книга. Будут бумага, перья, чернила. Я все помню. Я все тебе расскажу. Более того, ты сможешь описать наш славный крестовый поход, в котором мы принесем Слово Божье и все блага цивилизации этому варварскому народу. Они заплатят за этот бунт. Мы сравняем с землей их город, уничтожим их страну. Мы заберем наше золото, все наше золото. Это наша страна, и она подчиняется Богу и Папе Римскому, королю и закону. Мы отберем эту землю у повстанцев. Новая Испания — это наша Испания.

Никто его не слушал. Солнце поднялось выше, к берегу подплывали новые тела и бились о скалы. Солдаты, лошади, ацтеки, обломки моста… Прилив окрасился багряным. Отец Ольмедо начал молиться вместе с выжившими.

— Это была грустная ночь, ночь слез. Ночь печали, — сказал отец Ольмедо. — Noche Triste.

Если бы у Берналя Диаса была его книга и перо, он написал бы: «30 июня 1520 года, Ночь печали, ночь, полная слез и горя».

Кортес едва мог дождаться того момента, когда молитва окончится, но отец Ольмедо все говорил и говорил, словно им не следовало бежать, спасая жизни. Еще пара слов, и они, собрав все, что осталось, отправятся в путь. С Кортесом оставались его Малинцин, его Нуньес и Альварадо, его Аду, его Агильяр. Жаль, Исла погиб.

— Да, друзья мои, это была горестная ночь, Ночь печали, — вновь начал он, когда прозвучало слово «аминь». — Впереди нас ждет долгий путь.

Влажный песок был усеян телами, с вершины храма неслась барабанная дробь жертвоприношения, казалось, что крови в озере больше, чем воды, но Кортес встал на берегу в ту же позу, что и всегда во время произнесения речей: правая нога впереди, живот втянут, грудь выпячена.

— Мы потеряли многих храбрецов. — Он в пафосном жесте вскинул руки. — Господи, прими их в Царствие Твое! Но я обещаю вам, выжившим, — он поднял вверх палец, словно обращался к восхищенной публике, членам суда, классу школьников, — мы еще вернемся.

Кай переодела младенцев в сухое, перепеленала их и теперь кормила грудью. Отец Ольмедо лежал на спине, как когда-то Франсиско. Агильяр думал о том, что, попав в Веракрус, он сумеет выбраться в Испанию, например, под предлогом того, что нужно отвезти императору письмо, которое напишет Берналь Диас. И как он только мог мечтать о том, чтобы поселиться в Теночтитлане! Аду глядел на Малинцин. Интересно, ее рука теперь всегда будет висеть плетью? Как ее вылечить? Шевеля рукой, Малинцин постанывала. Аду чувствовал ее боль, словно это у него плечо было сломано.

— Мы построим огромную катапульту и станем швырять в город камни. Мы перекроем поставки пищи. Мы заблокируем подачу воды из Чапультепека. Мы заморим их голодом. Мешика умрут от жажды. Мы возьмем их в осаду. Мы сотрем их город в пыль и захватим империю.

— Простите, — вмешался отец Ольмедо. — А нам не пора хоронить мертвых?

— Никогда не бойтесь. Никогда не отступайте. Nunca, nunca. У нас нет времени.

К несчастью, большинство солдат Нарваэса погибли или были смертельно ранены. Кортес слышал барабанную дробь жертвоприношения. Пришло время вырезать сердца. Сейчас по ступеням пирамиды наверх поднимался Ботелло. Бедняга. Франсиско умер в пустыне. Другие тоже погибли. Кортес потерял около четырехсот солдат и индейских союзников. Он не считал. Куинтаваль — этот cobarde de mierda[66]. Франсиско. Ботелло. А теперь и Исла. Как странно, что он умер, добравшись до берега. Но донья Марина была жива и до сих пор держалась на ногах. Она выглядела как мокрая мышь, и одно плечо у нее было приподнято, а второе вывернуто под неестественным углом. Зато какая красивая грудь… А эти большие глаза… сильные ноги… Кортес не хотел бы признавать этого, но Малинцин стала важнейшей женщиной в его жизни, сердцем сердец, королевой.

— Давайте отправимся в путь к побережью. Ацтеки думают, что мы вернемся домой, на Кубу, в Испанию, но наш дом — это империя мешика, и мы вернемся, чтобы заявить о своем праве.

— Кортес, прежде чем мы отправимся… — подошла к нему Малинцин.