Ночь печали

— Спустить собак! — крикнул Кортес.

На берегу в высоких клетках находилось десять собак. Это были крупные свирепые мастифы, приученные нападать на людей.

Когда Берналь Диас прошел по побережью после боя, чтобы подсчитать количество убитых, он смог записать, что лишь один испанец был убит, а несколько ранено, но на поле — без преувеличения — лежало восемьсот тел майя. Вскоре в сопровождении своих приближенных пришел их вождь. На индейцах были набедренные повязки, накидки с красивыми геометрическими узорами и сандалии из оленьей кожи и волокон магеи. На головах у индейцев возвышались уборы из перьев, в нижней губе виднелись тяжелые диски с драгоценностями, так что рты у всех послов были немного приоткрыты, как у удивленных детей. Все индейцы имели высокие лбы и крючковатые носы. Как знак капитуляции, они принесли испанцам корзины с сушеной рыбой, бобами, кабачками и сливами, а еще завернутые в ткань маисовые лепешки. В одной корзине были перья чаек, посыпанные золотым песком.

— Ты это видел? — шепнул Франсиско Берналь Диас. — Золото.

На землю опустился вечер. Убитые лежали на песке, по которому протянулись тени. С каждым поцелуем волны песок впитывал влагу. Кучи красных водорослей были разбросаны по побережью, словно спутанные волосы безумных женщин. Пальцы прибоя нежно гладили тела мертвых индейцев. Собак вновь посадили в клетки, не позволив им терзать трупы, а арбалеты, пики, алебарды, мушкеты, подставки для аркебуз, щиты и мечи убрали на корабли. Печаль вечера источала покой.

У каждого из солдат была своя история, которую он расскажет своим друзьям на корабле при зажженных свечах под мерное покачивание корабля. На столе будет стоять вино, а воздух наполнят мягкие звуки гитары Ботелло и высокие ноты флейты Альварадо.

Франсиско рассказал о том, как он во время боя стоял за скалой и молился, сжимая в руке четки. Он открыл глаза и увидел, как к нему бежит индеец. «Остановись!» — сказал тогда Франсиско. Индеец занес нож, и они уставились друг другу в глаза. Франсиско был испуган, но в этот момент весь страх выветрился из его тела, и Франсиско словно окружила полная безмятежность. «Я встречу смерть и увижу лик Божий», — подумал Франсиско. У него, как и у индейцев, были темно-карие глаза. Франсиско улыбнулся, и индеец отпрянул, будто эта улыбка была нападением. Затем он подошел поближе, разглядывая уродливое тело Франсиско, его сломанный горбатый нос, вывихнутое плечо, жирный живот. Франсиско улыбнулся еще шире: «Правда, я урод?» Отвернувшись, индеец ушел.

— Почему ты его не убил? — возмутился Исла. — Это был наш враг.

На следующий вечер майя вернулись на берег, чтобы забрать своих мертвых. В этот раз вождя сопровождали двадцать молодых женщин, связанных веревкой, так что им приходилось идти мелкими шажками, чтобы не задушить друг друга. Вождь кивнул, и женщины, опустив глаза, медленно подошли к испанцам. Солнце уже касалось горизонта, заливая кровавым светом море.

— Мы не приносим жертвоприношений, — сказал Кортес побежденному касику.

— Он вас не понимает, — вмешался Берналь Диас.

Сделав шаг вперед, Альварадо пальцами показал, как взрезает себе горло, вынимает из груди сердце, отрубает голову, всаживает меч в грудь.

Касик понял этот странный язык жестов и отрицательно покачал головой. Он качнул бедрами и приказал одному из юношей выйти вперед и обнажить гениталии, а затем указал на женщин.

— Ах… это рабыни, — шепнул кто-то. — Они дарят нам рабынь, чтобы те нас ублажали.

Среди них была и Кай. Она плакала. Затем она стыдливо подняла взгляд. Нуньесу она сразу же приглянулась.

Кай очень нравилась эта история, и ей даже казалось, что ребенок внутри нее тоже может услышать это и все понять.

Глава 36

К тому времени как Кортес вернулся в Теночтитлан после сражения с войсками Веласкеса на побережье, испанцы и их женщины сидели во дворце Аксаякатля уже две недели. Еда почти закончилась, воды оставалось мало, а боевой дух упал полностью. Камни, обмазанные грязью булыжники и осколки горшков непрерывно сыпались на дворец. Если кто-то осмеливался подняться на крышу, в него немедленно летели десятки стрел. Все опасались, что со дня на день индейцы пойдут в решительную атаку. Что могли противопоставить слабые, умирающие с голоду конкистадоры и несколько тласкальцев тысяче сытых, хорошо обученных воинов? Испанцы играли в карты и кости, проигрывая все, что у них было: кинжалы, обувь, ремни, шлемы и доспехи, дублеты и штаны, дома на Кубе, жен, детей. Отец Ольмедо отдавал свой дневной рацион Кай. Ботелло время от времени принимался играть на гитаре печальные мелодии в минорной тональности, но так и не доиграл ни одной песни до конца. С его лица не сходило потрясенное выражение. Свою дневную норму воды он расходовал на гибискус, росший во дворе, разговаривая с растением, будто это был ребенок или последняя надежда мира. Разлученный со своей торговкой травами из Хочимилько Ципактли, Крокодилицей, Ботелло горевал, словно вдовец. Аду поддерживал силу и боевой дух, бегая по двору здания каждым утром и вечером, поднимаясь по ступенькам и качая мышцы рук с помощью тяжелых камней. Кроме того, он упражнялся в фехтовании с Агильяром, как его учил покойный ныне Куинтаваль. За эти дни отец Ольмедо услышал больше исповедей, чем за время всего путешествия. Тяжесть грехов конкистадоров превышала вес камней в высочайшей пирамиде мира. Испанцы успели вспомнить все ругательства, когда-либо изобретенные их народом, и придумывали новые, не забывая помянуть матерей, псов, козлов, свиней и все отправления организма. Некоторые из солдат начали вырезать свои имена на каменных стенах: «Хуан», «Родриго», «Хосе», «Федерико». Все золото, собранное в экспедиции, но не переданное ни Кортесу, ни императору Испании, конкистадоры сложили в одной комнате. Золота оказалось много, но всем уже было все равно. Золото не могло петь, говорить, утешать. Его нельзя было съесть или выпить, с его помощью нельзя было согреться или охладиться. С ним нельзя было заниматься любовью. В последние два дня некоторые даже начали рассуждать о том, что предпочли бы умереть от собственной руки, чем стать пленниками, которым вырезают сердца. Нуньес выступал против этой идеи, а отец Ольмедо говорил, что это страшный грех. Агильяр заявил, что он не потерпит подобных разговоров. Он сосредоточился на своем Псалтыре и читал те молитвы, к которым прибегал еще во время рабства у майя. Они с Нуньесом часами играли в шахматы фигурками, вырезанными для них Ботелло. Кай знала, что со дня на день родит ребенка, но у нее не хватит молока. Она все время молилась — испанским богам, великому богу Нуньеса и древним богам ее народа: Тепеу, Пакату, Пауатунесу и Кукулькану — так майя называли Кетцалькоатля. Малинцин спасалась сном. Она спала практически круглосуточно, и все равно у нее не было сил.

Кортес прибыл в Теночтитлан в день святого Иоанна. По дороге он встретил тласкальцев, ксокотланцев и семпоальцев, бежавших из столицы, когда Альварадо устроил там резню. Без переводчика им пришлось жестами объяснять ему, что произошло. Кортес взял с собой еще две тысячи тласкальцев, желавших избавиться от ига народа мешика. С ним шли тысяча триста солдат Нарваэса, восемьдесят арбалетчиков, восемьдесят мушкетеров, девяносто шесть лошадей, сам одноглазый Нарваэс и больной раб-негр. Альварадо почему-то Кортеса так и не нашел. Как оказалось, Альварадо не добрался дальше Койоакана, так как у него начала хромать лошадь. Он заблудился под Чимальуаканом, а затем несколько дней просидел под сейбой, горько рыдая. Жители этой деревеньки пожалели его, накормили маисовыми лепешками, и он наконец-то смог отдохнуть. Кортес, мало что зная о сложившейся ситуации, вернулся в Теночтитлан. Его индейские союзники — а их были тысячи — остались ждать неподалеку от Такубы.

Ранним утром конкистадоров разбудил громкий стук в забаррикадированные двери дворца. Голодный Агильяр подумал, что это пришла к ним смерть, и потому, не просыпаясь, перевернулся на другой бок и закрыл уши.