Ночь печали

— Что они теперь будут делать? — спросила у Кай Малинцин.

— Это один из их обычаев, — шепнула та в ответ.

— Они будут есть песок. Это их символ вежливости, — заявил Лапа Ягуара.

— Тихо, — шикнула на них Кай.

Главный дикарь, касик, которого Лапа Ягуара называл Тараканом, стал размахивать своим мечом, указывая им на небо, и потом долго что-то лепетал.

— Нет, все не так, — поправился Лапа Ягуара. — Они не будут есть песок. Таракан заявляет о своем праве на эту землю, как жадный койот, которому нужно помочиться на каждый куст и дерево, чтобы все знали, что это его земля.

И тут на земле распластались двое. Они не носили рубашки из серебристой чешуи рыб, один из них ходил босиком, а его накидка цвета старого пенька была потрепанной и неровно подшитой. У этих двоих волосы были подстрижены в кружок, а на шеях у них висели одинаковые украшения — фигурки мужчины, подвергнутого пыткам. Собственно говоря, мужчины с оружием несли резное изображение того же голого мужчины, руки которого были раскинуты, как крылья орла. Эти резные изображения крепились к длинным шестам, и теперь эти шесты воткнули в землю рядом со знаменами. Зрелище испугало Малинцин, потому что было связано с умершим от пыток человеком, прибитым к доскам. Казалось, произошло какое-то жертвоприношение, свидетельство которого нужно хранить, чтобы отпугивать всех чужаков, а может быть, изображения мертвеца играли роль пугала, которое ставят на маисовом поле, чтобы отогнать голодных птиц. Все это было отвратительно, как черепа, оставшиеся после жертвоприношения.

После этого белые люди принялись срезать деревья каким-то орудием с зазубренными краями, напоминавшими зубы большой опасной рыбы, а из длинных сундуков они вытащили грубые доски, которые начали сколачивать гвоздями, сделанными из тусклого серебра. Стало очевидно, что они строят свой город на побережье. Но имели ли они разрешение? Разве шпионы и послы Моктецумы не доложили царю о происходящем? Длинные дома, где мужчины будут спать. Загон, чтобы травоеды не разбредались. Здание у реки, где будут убивать и разделывать животных. Еще одно квадратное здание с их эмблемой пыток, прибитой к соломенной крыше. К ветке большого дерева, покрытого косматым мхом, дикари привязали веревку из волокон. Малинцин, выливавшая в кусты грязную воду после завтрака, уставилась на нее. Веревка раскачивалась из стороны в сторону, как новорожденная змея, не знавшая, лететь ей или ползти.

— Это для казни, — сказал один из дикарей на наречии майя.

Заговоривший с ней был высоким худощавым мужчиной с такой же темной кожей, как у нее. Его длинные руки все время порхали в воздухе, как лапки обезьяны, и Малинцин знала, что из дикарей только он знает язык майя.

— Я был в каноэ, — продолжил мужчина. — В большом каноэ. — Он указал на плавучие дома, стоявшие в бухте. — Оно ударилось о скалы. — Белый человек поднял ладонь и ударил в нее кулаком. — Хрясь, бум! — Он помахал руками, а затем крепко сжал ладонями плечи. — Майя взяли меня в плен.

Он прошел несколько шагов, сгорбившись, показывая, как его тащили за ошейник. Хотя он и говорил на языке майя, который Малинцин знала почти так же хорошо, как и язык ацтеков, да к тому же еще и показывал все, о чем говорит, она все равно с трудом понимала его.

— Я жил среди майя и был рабом. El Capitán[1] спас меня. — Он указал на дом, который они построили для Таракана. Перед домом развевались два флага. — Каноэ. Хрясь. Раб. Спас. — Ее странный собеседник поднимал и опускал брови, переминаясь с ноги на ногу. — Каноэ. Хрясь. Раб. Спас. — Он взмахнул руками, будто собирался взлететь, как птица.

Малинцин хотелось узнать, откуда появилась вся эта армия, что находилось за водами, почему чужаки приплыли в Империю солнца, но она делала вид, что ей не интересно. Притворялась, что она не умна и не любопытна, потому что эти качества не приличествовали рабыне, не приличествовали женщине, а обладать и тем и другим означало подвергнуться двойной опасности. Она склонила голову, будто прислушиваясь к звукам ветра или пению птиц. Ее лицо при этом оставалось невозмутимым. Малинцин была терпелива, так как знала, что все эти белые люди говорят только для того, чтобы заполнить тишину. Они были хуже птиц.

— Мы пришли, чтобы принести вам Слово, — наконец сказал белый.

Малинцин попыталась обдумать услышанное. Какое слово? Зачем понадобилось столько людей для одного лишь слова? Должно быть, это очень тяжелое слово, которое трудно поднять и перенести, трудно произнести. Много людей, одно слово. Должно быть, это слово — бог. Затем она указала на ветку дерева, где висела веревка с петлей на конце.

— Это виселица, — сказал он и показал, зачем она нужна, дергая головой и высовывая язык.

— Ви-се-ли-ца.

Позже Малинцин узнала, что виселица нужна для того, чтобы удушить тебя, если ты решишь сбежать, будь ты рабом или одним из белых дикарей, потому что среди них были и те, кто хотел вернуться домой, переплыв Восточное море. И если ты скажешь о таком Таракану, то сразу отправишься на виселицу. Еще виселицу готовили для тех, кто оскорблял их богов. Собственно, за многие проступки наказывали виселицей, в особенности если ты был рабом и не знал обычаев белых. Тебя не только могли повесить, но (если тебе особенно не повезет) могли связать и сжечь на костре. В этот момент Малинцин наконец-то поняла, что варвары были не просто неотесанными шутами со странными намерениями, и мечты, от которых она отказалась когда-то, возродились вновь, возродились, став больше. Все вокруг заполонил страх, и Малинцин чувствовала, что нет такого слова, которое повело бы ее за собой.

Глава 5

Кортес не боялся умереть, он ничего не боялся, хотя, если уж быть до конца честным, он не любил выступать на публике. В детстве он часто болел, и дважды к нему вызывали священника, чтобы тот совершил таинства. Когда ему было девятнадцать, он плыл по Атлантическому океану из Испании на Гаити в Вест-Индии и корабль сбился с курса. Они сумели найти берег и зайти в гавань лишь после того, как капитан заметил голубя, летевшего к суше. Кортес был с Веласкесом, когда тот завоевал Кубу в 1511 году, очистив ее от индейцев-араваков. Он находился в самом Центре событий и не боялся битвы, зная, что смерть — скелет в черной накидке с косой в руке — придет за ним вовремя, не раньше и не позже. «Спокойствие и честь, Эрнан, помни, нужно смотреть им прямо в глаза. Не отвлекайся. Не уклоняйся от темы. Будь уверен в себе. Тебе следует быть очаровательным, очаровательным, но мужественным. Мужественным, умным, уверенным. Давай, произнеси свою речь!»

Обычно кристально ясный ум Кортеса сегодня помутился, так как впервые в жизни он не сумел выспаться. В глубине джунглей неведомые обезьянки посчитали что-то невероятно смешным и поэтому гоготали так, что у них головы, наверное, едва не взорвались от смеха, а еще у этих проклятых птиц сердца прямо-таки распирало от песен, и все это лишь для того, чтобы помешать ему, и, черт побери, он даже услышал какой-то шелест в кустах. Ящерицы, змеи, крысы — да пошли они все к чертовой матери! Кто знает, что это было? Он ругался как только мог — будьте вы все прокляты! — но чудовищный шум не смолкал. Тишина наступила лишь незадолго до рассвета. Во время этого перерыва он облегченно вздохнул; темнота стала сгущаться над ним. Но тут все началось заново. Господи Иисусе и Дева Мария!

Сейчас офицеры собирали войска. Им приказали выстроиться на берегу у распятий и флагов. Кортес намеревался говорить с солдатами с холма. Он повторил свою речь, взглянул на ладони, а затем, спрятав их за спиной, принялся расхаживать взад-вперед, морща лоб. «Бог, король, миссия». А может, лучше «Миссия, король, Бог»? Споры и диспуты, речи и дискуссии — все это должно быть его сильной стороной, ведь когда-то он изучал юриспруденцию. Но теперь он не помнил ничего из университетской программы, и не только потому, что с тех пор прошло шестнадцать лет. Дело в том, что те веселые студенческие деньки, которые он был обязан проводить в университете Саламанки, он вместо этого провел в запое. Более того, с тех пор ему ни разу не приходилось обращаться к большой аудитории, провозглашать, призывать, убеждать. Молчать — да, но вот произносить речи… нет.