Ночь печали

И тут Кортес услышал раскаты грома. «Господи Иисусе и Пресвятая Богородица, небо же было безоблачным весь день». Послышался еще один раскат. Казалось, с неба катятся валуны размером с гору, ударяясь друг о друга. Кортес выглянул в дверной проем. Солдаты бегали, проверяя, свернуты ли паруса и все ли надежно закреплено. Лошади ржали, свиньи громко визжали, цыплята забились под парусину. А женщины на другом корабле, будут ли женщины в безопасности? В особенности та, похожая на проститутку, с распущенными черными волосами и горящим взглядом? Ну почему он не взял ее с собой?! Вновь громыхнул гром, и черную пропасть неба взрезала молния, протянувшаяся, словно змея с бриллиантовой спиной и раздвоенным языком. Она тянулась прямо к кораблю. Кортес захлопнул дверь и вернулся в свою каюту. Корабль закачался, и роговой гульфик Кортеса покатился по полу, ударился о другую стену каюты и покатился обратно. Стул перевернулся и сдвинулся с места. Словно раскрытый панцирь, его броня поехала по полу, когда корабль качнулся сначала в одну сторону, затем в другую. «Но мы ведь стоим на якоре», — напомнил себе Кортес. В одну сторону, затем в другую. Вперед и назад. Вперед-назад. Злобный дождь заколотил по палубе. «Спокойно, капитан, спокойно. Это лишь небольшая гроза, вот и все». Дверь каюты сама собой открылась, ударилась о стену и, захлопнувшись, открылась вновь. В одной лишь рубашке Кортес бросился наружу, чувствуя, как ветер бьет ему в лицо, а дождь барабанит по спине. Он ухватился за поручни, пытаясь не выпасть за борт, и, перебирая руками, двинулся к рулю.

— Держитесь, держитесь! — кричал он, перекрывая грозу. — Спрячьтесь в трюм! В трюм! Где Франсиско? Франсиско! Франсиско!

Сейчас ему бы не помешало присутствие святого. «О Господи, помоги мне». Он уже не мог открыть рот, поскольку сразу начинал захлебываться, но все же сумел пробормотать: «Пресвятая Мария Богородица, Господь с Тобою, благословенна Ты среди женщин и благословенен плод лона Твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, грешных, в час смерти нашей, аминь». Он упорно пробирался вперед. Все, кроме рулевого Нуньеса, уже спрятались в трюм.

— Нуньес?

— Все плохо, капитан. Muy malo[21]. Возвращайтесь, идите в трюм. Вас смоет за борт.

— Sí.

Возвращаясь к своей каюте, Кортес увидел лошадей. Они стояли на прежнем месте, стреноженные, цыплята собрались рядом с ними под парусиной, все свиньи набились туда, словно пассажиры Ноева ковчега, и край защищавшей их ткани бился в воздухе. И вдруг он увидел Альварадо рядом с его конем по кличке Алонцо. Альварадо обнимал морду животного, успокаивая того посреди шторма. Он гладил коня по лбу и шептал ему что-то на ухо. Мокрые от дождя волосы Альварадо были черными, но Кортесу, помнившему их цвет, голова Альварадо показалась золотой, как будто над ним висел нимб.

— Чудовищная погода. Но ничего, пройдет, — крикнул Альварадо, сложив руки рупором у рта, чтобы Кортес его услышал.

— Да уж, плохая ночка, — крикнул в ответ Кортес, думая, что, возможно, Альварадо — это ангел, ангел-хранитель, а вовсе не настоящий — трусливый и суетливый — Альварадо.

«Возьми себя в руки, Кортес, Кортес, капитан, команданте, генерал, конкистадор», — уговаривал себя Кортес, медленно двигаясь против ветра. Он шел вперед к своей каюте, и его ноги упирались в палубу. Потянув дверь на себя изо всех сил обеими руками, он захлопнул ее. Упав на колени, он схватился за ножку стола, прибитого к полу, и взмолился о том, чтобы не попасть во чрево кита, как Иона, наказанный за непослушание и гордыню. Пусть все закончится поскорее, Господи Боже, пусть все закончится. Он ведь пытался быть хорошим, справедливым человеком, исполнять волю Божью на земле. «Ты сердце мое, любовь моя, распятый за меня Иисус. Я не Кетцалькоатль. Я никто. Я не верю в языческих богов. Прошу тебя, Боже, прости меня». Зажмурившись, он молился изо всех сил. Вдруг он заметил, что ветер переменился. Замерев, Кортес внимательно прислушался. Сумел ли он своей молитвой усмирить гнев Небес и остановить чудовищный шторм? Да, шторм уже заканчивался, заканчивался, уж он-то чувствовал это. Кортес вновь начал молиться: «Помнишь меня, Эрнана, который выполнял волю Твою всю свою жизнь? — Гроза прекратилась. — Помни, Господи, я создан из праха. — А гроза и вправду прекратилась! — Я ничто, Твой смиренный раб». И вот корабль остановился и вздрогнул в последний раз, словно огромное животное, отряхивающееся после дождя; воцарилась тишина.

Часть 2

Глава 9

Если верить часам Нуньеса и записям в книге Берналя Диаса «Завоевание», конкистадоры покинули свое поселение в Новой Испании, которое они называли Вилья Рика де ла Вера Крус, что в переводе означает «Богатое селение Истинного Креста», 19 августа 1519 года в восемь часов утра. За три месяца Веракрус превратился в гарнизон с бараками, тюрьмой, скотобойней, виселицей, часовней и домом мэра (Кортес был избран единогласно). Семпоала находилась в одном дне морского путешествия от Веракруса и лишь в одном дне пешего перехода от устья реки, которую испанцы называли Чачалака. Этот город не просто лежал на пути к Теночтитлану, но, по словам Агильяра, славился своей ненавистью к Моктецуме.

Конкистадоры вошли в город, сохраняя строй. Впереди шагал Кортес со своими приближенными — Альварадо, Исла, Пуэртокарреро, Куинтавалем, Агильяром, Берналем Диасом и Нуньесом. За ними следовали кабальеро и солдаты с тяжелыми аркебузами. Лошади тащили пушки. За лошадьми двигались солдаты с пиками и алебардами. Подразделение мечников маршировало так, что толедская сталь блестела на солнце, словно лес серебристых перьев. Арбалетчики со всех сторон окружали отца Ольмедо. В конце процессии шли женщины. Последним же оказался брат Франсиско, которому из-за огромного веса было тяжело совершать пешие переходы.

— Izquierda, derecha! Izquierda, derecha! — хором скандировали войска. — Левой, правой! Левой, правой! Левой, правой! Торопись, Франсиско! — кричали они. — Торопись, Франсиско!

Хотя уже начался сезон дождей, день выдался погожий. Город со всех сторон окружали ухоженные маисовые поля. Почва в этой местности была сухой, а погода зачастую холодной, потому жителям Семпоалы приходилось затрачивать много усилий и мастерства, чтобы вырастить урожай. Деревья и высокие кусты пестрели листьями и цветами разного размера. Неподалеку от городской площади, которую индейцы называли «цокало», воздух пах цветами, в изобилии произраставшими здесь. Брат Франсиско был в восторге. На Кубу его прислали из испанского монастыря, расположенного на голой равнине. Пол в этом монастыре имел цвет черепицы, а стены — цвет песка, всех оттенков бежевого, и даже Христос в часовне был бледен, как слоновая кость, а раны его были коричневыми, цвета запекшейся крови. Франсиско не привык к такому богатству оттенков зеленого, загадочной глубине красного и яркости пурпурного, столь прекрасной, будто сам Святой Дух снизошел на него, к голубизне, прозрачной как слеза. Цветы, напоминавшие трубы, и колокольчики с лепестками, не прилегавшими друг к другу, но раскрытыми, как протянутые руки, цветы с ворсистыми желтыми сердцевинами, нежные переплетения ветвей, побегов и зарослей — все это радовало взгляд. А в тени пестрели розовые космеи и голубые люпины, покачиваясь на ветру, словно это игривые дети махали ему руками. Алые цветы сальвии и циннии пробивали кожу земли, чтобы поприветствовать солнце.

Почему же он, Франсиско, скромный монах, оказался столь благословен, что ему посчастливилось увидеть мир, подобный этому? Повсюду чувствовались прикосновение длани Господней и Его нежное дыхание. От такой красоты Франсиско даже чувствовал боль, и он понял, что до сих пор в этом путешествии защищался от всего, что было ему незнакомо, пытаясь отмежеваться от всего нового. Теперь же он сдался и, испытывая глубокую благодарность, признал весь мир своим домом, где не было ничего чуждого, нечего было бояться.