Ночь печали

— Наконец-то, — шепнул сеньор Исла брату Франсиско. — Наконец-то Кортес говорит то, что все хотят услышать.

— Золото, золото, золото — для храбрецов, — пронеслось по рядам.

Ничего не ответив, брат Франсиско молча помолился Богу о том, чтобы он помог ему полюбить Исла, ведь тот был человеком, ближним, а значит достойным любви. И все же Франсиско ничего не мог с собой поделать. Исла ему не нравился.

Исла, четвертый человек в экспедиции после генерала Кортеса, капитана Альварадо Красивого и сеньора Куинтаваля Фехтовальщика, знал о том, что две предыдущие испанские экспедиции обнаружили на Юкатане золото. А зачем еще-то ему ехать сюда? Исла чувствовал вкус благородного металла на кончике языка. В Испании он лишал богачей и спятивших стариков накопленных монет, торговал участками, где не было воды, а иногда этих участков и вовсе не существовало, проданные им лошади хромали, а свиньи лопались от глистов. Он торговал зубами стариков и париками, сделанными из волос смертельно больных женщин. Исла спекулировал кораблями португальских работорговцев с мертвыми или умирающими рабами, корицей, которая на самом деле являлась лишь измельченной дубовой корой, и хлебом из соломы. Он не желал людям зла. Это был просто деловой подход. Но однажды его враги вступили в сговор, и ему пришлось спешно покинуть Испанию и отправиться на острова. Вскоре на Кубе Исла получил красивые одежды, меч и лошадь. Возможно, оно и к лучшему.

— Золото — для храбрецов.

— Город золотой! — закричал один из солдат, потому что ходили слухи о таких городах.

«Город Божий» — вот о чем подумал брат Франсиско. Хотя он и был францисканцем, его восхищала книга святого Августина «О Граде Божием», книга о том, как построить идеальное государство.

Для отца Ольмедо все эти города из золота означали множество новых душ, которых он обратит в лоно церкви, что особенно важно в эти дни, так как каждый ткач, печатник и мельник в Северной и Восточной Европе заявляли, что сами знают Слово и пути Господни и им не нужен священник. Отец Ольмедо не хотел марать своих уст, не говоря уже о разуме, обсуждая учения справедливо сожженного заживо Яна Гуса, Джона Вайклифа, посмевшего перевести Библию на язык саксонских варваров, а теперь еще и этого негодяя Лютера, который осмелился утверждать, что каждый человек сам себе священник.

— Город золотой! Город из золота! — раздался крик четырехсот глоток.

— Реки золота! — Это передавалось из уст в уста до тех пор, пока все собравшиеся не начали скандировать в унисон.

— Источник молодости!

— Ложа из драгоценных камней!

— Горы серебра! Индейцы думают, что я бог! — воскликнул Кортес, воодушевленный поддержкой своих соратников. С их помощью он мог добиться всего. — Индейцы думают, что я их бог Кетцалькоатль. Что ж, возможно, я и бог.

— Кортес — бог, — пронеслось по рядам. — Бог. Бог. Бог.

И тут крики внезапно утихли. Ошеломленные люди начали оглядываться по сторонам. Бог? Какой бог? Кто может говорить такое? Тяжелая тишина заполнила воздух, и даже птицы и звери притихли.

— Нет, я не это имел в виду. — От чудовищной жары у Кортеса кружилась голова. И зачем он только упомянул этот миф о Кетцалькоатле, о котором ему рассказал священник-расстрига Агильяр?

«Некоторые индейцы думают, что вы их вернувшийся бог». — Агильяр сказал это Кортесу в его каюте на флагмане. Он изложил Кортесу и подробности пророчества относительно светлой кожи Кетцалькоатля, его бороды, года Одного Тростника.

— Он сказал «Кетцалькоатль»? — переспросил Лапа Ягуара у Кай.

На языке майя этого бога называли Кукулькан. Легенда о сотворении мира была описана в эпосе «Пополь-Вух».

— Он считает себя Кетцалькоатлем? Если он Кетцалькоатль, то я Уицилопочтли.

— Если ты Уицилопочтли, то я Койольшауки, — сказала Малинцин.

— Не стоит тебе быть Койольшауки: ей отрубили голову, — напомнила ей Кай.

— Тише вы! — вклинился Лапа Ягуара. — Вы обе богохульствуете. Вы что, хотите, чтобы мир остановился из-за вашего непочтения?

— А что, он остановится? — поинтересовалась Малинцин.

— Я никто, — заявил Кортес, забирая назад свои тщеславные слова. — Я никто и ничто. Прах.

— Все мы из праха, — подтвердил отец Ольмедо.

— Прах, — эхом отозвались войска.

— И что они теперь будут делать? — спросила Кай.

— Они будут есть пляж, — ответил Лапа Ягуара. — Пляж, горы, джунгли и пустыню. Они все это сожрут.

Глава 6

Лапа Ягуара свежевал броненосца. Броненосца подстрелили, и потому мяса с него много не снимешь, но чужаки хотели отведать его вкус и почувствовать себя хорошими охотниками. Они также поймали несколько игуан и надели им на шеи веревки.

— Вас оставим на потом, — сказал им Лапа Ягуара.

Звери щурились, наслаждаясь утренним солнцем.

— Они собираются поделить нас так, чтобы каждая досталась одному мужчине, — сказала Малинцин Кай, шинкуя лягушку и жуя лист кинзы, чтобы сплюнуть его в еду. У нее было лишь две руки, и потому во время готовки она работала также и зубами.

— Ты видела густой мех на лицах чужаков? Разве они не отвратительны? Похожи на муравьедов.

Малинцин знала, что майя были очень чистоплотным народом и купались несколько раз в день. Но чужаки и вправду были грязными. Они не знали, что следует сооружать помещения из высокого тростника, чтобы там скромно опорожнять желудок, а затем ночью выносить нечистоты и разбрасывать их по огороду, чтобы урожай рос лучше. Они опорожнялись, не думая о приличиях, словно собаки: на берегу, на лугах, у кораблей, расстегивая свои странные одежды и спуская их до колен. Они плевались слизью. Мухи следили за каждым их движением. А как они ели? Словно жадные дети, так что пища и напитки стекали по подбородкам, капая на грудь. Кроме того, они непрерывно разговаривали в полный голос, начиная с того момента, как вставали со своих циновок по утрам, а по ночам громко пели. Они разговаривали даже со своими огромными животными: шептали им в уши, издавая какие-то странные щелкающие звуки. Звери закатывали глаза и отвечали им дикими криками. Некоторые женщины поначалу думали, что огромные звери умеют говорить на человеческом языке, но потом поняли, что это не так.

Их собаки были совершенно невиданными созданиями, хотя и поменьше травоедов. Щенки у ацтеков и майя спали с детьми, чтобы те не мерзли, а когда безволосые псы вырастали и становились толстыми, их забивали и делали из них плов. Чужаки не ели своих собак. Наоборот, эти жуткие создания с оскаленными пастями вполне могли сожрать человека по приказу хозяев. Кай, Лапа Ягуара и все остальные предупреждали Малинцин, что собаки помогают чужакам ловить беглецов.

Тем утром несколько чужаков, похожих на гусениц, упражнялись в стрельбе из луков, маленьких, но очень мощных. Стрелы, спускаемые с тетивы, преодолевали большие расстояния. Другие чужаки бегали с копьями в руках, разя деревья. Некоторые держали в руках топоры с длинными рукоятями: сначала вращали их над головами, а затем рубили кусты. Некоторые маршировали по побережью под барабанную дробь, скандируя: «Izquierda, derecha! Izquierda, derecha!»[8]. Травоедов мыли и расчесывали под руководством красивого дикаря по имени Альварадо.

Малинцин Таракан чем-то напоминал отца. Она никогда не говорила об этом Кай или Лапе Ягуара. Тем не менее этот белый держался гордо, как и ее отец, у него тоже были короткие ноги и широкая грудь. Ни один мужчина, за исключением ее отца и Кортеса, не смотрел ей прямо в глаза. Правда, во всем остальном он не имел ничего общего с ее отцом. Кай называла чужаков гусеницами из-за их гладких ворсистых штанов. Когда чужаки представали перед ними в своей белизне и обнаженности, она называла их личинками. Позже, когда Малинцин выучила их язык, она узнала, что таракана они называют «la cucaracha». «El mono» — это обезьянка, «la oruga» — гусеница, а «el gusano» — червяк. Агильяр, тот самый, кто объяснил ей предназначение виселицы в Веракрусе, каждый день учил ее новым словам. Он был чужаком, но побывал в рабстве у майя, и потому знал их язык. Более того, кожа Агильяра была коричневой, а не светло-желтой, розовой или нежно-белой, он ел, склонившись над землей, и к одежде чужаков он явно не привык. Малинцин считала его почти своим, человеком солнца, хотя Лапа Ягуара и говорил, что не стоит доверять ему так же, как и всем остальным.