Гнездо в соборе

— А скажите-ка, доведет ли Цупком до сведения командиров основных частей конкретное задание, какие и где расположенные мелкие отряды должны мы к себе присоединять?

— К сожалению, мы не можем этого сделать, — ответил Чепилко. Он был явно недоволен и содержанием, и тоном вопроса. — Ни точное число самостоятельно действующих повстанческих отрядов, ни их расположение нам неизвестно. Пан атаман должен понять, насколько это трудно сделать: многие такие отряды старательно скрывают свое расположение.

— Более того, — подхватил Мордалевич, — большинство месте с атаманами только и мечтает, как бы сдаться Советам и не делает этого только потому, что боится наказания. Всегда ли, скажите-ка, целесообразно большому отряду присоединять к себе такие группы. Они могут лишь подпортить боевой дух нашего воинства, — усмехнулся Мордалевич.

— Я не совсем понимаю, кого и с какой целью атаман Мордалевич пытается убедить в неполноценности наших воинских частей? — резко бросил Чепилко.

— Не об этом речь, пан председатель, — спокойно возразил Мордалевич. — За свою тысячу сабель я пока ручаюсь. Единственное, к чему я призываю всех, — это трезвая оценка наших возможностей и общей обстановки. Аграрная политика московского правительства и объявленная амнистия — вот наши главные противники, и, как мы ни пытаемся держать людей в неведении, кое-какие вредные сведения в отряды просачиваются.

— Что же вы предлагаете?

— Я не предлагаю… Я полагаю, что нельзя далеко откладывать решительные действия. Трудно ожидать, что обстановка будет улучшаться и что, несмотря на свою политическую неразвитость, рядовые повстанцы не поймут вскоре, что сопротивление большевизму бесперспективно, да, может быть… и не нужно, — неожиданно закончил Мордалевич.

Стало тихо и тревожно. Молчал и Чепилко, беззвучно приоткрывая губы и не зная, как реагировать на заявление Мордалевича. Остальные тоже молчали, не решаясь вступать в спор с авторитетным командиром. Лишь горячий Комар рванулся было дать отпор неуместному философствованию, но Оксаненко сильно схватил его за руку и решительно, громко шепнул: «Молчи!» Федор хотел услышать продолжение странной речи Мордалевича, интересна была бы и реакция Чепилко. Тот, однако, не спешил с ответом, очевидно, понимая его важность.

Казавшееся слишком долгим молчание длилось на самом деле не более полуминуты, но этого времени председателю Цупкома хватило, чтобы принять решение. Нет, он не будет ссориться с сильным атаманом, но не станет и прямо поддерживать его.

— То, о чем говорит пан атаман, стоит выслушать очень внимательно, — сказал он, не подымаясь с места, чтобы не выдать своих чувств. — И учесть, — как учесть, Чепилко не пояснил. — Безусловно, братья, что одной лихостью победа не достичь. И я надеюсь, что вы не поняли слова пана Мордалевича как призыв идти на поклон к большевикам…

— Есть логика борьбы, — мрачно бросил Мордалевич.

— Вот именно, — внешне обрадованно подхватил Чепилко, хотя, видимо, понял мысль Мордалевича. — Есть логика борьбы и есть верность знамени, — с пафосом закончил председатель Цупкома.

Совещание закончилось.

Едва разошлись атаманы и большинство представителей повстанкомов, Чепилко и Наконечный подозвали Федора и приказали собираться в Одессу. Объяснили они это распоряжение тем, что оттуда не было человека, что обстановка там неясная и сложная.

— Выезжайте немедленно. Кстати, через час с небольшим поезд, если по расписанию.

— Нужно, чтобы мой отъезд не вызвал подозрений.

— Кто вас заподозрит? Вы же не состоите на службе.

— Семья. Соседи.

— Семья?

— Да, господин полковник. Я посчитал, что даже жене не стоит сообщать о работе в Цупкоме. Она считает меня мирным обывателем и довольна этим.

— Это хорошо, поручик. Однако постарайтесь найти предлог и непременно завтра будьте в Одессе. Явки и пароли получите сегодня же у Коротюка. Комар поможет с отъездом.

5

Чрезвычайной необходимости ехать в Одессу не было. Это Федор понимал, и потому напряженно искал действительную причину распоряжения цупкомовского руководства. В самом деле: какой резон удалять из повстанческого центра кадрового офицера, тем более уже вникшего в сокровенные детали готовящегося восстания. И зачем направлять его в Одессу — один из относительно благополучных районов движения, где уж кого-кого, а офицерства, настроенного против Советской власти, вполне достаточно? «Итак, объяснение — ложно, — решил Оксаненко. — Что же стало поводом неожиданного решения, которое лишало его возможности до конца выполнить поручение Евдокимова? Что могло вызвать подозрение Чепилко и Коротюка? Но почему сразу же «подозрение»? — остановил свои раздумья Федор. — На секретное совещание его пригласили? Пригласили! Значит, еще несколько часов назад оснований для подозрений не было, вряд ли они могли появиться во время совещания. А если бы появились, то был ли смысл отпускать его, подозреваемого с миром и — глазное — с новой информацией? Конечно, ненадежного человека, тем более вражеского агента, можно и не спешить убирать, скажем, в Киеве, когда это можно незаметно сделать в дороге. Но и в этом случае — зачем давать этому агенту хотя бы несколько часов, которые он может использовать для передачи ценнейших сведений? Нет, Коротюк не такой дурак, — решил Оксаненко. — Видимо, здесь не подозрение. Его продолжают считать своим, но недовольны. Чем?»

Федор придирчиво перебирал в памяти все детали совещания и остановила его внимание только одна. Он и без того считал большой удачей, что сумел так быстро получить важнейшие сведения о составе руководства Цупкома, завоевать доверие и расположение Чепилко и Коротюка. Ну, а на совещании ценнейшие сведения сыпались на него как с неба. Что и говорить, удача была на этот раз необыкновенно щедра и окрыляла. И Федор, увлеченный ею, забыл заповедное правило — не торопить событий, не срывать недозрелых плодов. Сказанное Мордалевичем о мелких и ненадежных повстанческих бандах, об отсутствии точных данных о них подсказало Федору вопрос, который он, немного поколебавшись, рискнул задать Чепилко:

— Пан председатель, не кажется ли вам, что было бы полезно установить хотя бы приблизительно дислокацию мелких и ненадежных отрядов, их перечень с прикреплением к большим соединениям атаманов Мордалевича, Богатыренко, Гальчевского, Орлика и других надежных командиров?

И председатель Цупкома, немного подумав, возразил:

— Как только это покажется мне нужным, мы обдумаем ваше предложение, поручик.

Еще раз вспоминая эту реплику, Оксаненко отчетливо восстановил в памяти прозвучавшую в тоне ответа интонацию недовольства и сообразил теперь, что вызвано оно было, во-первых, неуместной, не по чину активностью Федора, и, во-вторых, лишним напоминанием о серьезных слабостях движения и некомпетентности центра, то есть самого Чепилко.

«Именно этим, личным мотивом и можно, пожалуй, объяснить неожиданное распоряжение», — решил Федор.

Он понимал: главное сейчас — передать в ЧК важные новости, но не знал, как это сделать. Куда было деться от Комара!

— Слушай, Данила! А добудем ли мы с тобой билет? — спросил он своего спутника. (Хорошо бы, подумал про себя, задержаться хотя бы на несколько часов.)

— Об этом не беспокойся, — возразил Комар. — У меня есть там свои люди. Да на худой конец и без билета уедешь — дело нехитрое.

— Уеду, говоришь? Ну, тогда давай заглянем в какой-нибудь подвальчик. Выпьем накоротке да придумаем, что соврать моей жинке насчет отъезда.

В подвальчике, каких тогда много расплодилось на Крещатике, было шумно, хотя хозяин, как будто строго выполняя распоряжение власти, не выставлял спиртных напитков. Между тем, некоторые посетители были явно навеселе. А на крохотной сценке, где, кроме фисгармонии, могли бы уместиться разве что скрипач и певец, щуплый и лохматый парень смело выкрикивал незнакомые и не очень понятные стихи:

Дней бык пег.

Медленна лет арба.