Гнездо в соборе

Контроль на телеграфе оказался не лишним. Шифровка была перехвачена в ночь с 6 на 7 мая, и ложное прибытие Оксаненко в Киев утром 7-го не вызвало никаких подозрений. На вокзале его поджидал Комар, и оба тотчас отправились на конспиративную квартиру в домике сапожника Власа.

Встреча боевых друзей Оксаненко и Щербины полностью убедила Коротюка в том, что сотник есть сотник, и в тот же день киевский чекист Андрей Виноградский под видом специального уполномоченного Петлюры Игната Щербины отправился в отряд Мордалевича. Перед отъездом он смог еще раз переговорить с Федором Оксаненко, который обстоятельно рассказал ему о поведении атамана на совещании в соборе. Подлинный Игнат Щербина в это время содержался под строжайшим арестом в Харькове.

10

28 апреля в связи с приближением празднования 1 Мая все погранзаставы по приказу ВУЧК усилили охрану западной границы. Начальника Каменец-Подольского пограничного особого отделения Гончарука инструктировал лично Евдокимов.

— Именно в вашем районе, — сказал Ефим Георгиевич, — мы и предполагаем переход петлюровского курьера. Поэтому вам даем дополнительную группу пограничников. Будьте очень внимательны.

Гончарук вторую ночь не смыкал глаз, лично разбираясь с каждым задержанным нарушителем. За первомайскую ночь их было двенадцать, но «гость» среди них не попался.

Утром второго, едва Гончарук прикорнул на скамье, раздался резкий телефонный звонок. Докладывал начальник второго поста Бондаренко.

— На нашем участке задержано четыре нарушителя. Трое — известные нам старые контрабандисты, а вот четвертый подозрителен, хотя тоже имеет контрабандный товар. Но не похож. Ведет себя как-то напряженно, путается в жаргоне.

Последнее замечание было существенным, тем более, что исходило от Бондаренко, старого пограничника, хорошо знавшего повадки контрабандистов и их жаргон.

— Лично доставьте нарушителя к нам, — распорядился Гончарук.

Через час с небольшим подозрительный был доставлен.

Гончарук приказал его переодеть, одежду тщательно проверить, а сам с помощью смекалистого Бондаренко присту пил к допросу. Нарушитель не мог долго разыгрывать роль контрабандиста. Бондаренко быстро уличил его в самом поверхностном знании местности. Тогда задержанный заявил, что не скажет ни слова. И в это время помощник Гончарука по отделу с удовольствием вручил начальнику несколько небольших листочков папиросной бумаги и медную монету с насечками на лицевой стороне. На одном из листочков Гончарук прочел следующее: «…В момент объявления общего наступления наши войска переходят границу и двигаются двумя группами для захвата Киева и Одессы. Тютюнник во главе конницы пробивается к Холодному Яру, а периферийные повстанкомы вместе с подчиненными им отрядами ликвидируют местные органы власти и…»

Просмотрев остальные листки, Гончарук сказал нарушителю:

— Ну, я думаю, вы понимаете, что вас ждет…

Тот сник и тихо произнес:

— Сохраните жизнь — все скажу. Я сотник Щербина Игнат. В Киев шел по заданию головного атамана Петлюры.

Гончарук написал на листке бумаги условленный с Евдокимовым текст телеграммы: «Обмундирование получили, излишки высылаем назад» — и велел тотчас отправить ее в Харьков. После этого он внимательнейше выслушал Щербину, подробно его допросил. Несколько часов пограничники второго поста обшаривали каждый кустик овражка, где был задержан петлюровский курьер и где он выкинул пистолет, врученный ему лично генералом Тютюнником.

В тот же день Щербина был отправлен в Харьков, где его уже ждали Евдокимов и чекист Андрей Виноградский, которому предстояло подменить сотника. Спасая жизнь, Щербина добросовестно помог Андрею войти в роль. И чекист с ней справился, в общем, успешно.

11

Вечером 8 мая Манцев и Евдокимов обсуждали ход операции.

— Итак, Василий Николаевич, нам известны некоторые явки Цупкома в Киеве и, может быть, даже местонахождение штаба — домик сапожника Власа. Дальше наши товарищи не проникли. Известны некоторые руководители периферийных повстанкомов. Мы, пожалуй, готовы арестовать штаб Цупкома, но, думаю, что это преждевременно, пока нами не выявлена вся подпольная сеть. Пусть поработают на свободе — тем более что восстание откладывается: очевидно, Петлюра никак не сговорится с союзниками.

— Что еще нужно учитывать, Ефим Георгиевич? — прервал Евдокимова Манцев. — Нужно учитывать возможность ликвидации повстанчества одними политическими мерами, не прибегая к широким боевым операциям. Что нам дал указ об амнистии?

— Около пятисот бандитов уже явились с повинной в местные органы Советской власти. Но все-таки основные банды держатся. У одного Мордалевича почти тысяча сабель, причем в непосредственной близости от Киева, но где именно — этого мы пока не знаем. Нет, как говорится, худа без добра Цупком отправил Виноградского-Щербину как раз к Мордалевичу. И хоть мы лишились человека в штабе националистов, зато приобрели его в главной повстанческой банде.

— Вы успели изменить задание Виноградскому?

— Да. По нашим данным, Мордалевич переживает кризис. Может быть, даже близок к полному разочарованию в петлюровских идеалах.

— Это достоверно? — усомнился Манцев.

— Да, Василий Николаевич, это вполне возможно. Мордалевич — из учителей. Считает себя социалистом. Поклоняется Каутскому. Главную силу борьбы видит в селянине. Откровенных бандитов-уголовников презирает. В настоящее время видя идейное и моральное разложение повстанчества и повинуясь логике борьбы, способен к сепаратному выступлению. Так сказать, жест отчаяния. Виноградский получил задание сообщить нам об этом, чтобы банда могла быть заблаговременно ликвидирована. Предусмотрена и программа-максимум — склонить Мордалевича к явке с повинной. Это был бы чувствительный, пожалуй, даже непоправимый удар по всей петлюровщине.

— Программа сложная, справится ли с ней Виноградский?

— Виноградский парень смелый и выдержанный, пока действует надежно, но… — Евдокимов замолчал, раздумывая, зацепил ложечкой малую толику сахарина из кучки, лежащей на блюдечке, помешал в стакане с чаем и продолжал: — Вы же знаете, Василий Николаевич, что наши кадры — это в основном новички. Народ, преданный революции, однако учиться приходится прямо в бою и, нередко, на ошибках. Возьмем формулу Феликса Эдмундовича: во-первых, горячее сердце, во-вторых, холодный ум, в-третьих, чистые руки… Так вот: у нас, как правило, нехватка второго — холодного ума. Именно холодного.

— Ну, что же, Ефим Георгиевич, — улыбнулся Манцев, — это ведь не самый худший недостаток. А? Хуже бывает, когда в наши ряды проникают шкурники и мазурики. Главное, что растут люди, что очищаемся от примазавшихся, а надежный народ набирается ума и помаленьку забывает о предрассудках и заблуждениях. Вы знаете, из тех, кто у нас сейчас работает в Цупкоме, меня по-своему радует поведение Оксаненко.

— Понимаю вас, Василий Николаевич. Я тоже знаю, с какими сомнениями пришел к нам Федор. Они меня не очень пугают, хотя такая душевная наивность и простодушие, нехватка холодного критического расчета может привести и даже приводит к просчетам и потерям. Ведь из-за собственной доверчивости и наивности погиб, например, Копнин, и упустил опасного анархиста. Такие, как он, подчас меряют врага на свой аршин, Оксаненко из той же породы.

— Да, эти люди думают, что с контрреволюцией можно воевать по закону князя Святослава «Иду на вы». Я вам как- то обещал рассказать об одном разговоре с Оксаненко. Любопытнейший разговор, он на него сам напросился. Всего не перескажу — некогда. Но вот в чем суть. Оксаненко не сразу мог понять, что работа чекиста — выслеживание, поимка врага — это большая, честная и чистая работа. Не всем это сразу понятно. Шпион, мол, и есть шпион. Оксаненко же пришел к нам с отвлеченными понятиями офицерского кодекса чести. И вы знаете, как я ему ответил? Признался, что и нам в дореволюционном подполье даже на допросах в охранке было неприятно лгать. Приходилось. И все-таки мы не чувствовали себя ни отступниками от правды, ни мошенниками. Хитрость и обман врага — это те правила игры, которые нам навязал он, враг. И мы помним об этом. Поэтому-то большевики и не хитрят перед массами, говорят с ними языком правды. А вот вам, Ефим Георгиевич, прямо противоположный случай из моей московской жизни. Опытный канцелярист из охранки, арестованный нами за саботаж, заявил о своем желании работать и сотрудничать с ЧК. Спрашиваю, как, почему. Слишком врать — мол, принял вашу веру, — не решается. Объясняет цинично — видимо, уверен, что будет понят: всякая, мол, власть нуждается в сыске и слежке, так не лучше ли, если этим займутся профессионалы, чем самоучки. Такой мерзкий тип. Так и не понял, почему мы не приняли его услуг. Однако, Ефим Георгиевич, договорим об этом как-нибудь в другой раз… Что там у нас еще по Цупкому?