Страница 21 из 22
книга десятая
Глава I
Из-за болезни я смог выехать из Петербурга лишь через шесть недель после отъезда императора. В дорогу я отправился 6(18) июня.
Прибыв в местечко Румшишки, что в десяти с половиной милях[108] от Вильно, поздно вечером 9(21) июня, я был очень удивлен, заметив на противоположной стороне Немана, в герцогстве Варшавском, большие костры, а на этой стороне реки усиленные казачьи патрули. От станционного смотрителя я узнал, что костры появились три дня назад и со дня на день ожидается вторжение французской армии в Литву. Я не мог прийти в себя от неожиданности.
По прибытии в Вильну я отправил гофмаршалу графу Толстому записку с просьбой сообщить императору о моем приезде и спросить дальнейших распоряжений Его Величества.
Толстой ответил, что если я не устал с дороги, то император будет рад видеть меня вечером на балу, который в Закрете[109] дают его адъютанты. Если я не смогу приехать на бал, Его Величество приказывает явиться к нему завтра утром в девять часов. После всего, что я видел и слышал в Румшишках, заявление про бал меня очень удивило. Я с нетерпением отправился в Закрет и, увидев там среди многочисленного собрания полное веселье, был поражен точно так же, как сутки назад, когда узнал, что французская армия находится столь близко от места расположения императора.
Его Величество принял меня со всей добротой и выразил удовлетворение моим приездом. Он не раз обращался ко мне с разными вопросами, и я не заметил никаких изменений в его настроении, хотя как я узнал впоследствии, ему стало известно, что французы уже перешли Неман.
На следующий день я получил сообщение, что император не сможет увидеться со мной в девять утра, поскольку ему необходимо подготовить несколько писем, но он приказал мне явиться к обеду.
23 июня на протяжении всего времени пока мы находились за столом император, как мне показалось, сохранял свое привычное спокойствие и поддерживал обычное настроение, но после обеда и его короткой аудиенции с князем Платоном Зубовым, когда он пригласил меня в свой кабинет, я нашел его задумчивым и сильно озабоченным. Он сказал мне, что был очень доволен своим пребыванием в Вильне и отношением к нему жителей Литвы, что я не обманул его, когда говорил об их усердии и преданности ему, что все они проявили желание поставить все необходимое для армии, и что он ответил им взаимностью, выразив свое доверие и назначив комитет из литвинов для распределения того, что землевладельцы должны были поставить, и это для того, чтобы не подвергать их обидам со стороны тех, кто отвечает за реквизиции для армии.
Император с большой теплотой сказал, что хотел бы видеть меня в Вильне раньше, что он очень огорчен из-за того, что я не смог следовать за ним, что он вынужден отказаться от ряда проектов, так как у него на это уже нет времени… Он считал необходимым поручить кому-нибудь редактирование газеты, которая будет печататься при штаб-квартире, чтобы разрушить впечатление, создаваемое в стране ложными сведениями наполеоновских эмиссаров и успокоить эмоции литвинов. Он добавил, что ему всегда претило применение подобных методов, которые он считал ниже своего достоинства, но он начинает сознавать в них необходимость, учитывая те существенные преимущества, которые извлекает из этого Наполеон. Сначала редактирование газеты император хотел поручить генералу Армфельдту, но потом решил, что было бы уместнее доверить это дело поляку. Он приказал мне призвать графа Людвига Плятера и передать ему, что Его Величество, рассчитывая на его преданность и усердие в интересах страны и будучи уверенным в его просвещенности и талантах, желает видеть его в штаб-квартире и поручить ему редактирование газеты на французском и польском языках.
В ту минуту, когда я собирался уходить, император получил донесение от передовых постов армии, которое, похоже, произвело на него сильное впечатление и, глядя в окно на ураганный ливень с градом, он, обернувшись в мою сторону, со вздохом промолвил: «Мои бедные солдаты, которые сейчас находятся на марше!»
Именно в тот момент я впервые узнал, что французы перешли Неман. Сообщая мне это, император добавил, что лед тронулся, что он не может себя упрекнуть в развязывании войны, что он сделает все, что подсказывает ему долг, и что он полон веры в Провидение, которое благословляет лишь добрые дела.
Я спросил разрешения у императора провести некоторое время в своих владениях в Литве и Белой Руси, прежде чем вернуться в Петербург. «Я очень надеюсь, – сказал император, – что перед отъездом в Петербург, вы навестите меня в штаб-квартире в Дриссе».
Проснувшись следующим утром, я узнал, что в три часа после полуночи император покинул Вильну, и это было заметно по общему оживлению в городе.
Чтобы иметь представление о том, что происходило, надо было видеть это зрелище. Все распоряжения на проведение эвакуации города выполнялись военными очень четко. Однако какая живая картина во всем городе! Здесь экипажи и коляски, обгоняющие друг друга, чтобы поскорее выбраться из Вильны, там – загромождающие проезды повозки, которые, выехав за городские ворота, быстро уносились прочь, опасаясь прихода врага. На всех площадях и перекрестках группы людей, взволнованно обсуждающие положение. Их лица оживлены либо из-за угрозы опасности, вызванной отступлением русской армии, либо от нетерпения встречи с поляками из авангарда Наполеона.
Трудности найти лошадей доставляли дополнительные волнения для тех, кто торопился с отъездом. Нанять лошадей было невозможно, поскольку почти все они были реквизированы для перевозки армейского снаряжения, и военные не стеснялись выпрягать лошадей из частных экипажей, стоявших наготове к отъезду из Вильны. Среди всей этой неразберихи мне припоминается дама, загнавшая лошадей на второй этаж дома, чтобы их не отобрали.
Самое сильное впечатление от начала войны и от причиненных людям неприятностей, когда все разом торопятся покинуть город, оставленный его защитниками, может получить лишь тот, кто сам испытал все это.
Мне пришлось пройти через эти трудности, но, в конце концов, друзья снабдили меня лошадьми, и через двенадцать часов после отъезда императора я покинул Вильну и по минской почтовой дороге направился в свое поместье, до которого было четырнадцать миль.
Выстроившиеся в две, а в некоторых местах и в три колонны коляски и разные экипажи загромождали путь и мешали продвижению вперед. В двух этапах от города стала слышна сильная канонада. Было понятно, что на расстоянии нескольких лье от места, где мы находились, идет бой, и мы предположили, что это в районе Новых Трок.
Все, что происходило вокруг, казалось мне каким-то сном, потому что, когда за десять дней до этого я выезжал из Петербурга, в столице империи никто не думал, что военные действия могут начаться так скоро. А когда было получено известие, что Наполеон отправил к императору Александру в Вильну де Нарбонна, всем хотелось верить, что дело закончится примирением. У меня открылись глаза на все происходящее после приезда в Румшишки, когда я воочию увидел в непосредственной близости французскую армию. Однако веселость и спокойствие, царившие на балу в Закрете, не давали основания предполагать, что мы находимся накануне вступления Наполеона в Вильну.
На следующий день после бала я узнал от самого императора, что французы действительно перешли Неман и что война неизбежна. Но так как военные действия были окутаны глубокой тайной и никто не знал истинных планов Александра и Наполеона, трудно было предположить, что русские могут оставить Вильну еще до того, как будет дано решающее сражение.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
108
Одна польская миля равна немецкой миле, или двум французским лье, или семи российским верстам.
109
Загородный особняк в полумиле от Вильны, бывшая собственность иезуитов, который принадлежал генералу Беннигсену и позднее выкуплен императором.