Тень над небесами

— Убьете их, и что дальше? Вам полегчает?

— Еще как. И тебе полегчает, — поляк кивнул на бело-зеленую нашивку на рукаве Томаша. — Так что выбирай, с кем ты.

— Что ж, ваше дело, — Томаш пожал плечами, а я воззрился на него, не веря и до конца не понимая, что наш попутчик открестился от своих спасителей. Ну, а что, квиты ведь? Защитник, блин. — Но они спасли меня, когда мою семью расстреливали какие-то уроды. По-людски прошу, не убивайте их.

Переговорщик задержал на Томаше пристальный взгляд прищуренных глаз, а потом повернулся к Лехе и велел.

— Опусти автомат.

— Лех, опусти, — добавил я.

Едва тот сделал, что велено, как нас начали избивать, синхронно, все шестеро, с долбаным высоченным, как каланча, переговорщиком во главе. Леха простоял несколько секунд — на него набросились четверо — я же почти сразу свалился от хорошей подсечки, да прямо на поясницу, ее обожгло так больно, что я уж подумал, что останусь калекой. А потом нас били. Били, вкладываясь в каждый удар, с чувством и желанием, но без особой сноровки, что и спасло внутренние органы и голову. Выглядели поляки устрашающе, а вот били, по правде, не слишком качественно.

Я молча прикрывался, стараясь не смыкать глаз и всеми силами подавляя панику, растущую с каждым новым пинком. Виски, прикрыть виски, пусть поломают пальцы, пробьют ладонь и растопчут кисть, но голову нужно сберечь. И плавающие ребра тоже, они ведь мне все потроха распорют. Древний инстинкт подсказывал взвиться ужом, вырваться и бежать, но ум вцепился в штурвал, надеясь победить бурю и не дать кораблю пойти на дно.

Изо всех сил я старался держать «рамку», пряча за ней попеременно то тело, то голову и скручиваясь, как еж. Несколько раз пропустил тяжело, но, к счастью, сознание не помутнело, и большинство ударов пришлось на руки и на ноги. Я выдержал атаку.

Едва я осознал это, как все кончилось.

Разгоряченные нашей кровью поляки с неохотой отхлынули, но я не торопился раскрываться, хотя все тело и даже ноги болели — по голени заехали раза три, наверное, а ребра от ударов, хоть и через прижатые руки, все-таки ушли глубже в плоть, больно пережав внутренние органы. Зато не поломали, сейчас с переломом ох как несладко бы пришлось.

— Раз они тебя спасли, земляк, пусть живут, — раздался над головой голос переговорщика-палача. — Но если еще раз увидим их в нашей стране — звездец уродам. Кстати, вы точно хотите ехать с ними?

— А что, есть предложение? — Томек, Томек, как же ты легко переобулся. На лице Натальи в этот момент отобразилось такое удивление, какого не было даже пару минут назад, когда на шоссе волшебным образом появился и исчез человек. Для нее внезапный поворот тоже стал полной неожиданностью.

— Погнали с нами, мы обосновались недалеко от Щецина, нас много, несколько десятков, есть пары, даже одна семья. Место отличное, возле озера, сами увидите. Чего тебе с инородцами мотаться, братан, да еще к швабам. Ну их нахер. В Польше безопасней, здесь хорошо. Мы порядок наводим.

— Хм, а что, почему бы и нет. Ты как? — Спросил он Наталью, и было видно, что делал это больше для порядка, на деле он и не собирался интересоваться ее мнением.

Моя голова почему-то начала гудеть, сначала совсем тихо, а теперь все громче, по нарастающей, будто внутри кто-то разбудил рой злых пчел. Очень злых.

— Мне уже плевать! — выпалила девушка. — Какой же ты все-таки гад!

Наталья заплакала. Томаш в ответ процедил:

— Тот, второй, все на нее заглядывался, — это он объяснил переговорщику, а потом глянул на Леху и спросил. — Думал, я не видел?! Раскатал губу, блин.

Леха вряд ли понял сказанное. Он уже поднялся — встал, облокотился на капот, лицо все перекошено от боли, морщится, скалится, зубы целые. Я тоже, наконец, присел, осторожно поднял шумящую голову, готовый снова защищаться, если придется, а то и кинуться самому в бесплодную атаку. Страх куда-то совсем запропал, осталось только желание отомстить, пустить им кровь.

— Скажите «спасибо», что за вас слово замолвили, москали, — сказал переговорщик. — Не слышу.

— Спасибо, — буркнул я, подымаясь и из последних сил гася волну гнева.

— А этот че молчит?

— Он не говорит по-польски.

— Курва-мать, — высокий произнес это с ярко выраженным долгим «р», как у испанцев, — я б вас своими руками придушил, гнид. Но поздно — я слово дал. И сдержу его, в отличие от вас, валенков. Пшли вон отсюда, выродки.

Впрочем, дожидаться, пока мы исполним последнее поручение, поляки не стали. Они запрыгнули в свои машины так же резво, как повыскакивали из них десять минут назад. Томаш, не глядя на нас, похватал из форда их вещи, хлопнул багажником и был таков. Наталья на прощанье обернулась, скользнула по нам опухшими, полными слез глазами и села рядом с Томашом, в огромный ленд крузер. Она сочувствовала нам, но сочувствие это лучше сейчас не показывать — Томаш вполне мог передумать и самолично расстрелять нас, Отелло недоделанный. Да, девчонка, попала ты крупно — надо же было сделать настолько неправильный выбор. Надеюсь, жизнь позволит тебе изменить его.

— Живой? — осипшим голосом спросил Леха, когда, напоследок хорошенько буксанув и выбросив в воздух плотные струи выхлопного дыма, джипы взяли курс на север.

— А че нам, почти красивым, — хмыкнул я. — Даже нос не расквасили, зато по ребрам наполучал на всю жизнь вперед. А еще ногу отбили конкретно — правая голень как деревянная, буду ходить, как Джон Сильвер.

— Хы, а мне фасад капитально обработали, мы теперь с тобой в одном стиле. Сифон и Борода, блин. Спасибо, что «калаш» не забрали.

Левая сторона лица у Лехи пухла с каждой секундой, как и мой правый глаз. Ну и видок у нас будет, когда приедем — мама не горюй! Точно, два молодых, но уже заматеревших бомжа, если учесть щетину недельной давности.

— Курим, — решил я. — Надо малек оклематься, а то дороги еще много осталось.

— Лады. А потом — едем нахрен из этой Польши. Ноги моей тут больше не будет. Только если на танке приеду.

Перекур продлился не больше минуты — жадными затяжками, с хрустом тлеющего табака вылакали сигареты, охая, забрались в машину и были таковы. Мое тело, пока еще горячее от побоев, уже начало конкретно саднить. Голова совсем потяжелела, незаметно подкралась тошнота. Пришлось открыть окно. Холодный воздух отрезвил, сдержал нарождающиеся рвотные позывы. Все-таки отбили все внутри, гады. Только вас не хватало.

— Лишь бы парни не встряли в такую же передрягу, — проговорил Леха, вытирая скулу чистым носовым платком — ему немного рассекли кожу прямо на кости, и из раны все еще сочилась кровь. — Нам, возможно, не только здесь не рады.

— Не должны встрять. Когда мы с ними связались, они уже, считай, выехали из Польши.

— Мы тоже, — резонно возразил Леха. — Сколько там до границы?

— Почти нисколько. Хрен с ним, будем надеяться, что им повезло.

— Будем. Гони только пошустрее, плевать на все, хуже уже не будет.

Я пожал плечами и прибавил скорости. Вскоре справа мелькнул огромный щит с надписью Deutschland, окруженный евросоюзовскими звездочками, и мы вышли на финишную прямую.

Глава 14. Крах последней надежды

Терри допивал гадкий кофе и хмуро смотрел в окно. Керстин сидела рядом, играла в какую-то дурацкую игру на телефоне — она свою чашку уже опустошила. Но, знаете ли, даже отстойный растворимый кофе с тостом намного вкуснее той непонятной жижи, что подавали в пункте временного размещения или, говоря проще, в лагере для беженцев. Снова и снова мысли Терри возвращались к этой отвратной душегубке, ставшей в итоге огромной братской могилой и едва не утянувшей ребят в свое холодное темное нутро.

Хотя, чему удивляться? Набилось двенадцать тысяч человек со всей центральной и восточной Европы — вон, даже из Эстонии прибыло целое семейство, немногословные и скромные родители с неугомонной тройней дошколят, норовящих объесть ближнего своего и сметающих со стола все до крохи, как саранча. Но обо всем по порядку.