Страница 14 из 20
Степан погладил Челку по шее, ласково провел шершавой ладонью по морде, ощутил мягкие бархатные губы. Едва дрогнули они в ответ. Тогда Степан достал из кармана полушубка горсть пшена, украденную из запасов Анисьи, поднес Челке. Она попробовала взять пахучее зерно, но только ослюнявила Степанову руку, просыпав половину на пол. Разучилась.
— Ох ты, беда какая! — выдохнул горестно Степан. — За что мне этакое наказание?!
В соседнем стойле молчала Коурая.
Степан сходил за теплой водой. Челка отпила совсем немного, но заметно ожила, потерлась мордой о Степаново плечо.
Ночевать домой Степан не пошел. Сидел на хомуте в стойле напротив и глядел на Челку. А она на его глазах вдруг, задрожав ногами, начинала приседать. И каждый раз при этом Степанову грудь наполнял холодок. К полуночи, разыскав в конюховке два широких брезентовых ремня, Степан подвел их под живот Челки и подтянул к верхним доскам перегородок. Челка благодарно пошевелила хвостом.
Под утро Челка ослабела совсем и, медленно оседая, повисла на ремнях. Степан метался возле, лаской хотел поставить ее на ноги. И она, понимая, напрягала последние силы, но ноги не выдерживали. И она опустилась совсем. Степан обнял ее за морду, прижался к ней…
Так утром и увидел их Нагуман Садыков. С одного взгляда понял все, тихонько вышел из конюшни, зашел к начальнику путейского хозяйства:
— Тама на конюшне Степан ревет. Челка издох… Хоронить нада.
С того дня, когда Альфия хотела наложить на себя руки, забеспокоился Афоня. Он наведался и в другие дома. Каждый раз возвращался невеселый. Во многих семьях ребятишки слабели. Да и по себе Афоня чувствовал, что слабеет. Поэтому не мешкая свез на базар все, что накопил с лета. Вместо муки купил немолотого зерна и картошки. На другой же день, прихватив котелок овсяной каши, пришел к Садыковым.
Альфия сидела с девочкой, которая ревела у нее на руках, отталкивая ручонками пустую грудь. И Афоня, рассчитывавший покормить только малышню, пригласил к столу и Альфию. На восемь ртов двухлитровый котелок — не велика еда. Но после того, как он опустел, повеселели ребятишки, исчезло выражение муки с лица Альфии.
— Картошка-то есть еще? — спросил хозяйку.
— Нету, — с коротким вздохом отозвалась та.
— Мало накопали?
— Совсем мало.
— А что так?
— Новый дорога все завалил, — ответила Альфия.
И Афоня понял, что огород Садыковых, как и некоторых других, попал под строительство тупика для разгрузки санитарных поездов: в Красногорске организовали госпиталь.
— Вот какая оказия! — только и вымолвил Афоня. — Выходит, карточки одни и все?
— Все.
Надолго замолчали.
— Слышь-ка, Альфия, — вдруг встрепенулся Афоня. — Вы корову-то в прошлую весну зарезали?
— В прошлую.
— А кожа где?
— В сарайка висит, — махнула рукой Альфия.
— Ну вот, — оживился Афоня. — Притащи-ка ее сюда.
— Зачем? — Альфия не торопилась.
— Тащи, говорю. Вот глупая… Ну, давай сам схожу. — И обернулся к печи: — Галимзянка, слезай быстрее, айда со мной.
Восьмилетний Галимзян слез с печи, оделся и вместе с Афоней вышел. Скоро они с трудом втащили в комнату замерзшую коровью шкуру, бросили на пол.
— Пущай тут и лежит до завтрашнего дня, — распорядился Афоня. — Утром приду.
С утра Афоня заставил Альфию вскипятить воды. Оттаявшую шкуру, предварительно разрезав на четыре части, распарили кипятком в вымытом корыте. Потом вместе с Нагуманом принялись соскабливать шерсть. Чистые куски кожи разрезали, заставив Альфию старательно вымыть каждый. Вычищенная коровья шкура едва-едва уместилась в большом тазу.
— Эвона — сколько еды у вас! — весело поглядывал на Садыковых Афоня. И распоряжался дальше: — Завтра получше истопи печь, Альфия. Опять приду.
На другой день Афоня кудесничал дольше. Нарезав кожи помельче наполовину большой кастрюли и залив ее водой, Афоня поставил кастрюлю в печь. После обеда при нем же непонятное варево вытащили. Тогда Афоня упревшую кожу переложил в деревянное корыто для рубки мяса и усадил Альфию за работу. Не более чем через час Афоня, перемешав бульон с фаршем и приправив его принесенной луковкой, разлил все по чашкам.
— Вот и холодец спроворили!..
Холодца получилось много, килограммов пять. И это был настоящий холодец. В тот день, впервые за несколько недель, вся семья Садыковых, да и Афоня вместе с ними, наелись досыта.
— Научилась? — спрашивал Афоня Альфию.
— Ага, научилась, — ответила та.
— Часто-то не делай его, — наказывал Афоня. — Разве что по воскресеньям. Тогда на месяц хватит, а то и больше. Дельный разоставок будет к карточкам-то…
Альфия послушно кивала и поправляла пеленку у маленькой, которая крепко спала возле ее груди.
…Когда Афоня зашел к Петрусю Жидких, тот обрадовался и растерялся одновременно. Дома он был один, лежал на кровати поверх одеяла, укрывшись своим пальтишком. При появлении гостя вскочил, поставил перед ним стул.
— Только холодно у нас, — сказал извинительно.
— Не беда, — успокоил его Афоня. — Не промерзну. Гляди, какой полушубок у меня.
— Старенький. И в заплатах…
— Это самое лучшее и есть, — улыбнулся Афоня. — Овчина, когда обомнется, она лучше и на ходу легче. А от заплаты — самое тепло. Не знал?.. Как живешь? В гости почему не забегаешь?
— А я никуда не хожу… Уроки…
Афоня уже видел, как сжалось и побледнело личико мальчика.
— А я тебе гостинец принес, — сказал Афоня и полез за пазуху.
Он положил на стол чистый тряпичный сверток с горячей, только что сваренной картошкой. Потом поставил четвертинку с молоком.
— Поешь-ка да поговори со мной…
— Что вы! — испугался Петрусь, отстраняясь от еды, — Я не могу…
— Нехорошо, — огорчился Афоня. — Обижаешь ты меня. Вспомни, как летом угощал меня капустным пирогом, или забыл?
Во взгляде Петруся отразилось сомнение в свой правоте.
— А грибной похлебки притаскивал в пол-литровой банке, тоже, поди, забыл? — осторожно донимал его Афоня. — А я не забыл… Ешь-ка давай!
— Хотите вместе? — предложил Петрусь.
— Ну и смешной же ты! — хохотнул Афоня и даже руками взмахнул. — Ты погляди: картошка-то еще горячая. Я только что целый котелок съел, это — остатки, — показывая на картофелины, ловко соврал Афоня.
— Ну, разве так…
Петрусь намеренно неторопливо чистил картошку, но от Афониного внимания не ускользнуло едва приметное дрожание детских пальцев и то, как Петрусь проглотил нетерпеливую слюнку. Откусив картошки, он прямо из бутылки отпил молока.
— А ты налей молока-то в чашку, — посоветовал Афоня.
— Из горлышка вкуснее, — ответил Петрусь.
— Коли так — другое дело…
Петрусь съел две картофелины из четырех, выпил ровно половину бутылки молока и остальное отодвинул в сторону. Увидев взгляд Афони, поспешно объяснил:
— Это — на потом.
Афоня почувствовал его хитрость. Петрусь никогда не забывал о матери. Даже тогда, когда ходили в лес за крупяшками и пиканами. Он самые лучшие нес ей.
— Разве так едят? Не обижай меня, — недовольно сказал Афоня.
Петрусь не знал, что делать. Затруднение оказалось столь мучительным, что щеки мальчика едва приметно зарделись румянцем. Тогда Афоня помог ему:
— Ты хоть молоко-то допей. А картошки пусть… Бутылочка-то у меня в хозяйстве одна.
Дальше упорствовать Петрусь не мог. Он допил молоко, а картофелины положил в маленький ящичек стола, в котором лежали ложки и вилки. Облегченно вздохнул.
— Школьные-то дела как? — спрашивал Афоня.
Петрусь пожал плечами.
— По-старому. Отметки хорошие. Только хлеба теперь не дают. Раньше на большой перемене вот такой ломтик давали да еще с повидлом иногда…
— Будут давать, — твердо пообещал Афоня.
— Может быть, — неуверенно согласился Петрусь.
— Радио-то у вас есть?