Страница 2 из 21
Несмотря на это, мы твёрдо уверены в том, что подлинная и настоящая общественная наука, если она пока еще и не сложилась, вполне может, начиная с данного рубежа, состояться и развиваться. Если она не родилась к завершению XIX столетия, она не могла родиться и на его закате, прежде чем он закончится, в силу отсутствия материальных оснований. Очевидно, что среди препятствий, затруднявших её развитие, перечисленных выше, наиболее важными без сомнения, являются недостаточность и несовершенство исторического материала, без обращения к которому ничего серьёзного нельзя было бы предпринять. Сегодня можно сказать, что этих недостатков не существует. Сейчас мы не только знаем историю Греции, Рима, Средневековья и современность неизмеримо лучше, чем наши предшественники век тому назад, но мы можем также воспользоваться знанием истории Восточных Империй, Китая, Японии, Индии, о которой ранее имелись самые поверхностные представления: сегодня, когда мы совершенным образом информированы относительно структуры и социальной организации не только соседних народов, но и народов отдалённых, цивилизациях и культуре весьма отличных от наших; сегодня, когда наконец, дисциплины, помогающие истории в собирании и оценке социальных фактов – статистика, археология, история древнего мира, этнография, сравнительная филология появилось столько новых сведений о человеке и человеческом обществе, мы по-настоящему не можем утверждать, что существуют какие-то условия или факты, недостающие для исследований и выводов: факты есть, условия мы имеем – пора говорить нам самим: кто имеет глаза, пусть видит.
II.То, что общественная наука ещё не родилась, можно превосходно видеть из анализа критериев, на которых основывается классификация форм правления, повсеместно принятая до сих пор. Даже зрелая наука не всегда имеет возможности для классификации. Но когда классификация делается, она должна соответствовать наиболее существенным качествам тех вещей или феноменов, которые наука изучает, а не их внешним проявлениям, иначе она будет основана на тривиальных, а совсем не научных наблюдениях. Критерии классификации должны отвечать подлинным критериям исследования. Так, например, в зоологии животные не классифицируются по цвету кожи или весу тела, поскольку эти свойства, не лишенные впрочем, важности, все-таки являются больше внешними, чем существенными. Подлинными критериями, по которым можно подразделять и изучать животных, выступает их анатомическое строение. Аналогичным образом, растения не делят на плодоносные и неплодоносные, поскольку это основание, говоря языком ботаники, не носит характера существенного, но должно отражать их структуру. Или когда у нас классификация форм правления, восходящая к Аристотелю, как можно убедиться, повсеместно принятая, которая выделяет демократические, аристократические и монархические формы правления по тому, находится ли высшая власть у большинства граждан, у ограниченного класса или же у одного единственного человека, мы вправе ожидать, что и эта классификация выстроена на наиболее важных и существенных характеристиках правления, а не на тех, которые наиболее легко доступны восприятию и вполне очевидны. Тем более что исследования форм правления повсеместно ведутся на основе данной классификации. Если же мы приходим к выводу, что при составлении классификации вдохновлялись исключительно поверхностными критериями и, не имея возможности заменить её другой, мы, тем не менее, можем найти иные критерии, более важные и существенные, изучения социальной организации народов с помощью которых мы косвенно обнаружим ту примитивную стадию, на которой, ещё находится политическая наука, по другому называемая социологией.
Для демонстрации того, что классификационные критерии исследования до сих пор используемые социологией не являются наиболее важными, мы не найдём лучшего способа, чем предоставить перед взором читателя другие критерии, имеющие большую важность. С этого мы непосредственно и начинаем, обозначив, таким образом, один из кардинальных пунктов нашей работы.
Во всех обществах, существующих упорядоченно, в которых присутствует то, что называется управлением, помимо того факта, что власть в нём осуществляется от имени всего народа, или господствующей аристократии, или единственного суверена, того факта, который мы чуть позже будем тщательно рассматривать и убедимся в его значимости, мы неизменно сталкиваемся с другим фактом, а именно: что управляющие или те, кто держит в своих руках и осуществляет публичные полномочия, всегда являются меньшинством и что под ними располагается многочисленный класс людей реально никаким образом и никогда не участвующих в управлении и только подвергающихся управлению. Их можно назвать управляемыми.
Повторим, что данный факт является в высшей степени постоянным и всеобщим и можно сказать что, когда мы рассматриваем общество не с научной, а с практической точки зрения, скажем, почти личной и частной, мы без труда этот факт допускаем и действуем, и рассуждаем в соответствии с ним. Допустим, мы знаем, что в любой стране имеются в некотором количестве люди, осуществляющие все публичные полномочия и что плебс, люди бедные и необразованные в силу факта, а не права, постоянно не делают ничего иного, как подчиняются законам, хотя никоим образом не участвуют ни в создании, ни в претворении жизнь. И люди, прекрасно знающие изнутри секретные дела абсолютистских правительств, со всей очевидностью представляют, что за исключением редчайших случаев они сами и являются великой личностью на троне, а суверен в большинстве случаев есть лишь принцип, на основе которого осуществляется власть правительства, персонально не имеющий или имеющий незначительное влияние на правление. И если этот факт столь очевидный и столь легко воспринимаемый в практической жизни, до сих пор выпадал из сферы научного наблюдения или по крайней мере не нашел в ней того важнейшего значения, которого заслуживает, то его невозможно объяснить, не прибегая к особенным причинам научного плана, к которым мы сейчас и переходим.
Прежде всего, исторические предубеждения, которые по обыкновению заставляют нас рассматривать социальную организацию давно ушедших народов в таком свете, который искажает точное видение истины. У всех нас голова в большей или меньшей мере заполнена сведениями о знаменитой демократии в Афинах, о прославленных эдиктах римского народа, о народных правительствах средневековых республик, что зачастую, рассматривая вещи не слишком внимательно, мы пребываем в убеждении, что в Афинах в век Перла, в Риме во время Гракхов, во Флоренции XIV века численное большинство тех, кто проживал на территории государства и подчинялся его законам, и управлял им. Желания народа, граждан всегда возбуждают у нас идею большинства, и зачастую представление о том, что суверенитет государства как раз и заключается в общности людей по отношению к которым всем вместе и употребляют одно из этих слов. Мы привыкли к этому положению, что правительство большинства в той или иной стране есть факт, если и не постоянный, то часто встречающийся, в котором нет ничего необычного.
Подобным же образом, уже в другом порядке исторических фактов, мы привыкли персонифицировать правительства с суверенами и королями, и часть наследование и чередование их на троне и видеть в этом политическую историю стран с монархической формой правления. Мы даже допускаем, как вполне обычную и возможную вещь, что произволение одного единственного человека может стать законом для многочисленного и политически организованного общества, что один единственный может заставить подчиниться своим командам миллионы людей.
Мы пока больше не настаиваем на этой первой причине научных ошибок обусловленной исторической предвзятостью. Достаточно того, что мы её подчеркнули. Для её раскрытия потребовалась бы широкая панорама исторических фактов, к которой мы вернёмся в последующих главах.
Наряду с историческими предубеждениями можно поставить предубеждения, которые мы назовём современными. В наши дни многие правительства представляются выразителями воли страны; допускают и полагают также, что легальное основание для них состоит в том, что большинство их добровольно допускает. Естественно многие не задумываются о том, является ли эта легальная презумпция фактом действительности и таким образом в уме постоянно укрепляется принцип, что большинство – это те, кто управляет или, по крайней мере, те, кто могут управлять. Мы также часто слышим разговоры о правительствах, от нас не столь давнишних, которые управляют, исходя из автократических начал, и даже в этом случае этот легальный принцип принимается за факт, и мы верим, что целые нации подчиняются абсолютистскому правлению одного человека. С этим современным предрассудком, весьма укоренившимся и распространённым, мы встретимся в следующих главах и найдём ему полное опровержение.