Страница 8 из 28
- У Фета нет такого стихотворения, - пискнула Надежда трагическим голосом. Она и сама любила щегольнуть цитатой, но, конечно, неопровержимо точно, до последней буквы.
- Есть, - сказал упрямо Гусь. Гусь не любил, когда ему перечили, он к этому просто не привык. Последние и неопровержимые аргументы Гуся (кисти рук, сжатые в кулаки!) были как всегда готовы доказать и на этот раз свою правоту. - У Фета есть такой стих. Я его читал своими глазами. - И Гусь упрямо повторил то, что он считал стихотворением Фета: "Моё от меня вам здрасте!" и т.д. и т.п.
Члены судейской коллегии беспомощно переглянулись, продолжая молчать. На помощь пришёл Тарас Сидякин.
- Может быть, это... в некотором роде: "Я пришёл к тебе с приветом рассказать, что солнце встало?.."
- А я вам что говорил? - подтвердил Гусь, с победоносным видом разжав "аргументы", то есть кулаки, и отбив при этом лихую чечётку.
Все облегчённо вздохнули, радуясь тому, что и эта маленькая стихотворная проблема, заданная им Гусем, решилась так легко и просто, а то ведь, рассердись Гусь, неизвестно, что бы за этим последовало.
- Принёс расписку? - холодно спросила Лена. Она хорохорилась, но на самом деле ей было не по себе. Вдруг не принёс? Тогда выходило, она зря расхвасталась перед всеми.
Гусь медленно двумя пальчиками выудил из бокового кармана рубашки сложенный вчетверо листок бумаги.
- Всё равно это какое-то святотатство над Фетом, - успела прошептать Надежда Фокина.
- И даже кощунство, - успела согласиться с ней Светлана Мухина.
- Наше вам почтение и ваше нам прочтение...
Лена победным взглядом оглядела притихшую судейскую коллегию.
- Давай! - Елена протянула руку.
Но Гусь не спешил отдавать расписку. Он держал её над головой. Он сомневался: стоит ли отдавать? А может, его попросту надули?
- А в Эль-Греции на время их олимпийских игр действительно прекращали всякие... ну, эти... как их... - замялся он.
- Безобразия... - подсказал Тарас.
- Попрошу без оскорблений, - сдвинул брови Гусь.
- Секретарь, предъяви доказательства! - официально обратилась Елена к Цветкову.
Геннадий достал из папки книжечку, перелистнул и, найдя нужное место, важно прочитал:
- "...Во время Олимпийских игр по всей Греции устанавливалось священное перемирие... Никто из греков не имел права применять оружие... Все, едущие на игры, считались неприкосновенными лицами, находящимися под особым покровительством Зевса... "
Гусь недоверчиво заглянул в книжку, чтобы убедиться, что Геннадий Цветков его не обманывает.
- Ну, уж если древние эль-греки завязывали все свои делишки, то мне сам бог велел... - Гусь вздохнул и со словами: "Наше вам прочтение!" - вручил расписку Елене Гуляевой. - И зачем только они завязывали, эти самые эль-греки! - снова вздохнул он. - Чудаки!
- Нет, но почему он греков называет эль-греками?! - истерически воскликнула Надежда, во всём стремившаяся к точности.
- Потому что картина такая про греков шла "Эль-Греки", - заявил Гусь.
- Картина называлась "Эль Греко", а не Эль-Греки, и была она про испанского художника Эль Греко, а не про греков! - вскипела Надежда.
- Надо же, - опешил Гусь. - А я думал, что это про греков, которые пили эль...
- Хватит вам спорить, - прервала их Елена. - Главное, что Гусь дал расписку. - И ликующе её обнародовала, не удержавшись от замечания: - Ошибок-то, ошибок! Ну ладно... "Я, Гусь, обязуюсь во время олимпийских игр и подготовки к ним, по примеру древних греков, которые тоже завязывали свои дела в Риме: 1) не давать срисовывать с икон копии; 2) не давать по организму; 3) не хрюкать; 4) не курить; 5) не выражаться..." Так!.. - Она поспешно пропустила. - И ещё десять "не". "...И если я нарушу эту клятву, то пусть меня постигнет презрение моих корешей и кара начальника 215 отделения милиции". И подпись... Прекрасно! - сказала Лена, относя слово "прекрасно" больше к себе, чем к Гусю. - А то переписал бы эту расписку на всю жизнь. Тебя за эти иконы ещё в тюрьму посадят.
- Хочешь медаль получить за спасение утопающего в волнах житейского моря? - спросил Гусь Елену и сам за неё ответил: - Не боись, мне любое море по колено, после игр докажу.
- И пусть перестанет петь свои дурацкие безграмотные песни, потребовала Надежда. - Хотя бы на время олимпийских игр.
- Минуточку! - встрепенулся Гусь. - Почему безграмотные! обиделся он. - Это же слова Жоры-Интеллигента. Что он, истории не знает, что ли? Сам сколько раз в неё попадал!..
- Да Цезарь никогда не был древнегреческим королём, он был римским императором, понятно? - возмущённо продолжала Надежда.
- Серьёзно? - изумился Гусь. - Тогда за что же Жору все зовут интеллигентом?.. Такую фальшивку пустил!.. - сокрушённо покачал он головой.
- Вот тебе слова олимпийского вальса, - Елена вырвала из тетради Лёни Толкалина листок и протянула его Гусю. - Выучи, а свои дурацкие песни брось...
- В темпе вальса, - прочитал Гусь и продолжал:
Не слышно команд, ни призыва стартёров
Ни рева трибун и не судей наказ.
Зато зазвучал нам сегодня весёлый
Наш вальс олимпийский,
Спортивный наш вальс!
- Кстати, - сказала Надежда, обращаясь к Гуляевой, - а почему бы нам не привлечь Гуся к нашему празднику искусств? Понимаешь, Гусь, - обратилась Надежда к Гусю как к равному, - Кубертен, воскресив древнегреческие Олимпийские игры, почему-то не воскресил в них союз спорта и искусства.
- Чего, чего? - переспросил Гусь, принимая равенство как должное и заслуженное.
- Ну, в Греции, - вмешалась Елена Гуляева, - во время спортивных состязаний состязались ещё певцы, поэты. И мы тоже хотим, чтоб у нас... В общем, ты вот петь умеешь...
- И танцевать, - подсказала Фокина.
- И танцевать.
- Ну вот что, - сказал Гусь, поняв, к чему клонит свои слова Гуляева, - у вас своя самодеятельность, у меня своя. А насчёт Кубертена - это по моей части, дайте мне его адрес, и я ему покажу, как упускать... чего он упустил-то?
Гуляева улыбнулась и сказала:
- Кубертен умер в 1937 году.
- Его счастье, - сказал Гусь.
- Кстати, - вставил Тарас, - и пусть Гусь не только себя, но и Жору-Интеллигента призовёт к порядку, и всю его "хиз оркестру".
- Да, Гусь, - встревожилась Елена, - я надеюсь, что ты не только сам будешь вести себя как подобает, но не позволишь никому здесь хозяйничать.
Гусь снисходительно посмотрел на неё.
- Гуляева, я же тебе сказал, что буду ангелом-хранителем ваших олимпийских игр. - Он достал из кармана маленький иконописный портрет казанской божьей матери и широким крестом благословил весь двор, на котором кипела подготовка к играм! - С вами бог! И я!.. Так что вы в полной безопасности!
Затем он, походя, снял висящие на гвозде пять скрещённых олимпийских колец из фанеры и приставил их к затылку, словно нимбы:
- Так начинается житие святого - разумеется, только на время олимпийских игр! - Гуся-великомученика! Извините, побыл бы с вами ещё, но ведь я не только ваш раб, но и божий!
Ударив по струнам гитары, Гусь запел:
Окружу я себя разной свитою.
Из амфор буду есть я и пить!
И, как Цезарь со своей Нифертитою,
На приемы в посольство ходить.
С этой чудовищно неграмотной песней Гусь отправился в обратный путь.
Вообще-то для Гуся не существовало ни дорог, ни тротуаров, ни дорожек, ни переходов. Он прокладывал их сам, спрямляя выкрутасы пешеходных тропинок и укорачивая пространство всеми дозволенными и недозволенными способами. (Впрочем, Гусь ведь не только так перемещался, он так и жил!) Гусь сноровисто перепрыгнул во дворе всё, что можно было перепрыгнуть, спрямил, что можно было спрямить, сэкономил всё, что можно было сэкономить и во времени и в пространстве, и, перемахнув через забор, скрылся в никому не известном направлении своей жизни.
- Но ведь Нифертити была женой не Цезаря, а Тутанхамона! - в отчаянии вскричала Надежда. - Это же какая-то очередная фальсификация истории!..