Уорлегган

Она вспомнила это только на лестнице, но было уже поздно. Только собственная тень составила ей компанию до дверей спальни, ступая перед ней, как гостеприимная хозяйка постоялого двора. В спальне Кэролайн зажгла свечу и уставилась на плащ, шляпку, шарф и перчатки — все лежали в ожидании. Ее поклажа ждала внизу и в карете, как и Гораций. Кэролайн дважды дернула колокольчик, чтобы вызвать свою камеристку Элеанор.

Когда девушка явилась, Кэролайн сказала:

— Дядя нынче припозднился. Мы немного отложим отъезд. Скажи Бейкеру... Остальные слуги уже спят?

— Все, кроме Томаса, мисс. Он ждет хозяина, чтобы погасить свет и запереть двери, мисс. Бейкер говорит, тот жаловался, что приходится так долго бодрствовать.

Кэролайн прикусила губу.

— Скажи Бейкеру, чтобы ничего не предпринимал, пока дядя не ляжет. Будет сущей катастрофой, если Томас увидит, как запрягают лошадей.

— Хорошо, мисс... Это всё?

— Нет. Сделай вид, будто ложишься спать. Если получится, незаметно выскользни из дома и садись в карету. Иначе Томас удивится, чего это ты слоняешься по дому. И еще я боюсь, что Гораций испугается темноты. А когда он напуган, то громко лает. Оставайся там, пока я не приду.

— Хорошо, мисс. Только возьму чепец и плащ.

— Будь осторожна! Чтобы никто тебя не увидел.

Когда Элеанор вышла, Кэролайн стала расхаживать взад-вперед по комнате, по-прежнему кусая губы. Потом резко схватила одежду, огляделась, дабы убедиться, что ничего не забыла, поставила на туалетный столик письмо дяде, чтобы его было сразу видно, задула свечу и вышла.

Ее тень увеличилась. Когда Кэролайн двинулась по коридору, тень быстро прыгнула вслед за ней. Из-под двери большой гостиной еще пробивался свет. Девушка поколебалась и прошмыгнула в комнату горничных на противоположной стороне коридора. Там едва ей хватало места среди щеток и тряпок, Кэролайн боялась пошевелиться, чтобы что-нибудь не уронить.

Она простояла так еще десять минут в напряжении, приоткрыв дверь, чтобы видеть освещенный уголок двери гостиной. Время приближалось к одиннадцати.

Мистер Пенвенен вышел. Он нес свечу и кожаную папку под мышкой. Комната за его спиной погрузилась в темноту. Дядя закрыл за собой дверь, подошел к канделябру на углу и снял его. Потом направился прямо к каморке, где стояла Кэролайн.

Завороженная, как застигнутый кошмарным сном ребенок, она наблюдала, как дядя идет к ней. Затем дверь перед ее носом резко захлопнулась, и девушка услышала шарканье удаляющихся тапочек.

В полной тьме она медленно выдохнула и стала считать про себя, чтобы не выйти слишком рано. На пяти сотнях Кэролайн подняла задвижку и выглянула наружу. В коридоре было темно.

Зная, что может натолкнуться на Томаса, она тихо прокралась по коридору к лестнице и дальше вниз. Никогда раньше ступеньки так не скрипели. Спустившись, Кэролайн направилась в комнаты прислуги, которые примыкали к конюшне. На кухне горел свет, дверь приотворена. Ее кучер Бейкер сидел перед едва теплящимся огоньком в незамысловатой рубахе и чулках и затачивал деревяшку. Он выглядел полусонным, готовым вот-вот отправиться в постель. Если такова была его роль, то играл он хорошо.

Когда вошла Кэролайн, Бейкер резко вскочил. Она приложила палец к губам, запыхавшись, сама не своя. Последние минуты неожиданно выдались напряженные.

— Томас?

— Пошел наверх, мисс, всего три минуты как. Не думаю, что спустится.

— Тогда подожди еще пять минут, а потом ступай к лошадям.

— Да, мисс.

— Я иду прямо к карете. Элеанор уже там. Мы будем тебя ждать.

— Хорошо, мисс.

Приготовившись покинуть кухню, она посмотрела на часы. Пять минут двенадцатого. Дуайт уже должен ждать.

***

Лотти Кемпторн проснулась почти сразу же, как почувствовала на лице дуновение прохладной ночи. Она не двигалась, но заметила, что отец совсем рядом и высунулся в окно.

Она услышала его приглушенный голос.

— Это просто лихорадка, я думал за вами послать, доктор, но потом решил подождать до первых петухов, чтоб вас не беспокоить. Может, утречком будете проезжать мимо...

— Я осмотрю тебя сегодня, — произнес голос снаружи.

— Думаю, это может подождать, и завтра...

— Впусти меня. Нам надо поговорить.

Пока, что-то бурча про себя, ее отец закрыл окно и стал натягивать штаны, Лотти не шевелилась. Она знала, что не должна обращать внимания, когда отец уходит или приходит, а если же задаст вопрос, то, скорее всего, заслужит оплеуху или ругательство. Так что она поудобнее легла на тонком и твердом матрасе, прислушиваясь к тихому дыханию спящей рядом Мэй.

Отец спустился вниз, прихватив свечу, и Лотти услышала, как тот отодвигает засов на двери. Большинство жителей Сола никогда не запирали двери, ни днем, ни ночью, но только не Чарли. Она услышала, как отец разговаривает с гостем, и села, почесавшись в темноте. Она гадала, зачем доктор Энис решил так поздно их навестить, и почему говорит таким странным тоном. Доктор Энис был к ней так добр и всегда любезен. Не иначе случилось нечто ужасное.

Она не могла совладать с любопытством, выскользнула из постели и, дрожа, пробралась к люку, ведущему вниз, подняла его на пару дюймов и заглянула.

Ее отец сидел на стуле, под пристальным взглядом доктора Эниса, и пытался возмущаться, а доктор навис над ним с белым и суровым лицом. До нее донеслись слова:

— У тебя нет никакой лихорадки, и ты прекрасно об этом знаешь. И никогда не было. Зачем ты рассказываешь всем сказки?

— Может, для вас это не лихорадка, доктор, но три часа назад я потел, как скаковая лошадь. Да еще Лотти только что выздоровела от оспы... Вот, смотрите! Пощупайте! Разве это не...

Но лицо доктора Эниса, доброго доктора Эниса, не изменилось.

— Эта фальшивая болезнь ведь только предлог, чтобы избежать участия в выгрузке контрабанды, так ведь, Кемпторн? Почему ты не желаешь принимать в этом участия?

Отец, которого Лотти любила, облизал губы и стал застегивать рубаху.

— Да я ж весь дрожу. Сначала накатывает, как холодная вода, как лед. А потом...

— Уже два года здесь имеется доносчик, который пересказывает новости за золото. Ты ведь это знаешь, Чарли?

— Да уж конечно. Каждый знает. Его схватили?

— Мне кажется, что да.

Лотти переместила затекшую ногу и приподняла люк еще на несколько дюймов.

Ее отец встал.

— Кто, я? Боже ты мой, доктор, да что это вам в голову втемяшилось? Ну и идейка! Да это ж оскорбление! И всё из-за того, что меня внезапно скосила лихорадка. Вот прям перед вашим приходом у меня зуб на зуб не попадал!

— А откуда ты взял всё это? — спросил доктор Энис, сердито обводя руками комнату, и Лотти испугалась, что он ее заметит. — Чем ты за это заплатил? Шторы, ковры, оконное стекло. И все на доходы от шитья парусов? Или ты продаешь друзей?

Отец Лотти улыбался, но она хорошо его знала — улыбка не была дружелюбной.

— От шитья парусов, доктор. Истинная правда, жизнью клянусь. И никто не может сказать, что это не так. А теперь уходите, доктор, оставьте меня в покое, и свои гнусные подозрения с собой заберите! Ишь чего! Являетесь сюда посреди ночи с такой мерзкой ложью...

— Это тебе придется уйти, Чарли, и побыстрее, если дорога жизнь. Сегодня ты донес на своих друзей, ведь так? В котором часу состоится выгрузка? Еще есть время их предупредить?

— А что, если я кое-что про вас расскажу, доктор? Что вы домогались Розины, с тех пор как ее увидели, и лапали ее? А? Что вы возвели на меня напраслину, чтобы я на ней не женился? Я-то знаю. Все ваши с ней проделки знаю, как вы втихаря ее тискали, пока матери нет дома. Мне Розина рассказывала. Вы должны благодарить, что кто-то еще хочет на ней жениться.

Доктор Энис резко дернулся, и отец Лотти отпрянул, словно ожидал удара, но доктор повернулся к столику, где в тот вечер играли Мэй и Лотти. Она вытянула шею, чтобы разглядеть, что он там подобрал, и с удивлением поняла, что это книга с картинками «История милашки Примроуз».