Страница 10 из 13
Надежд на то, что духи отзовутся на мой зов или вместо помощи не накажут меня снова, не было, но у меня на руках умирал незнакомец, и я совершенно не догадывалась, где нахожусь. Я просила исцеления юноше и защиту для всех, кто попал сюда из подлунного мира через несправедливость, для всех, кто подвергся гонениям и был замучен до состояния, в котором душа больше не может поддерживать тело и, обретая новую плоть, бежит в иные миры. Выбивая неистовый ритм, как после рассказывал мне Илорен, я протяжно кричала на родном языке, а в глазах моих клубился тот же туман, что окружал нас. Вскоре волосы, встав дыбом, начали потрескивать и зигзагообразные молнии стали вспарывать землю в ритме, который задавала моя рука, подняв в воздух со степи всю пыль. Ветер, кружа её в вихре воздушных потоков, стал разносить этот пух в разные стороны, пока перед нами не оказалась сплошная тёмно-серая стена, ещё не определившаяся и бывшая только скоплением роящейся пыли. Змееобразный виток медленно отделился от этого хаоса и потянулся в нашу сторону, следом за ним отделился второй, двумя лианами они подбирались к нам, отгоняя по мере приближения туман. А чем дальше отступала молочная мгла, тем более прояснялся мой взгляд. И вот я прозрела и, по инерции, колотушка последний раз вонзилась в кожу бубна и разорвала её, в этот миг всё озарилось ослепительной вспышкой. Лианы, обхватив нас, подняли в воздух и понесли в сторону степи. Чудовищный грохот запоздалого грома потряс округу, и мне показалось, что больше я никогда не услышу. Щупальца, переносившие нас далеко от земли, вдруг вошли в наши тела, и мы зависли привязанные ими к этой степной буре, словно пуповиной. Потом я ощутила, что всё во мне словно сжимается в кулаке огромной руки, я посмотрела налево, туда, где висел Илорен, и увидела, что он окончательно потерял сознание и уже ничего не чувствует. Меня тряхнуло, и виток вышел из тела, зацепившись за инструмент, зажатый в руках. Илорен уже летел вниз, когда я ещё упрямо держалась как за соломинку за бубен, но виток ещё раз с силой дёрнулся и вот я уже лечу, чтобы разбиться. Я видела, как оба щупальца влились в общий хаос, забрав с собой, судя по бело-красной тряпке, мелькнувшей в серой массе того, что бросил Илорена, и саван юноши. Дальше всё потеряло значение, так как я снова, в который раз в тот день, готовилась к неминуемой гибели. Но соприкосновение с землёй хоть и было весьма болезненным, не убило меня. Убедившись, что цела, я посмотрела на совершенно здорового, без единой царапины на теле и нисколько не смущённого своей наготой, молодого человека. Заметив, что он очень красив, я, чтобы скрыть неуместный интерес, посмотрела туда, где была степь. Вместо неё я увидела то, что видит каждый, кто приходит в наш Мир также как ты: огромную скалу, вершина которой терялась в облаках, в неё были вделаны бронзовые врата, величественная монументальность которых поражали воображение. На дверях был высечен рельеф, изображающий молодую и очень красивую пару, только сюжет был грустный: девушка сидела на коленях, низко склонившись над умирающим юношей, из последних сил поднявшим руку к губам прекрасной девы, чьё лицо исказила маска горя. Воздух стал спокойным и безмятежным и, сколько хватало глаз, вправо и влево от ворот тянулась эта серая и неприветливая скала. Створки ворот стали медленно открываться. За ними я увидела лесную опушку, переливающуюся теплом разных оттенков зелёного и коричневого, искрившихся мириадами капель росы, сияющих в лучах летней зари. Мы услышали дивное пение птиц, и олень посмотрел из кустов прекрасными глазами на измученных путников, словно не понимая, почему они мешкают там, на мрачной туманной тропе, когда жизнь так близка. Первым решительно двинулся Илорен и, не столько веря в благостный край, где смогу отдохнуть, сколько боясь потерять единственного человека, которого видела здесь, я спешила за ним. Так мы вошли в новый Мир, рождённый чтобы восстановить справедливость и дать отдых потерянным душам, обвинённым несправедливо и попавшим на тропу немертвых.
Я полагала, что поначалу мы будем там единственными людьми, но это было не так. Дворец - первое строение, которое мы увидели. И он был обитаем. Ещё издалека я различила непонятную суету, происходившую во дворе. Когда мы подошли к распахнутым воротам, зазвучали звуки оркестра и ливрейные слуги, стоявшие вдоль расстеленной красной дорожки, склонились в почтительном поклоне. У них за плечами толпилось множество красиво одетых людей и в их рядах то тут, то там раздавались крики: "Да здравствуют король и королева!" Мы шли, стараясь ни с кем не встречаться глазами. А уже во дворце нас, как детей, водили в ванную комнату, в гардеробную, в столовую и, наконец, в спальню, где мы, не сказав друг другу ни слова, уснули на четырнадцать дней. Очнувшись, мы стали обсуждать всё произошедшее после встречи. Илорен полагал, что я наколдовала настоящее королевство с подданными и именно эта версия считается официальной в нашем Мире. Я сомневалась, что в моей власти сделать подобное, но не стала особо пытаться разубеждать своего спутника. Вскоре выяснилось, что большинство наших подданных это всего лишь тени людей: они не эмоциональны, ничем не интересуются, ничему не удивляются и существование их чисто формально, так как кроме заученного этикета и набора учтивых ответов на все случаи жизни, в них не было ничего осмысленного. Со временем эти странные обитатели Королевства эволюционировали, что можно заметить даже по нашему Ульриху, но всё же у них нет ни воли, ни желания её обрести. В основном это придворные и слуги, те, кто встречал нас по прибытии сюда. Однако население постоянно росло за счёт уже настоящих душ, навсегда покинувших свой мир ради новой жизни, только они ничего не знали о своём прошлом, сохраняя при этом свои знания и умения, нужные для ремесла и хозяйства, а так же характер и предпочтения. В скором времени отличить тень от настоящего человека стало практически невозможно, ведь здесь до последнего времени все жили вечно и никогда не старели, так что они стали подражать осмысленности людей, а те, в свою очередь, начали перенимать бессмысленность теней.
Признаюсь, всегда отдавала предпочтение своим придворным, они не судят меня за спиной, ведь, по сути, я им безразлична, как и всё окружающее. Поэтому им и в голову не придёт мысль о предательстве, незачем. А вот Илорен всегда любил живую силу, оригинальность, эмоции и энергию. Он был рождён под ослепительным солнцем, в тёплом краю, на берегу моря. Он был также красив и силён, как изваяния божеств, в изобилии разбросанных по его родному острову. Бесстрашие и любовь к риску сделали его ловцом жемчуга. Однажды Илорен гулял на закате вдоль берега моря и увидел вдалеке девушку, стоявшую на краю высокой скалы, раскинувши в стороны руки и запрокинув назад голову. Она раскачивалась, опасно кренясь над обрывом, который был печально известен во всех уголках острова. С этой скалы не раз прыгали неразумные, за что людская молва дала ей прозвище "мыс самоубийц". Илорен помчался к ней, страшась того, что не успеет, каждый миг мог стать последним. Он боялся окликнуть её, ведь это могло испугать несчастную. Вскоре юноша достиг скалы и стал медленно и бесшумно подходить со спины к девушке. Она же, судорожно всхлипнув, издала короткий детский стон и сделала шаг в пустоту, но повисла в сильных руках своего спасителя.
- Зачем? - спросил он, поставив её на землю и, развернув к себе лицом, пристально всматривался в незнакомые черты. Он держал юное хрупкое тело, на печальном лице которого под сведёнными бровями сверкали две серых звезды. Она молча смотрела сердитым взглядом, давая понять, что ничуть не нуждается в непрошенных покровителях. Но Илорен даже не думал её отпускать, более того это бесстрашное создание его привлекало той внутренней силой, которая незримыми волнами исходила от незнакомки. - Как твоё имя?
- София.
Как рассказывал мне король, это был голос сирены и, услышав его, он тут же словно упал на дно, не успев набрать воздуха в легкие. Сочетание этой тонкости, лёгкости, слабости с внутренним жаром и сталью само по себе пробудило в нём интерес, тем более мы склонны невольно преувеличивать достоинства тех, кому смогли оказать услугу. Но этот голос шёл, словно из глаз цвета штормового моря, в нём отразилось все её существо и Илорен снова, с большей настойчивостью и недоумением, спросил: