Страница 69 из 86
Мы разговорились и в трамвае сели рядом. Ее остановка была за одну или две до моей. Прежде чем выйти, она сказала, что хотела бы увидеться снова, и попросила у меня номер телефона: я ей понравился и ей было со мной интересно. Я ответил, что не возражаю, но, к сожалению, не помню свой номер, и поэтому нам придется ждать, пока мы снова не встретимся на остановке. Через три месяца мы действительно встретились. Я решил, что не стоит больше ее избегать, и дал ей номер своего телефона. Скоро она позвонила: «Когда можно к вам зайти?»
Я ответил, что очень занят, зная какими требовательными бывают русские женщины, покушающиеся на ваше время всеми возможными способами. Но когда она позвонила второй раз, я решил, что нечего откладывать встречу, и пригласил ее к себе. Она пришла точно в назначенное время и провела у меня пару часов. Мы болтали обо всем на свете, а потом, как я и ожидал, она захотела назначить новое свидание.
Мне была приятна ее компания, хотя я старался избежать серьезных отношений. В течение нескольких месяцев Лена время от времени навещала меня. Хотя она знала, что я приехал из Америки, ей было любопытно узнать о моих корнях, и однажды она спросила:
— Ты кто на самом деле — американец или африканец?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ведешь себя не как негр.
Я спросил, что она хочет этим сказать, и она ответила:
— Говорят, что чернокожие так любят белых женщин, что не в силах устоять перед ними. Мы же с тобой встречаемся уже девять месяцев, а ты даже не дотронулся до меня ни разу.
— Мои предки — африканцы. Возможно, твое представление о чернокожих ошибочно. А может, дело во мне. Решай сама.
Лена продолжала у меня бывать и, к несчастью, влюбилась в меня. Однажды она пришла грустная, с заплаканными глазами. Я спросил, что случилось.
— На заводе меня вызывали на допрос, хотели узнать, зачем я так часто с тобой встречаюсь, угрожали мне. Они знают, что я бываю у тебя раз в неделю, и их интересовало, в каких мы отношениях. Я сказала, что мы просто дружим. Тогда они запретили мне к тебе приходить, или же меня выгонят с работы.
- Что ты собираешься делать?
— Сама не знаю. Только расставаться с тобой не хочу. Мне нужно еще подумать.
Я попросил ее сообщить мне окончательное решение, но, честно говоря, считал, что самым разумным для нее было бы держаться от меня подальше. Поэтому я посоветовал ей не рисковать больше и позвонить мне по телефону. Однако она все же пришла и сказала, что решила продолжить наши отношения, несмотря на угрозу увольнения.
И снова я вынужден был ее предупредить: «Пожалуйста, не думай, что я женюсь на тебе из-за того, что тебе угрожают». «Я и не думаю», — ответила она. Наш разговор длился недолго, и, как оказалось, мы виделись в последний раз перед долгой разлукой. За преступную, с точки зрения государства, связь ее выслали из Москвы. Прошло три года, прежде чем она снова появилась у меня. Она рассказала, что ей запретили приезжать и даже писать письма в Москву. Теперь срок ссылки окончился, ей разрешили вернуться и поселиться с матерью и сестрой. Я попросил ее больше ко мне не приходить. Она ответила: «Я должна тебя видеть. Я не могу без тебя». Тогда я сказал категорическое «нет». Наши встречи грозят ей новыми неприятностями, и если она придет, я не впущу ее и прошу меня за это простить.
Еще одно знакомство произошло в доме отдыха в Мисхоре, в июне 1934 года. Валя, подруга одной моей знакомой московской балерины, была рада повстречать настоящего чернокожего. Раньше она видела таких, как я, только на фотографиях и не могла понять, как это у людей может быть черная кожа. Незадолго до моего отъезда Валя сказала, что вместе с Ленинградским театром оперы и балета, в котором она танцевала, скоро приедет на десять дней в Москву.
В Москве Валя позвонила мне из «Гранд-отеля», и мы в тот же вечер встретились. Она пригласила меня в свой номер, и мы разговорились. Она была еврейкой, так же как и ее бывший муж, с которым она развелась. Когда она рассказывала мне о своей работе в балетной труппе, раздался громкий стук в дверь, и в комнату, не дождавшись ответа, ввалился какой-то человек с блокнотом и карандашом в руке. Обращаясь к Вале, он сказал: «Я пришел принять ваш заказ на ужин».
«Я не заказывала ужин. Что вам здесь нужно?» — ответила она резко.
Пропустив ее слова мимо ушей, он повторил: «Мне велено принять у вас заказ. Что вы будете есть?»
«Пожалуйста, оставьте меня в покое. Никакого ужина мне не надо. У меня гость».
Он ушел, а я порадовался, что мы всего-навсего разговаривали, когда этот детина, очевидно, посланный, чтобы проверить, чем мы занимаемся, ворвался в номер. Мы еще немного поговорили, и я ушел. Из Ленинграда Валя прислала мне письмо с приглашением приехать к ней на неделю.
Валя, скорее всего, не пыталась меня поймать; просто она была глупа. Как ей могло только прийти в голову, что я могу на неделю бросить работу и самовольно уехать из Москвы! Куда бы я ни отправился, за мной везде бы следили. Я послал вежливый ответ, объяснив, что очень занят и не смогу вырваться с работы. Потом мы еще несколько раз с ней встречались, когда она со своим театром была проездом в Москве. Инициатива неизменно принадлежала Вале. Встречи всегда были короткими — не больше двух часов — и в конце концов окончательно прервались.
В 1947 году в доме отдыха я познакомился с женщиной по имени Далия, которая мне понравилась. Ее прапрадед попал в Россию с наполеоновской армией. Я сразу же обратил на нее внимание. Высокая, красивая, очень живая, она имела обыкновение жестикулировать на французский манер. В тот вечер я с другими отдыхающими о чем-то беседовал, когда к одной из женщин неожиданно подошла Далия, узнавшая в ней старую знакомую. Они обнялись, начали говорить друг другу комплименты и сокрушаться, как давно они не виделись. Потом приятельница Далии представила ее нам.
Утром Далия подошла ко мне и предложила присоединиться к ней и ее друзьям, отправлявшимся на прогулку. Я пошел, и, хотя нас было несколько человек, она все время держалась рядом со мной. Перед ужином Далия договорилась с сестрой-хозяйкой, чтобы нас усадили за один столик. Мы не могли наговориться, а после ужина пошли в кино. Наше знакомство переросло в дружбу, и за день до моего отъезда Далия сказала, что решила ехать в Москву вместе со мной, хотя ее путевка заканчивалась через три дня. На вокзале в Москве она взяла номер моего телефона, и едва я вошел в квартиру, как раздался телефонный звонок. Звонила Далия, и мы договорились встретиться. Наши отношения продолжились, но, увы, ни к чему не привели — помешали власти.
На следующей неделе она пригласила меня в оперный театр, а еще через неделю — в кино. Когда мы вышли из кинотеатра, я заметил, что Далия — всегда и со всеми такая теплая и дружелюбная — ведет себя холодно, словно чужая, и понял, что по какой-то причине нашей дружбе пришел конец. Я проводил Далию до дома, и при расставании она попросила меня позвонить ей ровно в четыре часа в среду. Я удивился: «Почему ты хочешь, чтобы именно я тебе позвонил? И почему ровно в четыре? Раньше ты никогда не назначала точное время для звонка». Она пообещала, что я все пойму, когда позвоню ей.
До среды я ломал голову, пытаясь угадать, что же все-таки произошло. По-прежнему недоумевая, позвонил в назначенное время. Гудки. Снова набрал номер, и опять гудки в трубке. Сделал третью попытку, твердо решив, что если никто не подойдет к телефону, больше звонить не буду. На этот раз, когда я уже совсем отчаялся, Далия взяла трубку. Голос ее дрожал, и, похоже, она плакала. «Прошу тебя, пожалуйста, никогда мне больше не звони. Я не могу с тобой встречаться», — произнесла она громко.
Очевидно, она выполняла инструкции. Либо кто-то был с ней в одной комнате, либо наш разговор прослушивался. «Хорошо, хорошо», — пробормотал я и повесил трубку. Далия пропала из моей жизни до 1969 года, когда у меня раздался телефонный звонок. «Алло, это Далия. Сегодня день рождения Поля Робсона, вот я и вспомнила о тебе и решила позвонить», — сказала она таким тоном, будто прошло не двадцать два года, а двадцать два часа.