Страница 3 из 4
— После стирки прутом внутрь валенка вставляем вот такую круглую палку, — сказал Максим Иванович, — пимокаты зовут ее — балка, В носок тоже проталкиваем маленький каточек, называемый катарулькой. И начинаем катать вот этим чугунным рубчатым вальком» вроде того как раньше, когда еще мало было в деревне утюгов. И так до тех пор, пока валенок не станет валенком.
Максим положил перед ребятами пару мокрых валенок, плоских, будто по ним проехали дорожным катком.
— А как узнать, что валенок готов? — спросил Минька отца.
— Обычно пимокат определяет, ладно ли простиран валенок, просто на ощупь. Вот пощупайте. Если он стал плотным, жестким, если он, как говорится, заремнел — значит, готов.
Ванька пощупал теплое и мокрое голенище раздавленного валенка и действительно почувствовал, что оно «заремнело», то есть стало упругим.
— Теперь самое трудное. Валенок надо посадить на колодку. Дело, повторяю, ответственное. Принеси-ка, Минька, из сушилки катанок с колодкой.
Минька небрежно откинул заложку мятой жестяной дверцы, сунул руку в темное нутро куба и вытащил настоящий катанок, только он был немного лохмат и из голенища его торчал протезом деревянный обрубок. Минька сунул катанок Ваньке и тот от неожиданности чуть не выронил его — столь тяжел был он. Максим подхватил «небритый» катанок, поставил на пятку, покрутил туда-сюда, будто любуясь им:
— Да, дело, говорю, ответственное. Требует не только сноровки, но и тяма, вкуса то есть. Не тямлишь, не микитишь — лучше не берись за насадку. Всю прежнюю работу на нет сведешь. Фасон катанка во многом зависит от колодки. За хорошей колодкой всегда погоня, как за хорошей книжкой. Бывает, что и в очереди стоишь. Мастера, чтоб сделать добрую колодку, встречаются теперь крайне редко. Да и раньше они табунами не ходили. Мастер всегда редок. Тут должен быть талант, нюх особый. Не зря пимокаты хорошего колодочника почитают не меньше, чем музыканты — мастеров по скрипкам. Вот у нас в Таскине, к примеру, до сих пор охотятся за петуховскими колодками. Их несколько чудом сохранилось у старых катальщиков. Откуда такое слово — «петуховская колодка»? А жил когда-то в Каратузе, когда еще Каратуз и райцентром не был, некто Петухов, мастер, который из березовой болванки мог выточить наилучшую колодку. Без единого изъяна. Как говорится, отвечающую всем требованиям. А ведь никаких чертежей у него не было. Ничего — кроме чутья. Петухов давно помер, а колодки его живы.
Однако колодка еще далеко не все. Плохой катальщик, хоть распетуховскую колодку ему дай, фасонистого валенка не сделает. Валенок еще нужно как следует насадить на ту колодку. А уж тут полняком дело зависит от твоего умения и вкуса. На молодую ногу простирает пожестче, на старую — помягче. Для парня обязательно сделает завороты, хотя бы самые простые — вниз. Вон как у Миньки. А бывает заворот и двойной, и даже тройной: широко — вниз, потом поуже — вверх и еще раз вниз. Теперь бы такое, пожалуй, показалось смешно, да ведь мода — дело переменчивое. А в деревне она еще нередко и своя, местная. Вот я, примерно, как был парнем, нашивал катанки с тремя заворотами, у нас это называлось «чертово ухо».
— А Ларихин Минькины назвал «чертово ухо», — сказал Ванька.
— Слыхал звон, да не знает, где он, — усмехнулся Максим.
— Теперь на рубцы, — нетерпеливо подсказал Минька.
— Точно. Насаженный на колодку валенок последнюю шлифовку проходит на рубцах. Вот видишь, как будто стиральная доска из дерева? — обратился Максим к Ваньке. — Это и есть рубцы. Они делаются обязательно из лиственницы, которая не боится сырости, даже вроде бы прочнеет от нее, костенеет.
— Ну, теперь осталось катанок как следует просушить. В пимокатке есть специальная камера — сушилка, В домашних условиях лучшая сушилка — русская печь. Заложишь валенки с вечера, когда чугуны уже вынуты, но еще не совсем остыли угли в загнетке, — к утру готово дело. На одну-две пары запас тепла в печи всегда достаточный… Потом высушенный валенок палят на огне. Прижигают ему ворс, как поросенку. Потом обрабатывают пемзой, пока поверхность не станет ровной, гладкой.
— Видал пензу? — спросил Минька у Ваньки.
Ванька отрицательно покачал головой.
— Не пензу, а пемзу, — поправил Максим. Он достал с полочки, прибитой над верстаком, серый, ноздреватый камешек, похожий на застывшую речную пену. Передал его Ваньке, и Ванька с удивлением обнаружил, что камень этот необыкновенно легкий. Прямо как пушок.
— Пемза — вулканическая порода. Вулканов, как известно, в нашем Таскине нет, поэтому раздобыть хорошую пемзу не так просто. Тут бывает в цене даже и отирушек величиной в полтинник. Ну, а когда вовсе нет пемзы, пимокаты обходятся обломками хорошо прокаленного кирпича. Он тоже пористый, но против пемзы, конечно, не то… Теперь осталось валенки подкрасить. Если черные — сажей, размешанной в керосине, если белые — мелом или мучной пылью. Дальше — освободить от колодок, подложить в проемы под пятки по клочку шерсти или ваты — и пимы готовы. Обувайся и можешь без горя идти хоть в снежную тайгу, хоть в клуб на танцы, сибирский катанок тебя нигде не подведет. Ну, а теперь, Минька, дуй-ка за застилом к матери, заодно и Ванюшке застильню покажешь, пока к пимокатному делу интерес проявляет.
…Окна в окна с пимокаткой через дорогу — застильня. Приземистый дом с двускатной крышей. Окна от солнца. И потому дом всегда выглядит несколько угрюмым, насупленным, словно с обидой смотрит на людей, которые лишили его прошлой бурной жизни и значительности.
Первое, что поразило Ваньку, когда он вслед за Минькой проскользнул в застильню и из-за его плеча оглядел длинную с низким потолком комнату, была огромная машина с круглым барабаном, по которому параллельно один другому бежали валики. То есть валики никуда не бежали, а лишь крутились, поблескивая металлическим ворсом, и по ним тонкой пеленой расстилалась шерсть. На разных по толщине валиках и ворс был совершенно разный — то крупный, жесткий, как ежиные иголки, то мелкий и искристый, как соболиный бархатец. У подножия барабана шерсть ниспадала воздушной пенообразной массой.
Две женщины, налегая на рукоятку, с усилием крутили эту машину.
— Щерстобитка, — кивнул Минька в сторону шуршащего, пощелкивающего валиками и стучащего щеткой агрегата. Чувствовалось, что он и здесь свой человек. Женщины, которые работали за одним сплошным от стены до стены верстаком, похожим на нары, приветствовали его одобрительными возгласами. А писклявая тетка Домна, когда он проходил мимо нее, даже хлопнула по плечу.
— Наш пимокат пришел. Выдать ему лучший застил! Как застил делается? Слушай и запоминай. А делается застил так. Вот на этом полотне, по-нашему — воловище, раскладывают битую, то есть теребленую шерсть, таким вот квадратным войлочком. Потом полученный пласт вместе с воловищем накручивают на такую вот палку и закатывают. Вот так. Как тесто для калачей. Затем затирают ладонями через полотно. Войлочек «схватился», немного присел, свалялся. Теперь его разворачивают и кладут выкройку из тряпки — подносочник называется. Теперь согласно выкройке надрывают у войлока края, загибают их на подносочник и запорашивают швы шерсткой. Потом отдельно готовят еще три небольших округлых пласта и кладут как заплаты поочередно на носок, на подошву и на пятку, чтобы головка будущего валенка была толще голенища, дольше носилась, крепче держала тепло. Просто? — засмеялась тетка Домна.
— Дело просто, да не хватает роста, — пропела Макарьиха, высоченная, сутулая старуха.
— Ничего, было бы желание, — сказала тетка Домна.