Страница 51 из 79
Во дворе у председателя во всю мочь заорал запоздалый петух. Он был большой охотник до соседских кур и потому, видно, утомленный дневными похождениями, бессовестно просыпал свою утреннюю смену. Когда он, спохватившись, горланил на все село, ему злобно, коротко, будто взлаивали молодые псы, отвечали обманутые, оскорбленные соперники.
Андрей встал, и тотчас, будто ждала этого, выскочила из-за магазина тетя Маруся, побежала навстречу: слезы, сбившийся платок, на одной ноге резиновый сапожок, на другой — туфля. Не добежав, закричала:
— Андрейка, беги скорей ко мне — Вовик опять в поход собрался! Я его пока в сарае заперла, окаянного, да боюсь, как бы подкоп не сделал!
— Что-то вы повадились запирать? — сказал Андрей, шагая к Марусиному дому. — Куда теперь собрался? В прошлый раз в Чили, с фашистами бороться?
— Не говори, но, видать по всему, далеко — даже валенки захватил и старый примус.
— А отец-то ваш где?
Маруся приостановилась, прижала руку к сердцу:
— Ой, погоди, совсем в груди зашлось… Да с отцом вишь, как совпало — уехал с инженером машину получать, уж третий день нету. Ты приструни его построже, Андрей, постращай — не век же мне его караулить!
Что и говорить — трудно было Андрею работать. И возраст еще несолидный, и опыта совсем нет, и с людьми еще по-разному ладить не научился, а главное: чуть не все село — родня, друзья, все с детства его знают. И считают — раз свой, так уж должен иногда и поблажку сделать, в положение войти. А он не входит. Кое-кто, кого прижать пришлось, уж и не здоровается, отворачивается при встрече, никак не поймет, что не для себя старается, не для авторитета. Но когда вот так, про все позабыв, за помощью к нему, за советом или защитой бегут — сердце радуется и уверенность растет, что нет для него на свете лучшей работы, нужнее дела.
Маруся откинула от дверцы сарая полешко и распахнула ее. Вовка, одетый в школьную форму и поверх нее — в подпоясанный ватник, в лыжной шапочке, смирно, но с упрямством во всей фигурке сидел на рюкзаке, решительно смотрел на них.
— Ну пойдем, — сказал Андрей по-дружески. — Я тебя до шоссе провожу, попутку тебе остановлю.
Маруся в голос заревела. Андрей обернулся, подмигнул — Марусю как выключили.
Вовка с удивлением, недоверчиво посмотрел на них.
— Пошли, пошли. Или испугался?
— А чего мне бояться? — Вскинул на плечо рюкзак, вытянул за ремень откуда-то из угла ружье в чехле.
— Ружье оставь — вещь не твоя, да и рано тебе им пользоваться. А ты иди, Маруся, домой. Попрощайся с ним — и иди. Жди от него писем. Откуда? Ты в Сибирь наметился, на стройки? Или на зимовку?
Вовка предпочитал отмалчиваться. Он не понимал, почему его не ведут в милицию или в школу, он был полон недоверия и ждал какого-нибудь ловкого подвоха со стороны участкового. Андрей же был ровен и спокоен, говорил с ним по-дружески, будто ничего особенного не видел в том, что пацан бежит из дома, а он — милиционер — помогает ему в этом, провожает в дорогу.
Известной им тропкой — Вовка с рюкзаком за плечами впереди, Андрей следом — они вышли на проселок и дальше пошли рядом, согласно шурша листвой.
— И чего тебе, Владимир, дома не сидится?
Вовка опять промолчал, даже губы сжал поплотнее, бросил на Андрея чистый, откровенно встревоженный взгляд.
— Думаешь, я тебя отговаривать буду? Нет, Владимир, не буду. Я ведь тоже из дома бегал. Да и не таким мальцом, уже постарше был — школу кончал. Тогда война во Вьетнаме шла, слыхал об этом?
Вовка кивнул:
— С американцами?
— Ну, да. И так мне вьетнамцев жалко стало: такие они маленькие — я в газете видел, — худенькие, как пацаны совсем…
— А американцы здоровые, мордастые, с вертолетами, — поддержал Вовка.
Они вышли к шоссе, сели рядом на скамеечку под грибком. Вовка поставил рюкзак на колени, уперся в него подбородком, ждал.
— Собрался я и пошел в военкомат, принес заявление — хочу помочь вьетнамскому народу в справедливой борьбе против жестоких интервентов. Военком — он у нас хороший был, фронтовик — руку мне пожал, говорит, спасибо, вьетнамский народ очень нуждается в твоей помощи. Мы, говорит, из таких юных добровольцев решили создать особый отряд десантников. Завтра собираем всех, и ты приходи.
— Значит, ты, дядя Андрей, и во Вьетнаме воевал? А я и не знал!
— Нет, Владимир, ты слушай дальше. Собрались мы, посадили нас в машину, военком с нами, всю дорогу боевые песни пели, радовались — думали, оружие получать едем. И правда, приехали в воинскую часть. Построили нас и повели на полигон, где десантники тренируются. Смотрим — впереди чего только не настроено: и какие-то бревна на разной высоте, и лестницы всякие, и проволока колючая накручена, и, знаешь, такая стенка в виде дома с окошками. Военком говорит: "Это, ребята, полоса препятствий". И тут видим — выскакивает из окопа солдат в берете и с автоматом и на эту самую полосу. Как он начал по ней мелькать — преодолевать — ловко так, быстро: с бревна на бревно, под проволоку, на какие-то качели, а с них как даст очередь, а потом к дому — в одно окошко гранату, в другое и сам туда же, будто и себя в это окно бросил. Выскакивает, а рядом вражеские солдаты стоят — манекены, куклы такие, — он одного штыком, другого прикладом, третьего ногой в пузо и — дальше. Вдруг впереди как вспыхнет, и он прямо в огонь, проскочил, пламя с одежды сбил — и к машине. Завел и помчался, по канавам, по мосткам, разогнал ее и прямо в машине через окоп перепрыгнул мы все ахнули. Смотрит на нас военком, улыбается. Кто, говорит, повторить может? Один из нас попробовал — с первого же бревна свалился. "Все понятно, ребята?" — говорит военком…
— Дядя Андрей, — отчаянно завопил Вовка. — Я ведь тоже все понимаю, я ведь и учебники с собой взял, даже за два класса! Батя мой на границе служил, два раза нарушителей задерживал и товарища, который поранился, спас! А я за всю жизнь еще ни одного подвига не совершил!
Андрей положил ему руку на плечо, сказал серьезно:
— Хороший ты человек, Вовка. Если останешься таким, обязательно подвиг совершишь.
Вовка опустил голову, с каким-то тихим отчаянием покачал ею:
— Не совершу. Боязливый я, темноты боюсь. И пьяниц. Я для того и уезжать собрался, чтобы закалить себя от страха…
— Постой, постой, — удивился Андрей. — Это ты-то боязливый? Ничего себе! А с Куманьком кто подрался? Он же насколько старше и сильнее, а?
— Подраться любой дурак сможет. Особенно за справедливость…
— Ах ты, Вовка, Вовка, — не удержался Андрей и, обняв, притянул его к себе. — Пойдем-ка, Вовка, домой — мать-то волнуется.
Они встали. Вовка безропотно отдал Андрею тяжеленный рюкзак, а сам вызвался нести его планшетку.
— Тебе хорошо, дядя Андрей, у тебя работа вон какая. И не боишься ты никого — ни пьяных, ни хулиганов, ни бандитов.
— Не боюсь, — твердо ответил Андрей. — Не боюсь, потому что я тоже за справедливость, потому что со мной рядом много таких, как ты, — они в беде не оставят, помогут, если надо.
Вовка не сдержал улыбки, потерпел — и все-таки засмеялся от радости.
— Хочешь нам помогать?
— А как? Меня ведь и в дружину не приняли. Богатырев говорит: мал еще, а сам, хоть и старый, а все еще с меня ростом.
— Не в росте дело, Вовка, а в характере. Будешь у меня помощником?
— Дядя Андрей, — Вовка остановился, поднял руку, будто хотел отдать пионерский салют. — Дядя Андрей, что ни попроси — все выполню, ничего не испугаюсь!
Церковь в Синеречье была очень красивая. Стояла она, как и положено, на горушке, в кольце речной излучины, отовсюду видная, радовала глаз свежим золотом сквозных крестов, легкостью затейливой, в два цвета кладки — белым и ярко-красным, чуть ли не алым кирпичом. Издалека, как смотришь на село, то будто плывет над ним, сверкая, белое облако, окрашенное солнечными лучами, и сбегаются поглядеть на это чудо маленькие домишки, толпятся под ним, с наивным каким-то восхищением задирая неказистые крыши.