Страница 46 из 79
— Да ты что же, знаешь его? — не выдержал кто-то в зале.
Андрей ответил не сразу, склонил голову.
— Любой из вас мог быть им. Не обижайтесь на эти мои слова, — глухо проговорил он. — Они не умом сказаны — сердцем.
Замерли люди, стали оглядываться друг на друга, словно могли угадать и увидеть убийцу… и боялись встретиться взглядами.
Андрей не сказал больше ничего. Молча сел, опустил голову, уставился в пол.
— Тяжелый у нас нынче разговор, — тихо, медленно начал парторг Виктор Алексеевич, — но очень нужный. Ведь обидно: все теперь у нас есть, жить бы да радоваться. Так нет же — какую-нибудь напасть да вытащим из старых сундуков. Вы посмотрите, люди добрые, какие у нас машины на полях, какие мы урожаи берем, какие дома строим, какие мы сами стали — грамотные, здоровые да красивые! Ведь тракториста от инженера у нас нынче на погляд не отличишь — оба в костюмчиках-галстучках, оба с книжками. А помните, как дояркам доставалось без механизации? Плакать хотелось, на них глядя. А сейчас? Цветут ведь девки! А старые? В прежнее-то время крутились до последнего, пока не падали окончательно. Теперь, если погода хорошая, посиживают перед домом на лавочках, ворчат понемножку и почтальона с пенсией ждут, чтоб внучат из своего личного дохода побаловать. И почему так? Откуда все взялось? Потому что партия о нас заботится, вся страна нам помогает. А наш долг — работать на совесть, давать Родине большой хлеб и людьми быть достойными, чтобы смело смотреть в будущее, чтобы за жизни свои не стыдно было перед собой, а паче всего — перед новым поколением! На этом закончим разговор. Идите по делам да крепко думайте.
Из клуба Андрей вышел последним: он знал, что Дашутка будет ждать его, и не хотел свидетелей. Она стояла в сторонке, прижавшись к дереву, словно искала опору, и хотя уже было темно, Андрей видел, как неестественно блестят ее глаза на бледном лице.
Они медленно пошли темной улицей. Где-то обиженно скулила собака, совсем рядом зазвенела на колодце цепь, гулко застучало по срубу пустое ведро. Дашутка молчала, кусала губы — никак не решалась начать разговор.
— Я виновата перед тобой, — наконец трудно проговорила она.
Андрей машинально кивнул головой: он догадывался, в чем она хочет признаться, но теперь это не имело значения.
— Семен не был у меня всю ночь. Он пришел уже под утро. Он сказал, что ходил к дедушке, вроде как сватать меня, и опять поругался с ним. Дедушка не любил его, даже паспорт у меня забрал, чтоб мы без его согласия не расписались. Семен разозлился сильно, говорил, что все равно своего добьется, что другого выхода у нас нет…
Андрей насторожился, но Дашутка не заметила этого и продолжала:
— Потом он пришел вечером. Знаешь, мне было очень плохо тогда, и все равно я поняла, что с Семеном что-то произошло, у него даже глаза были какие-то чужие. Он попросил: если ты будешь спрашивать, сказать, что всю ночь провел у меня. Тебе, говорит, все равно уже, а меня Андрей посадит.
— Что значит "тебе уже все равно"? — холодея, спросил Андрей.
— Я ребенка жду. От Семена…
Андрея будто лбом в стенку ткнули.
— …Я боялась тебе сказать всю правду, думала, ты, когда узнаешь, что-нибудь не так сделаешь…
— Спасибо тебе, — горько уронил Андрей. И почувствовал, как дико застучало сердце, будто запрыгало вниз по холодным ступенькам темной, бесконечной лестницы.
— …Ты прости меня — в голове все перемешалось… — Дашутка прижала ладони к щекам. — Мне показалось, ты будешь злиться и…
— На что же я буду злиться, Дашутка? — тихо перебил ее Андрей. — На то, что ты любишь другого, а не меня? На то, что ты хочешь стать его женой, что ты носишь его ребенка? Не плачь. Что теперь плакать?
— А что же делать? — с искренним недоумением спросила она.
Андрей остановился, взял ее за руку.
— Вот что, иди сейчас к Семену, расскажи о нашем разговоре и передай ему, что я буду его ждать. Сам пусть придет. Ты поняла меня?
Дашутка закивала головой, приподнялась на цыпочки, прижалась к его щеке мокрым глазом.
Андрей ждал долго; сидел, тяжело задумавшись, не замечая, как летит время. Очнулся, когда за окном посветлело. Он вздохнул, достал из сейфа пистолет, медленно вложил его в кобуру… И тут прозрачную утреннюю тишину разорвал бешеный, нарастающий стук копыт. Андрей бросился к двери, распахнул ее — мимо, подбрасывая ударами упругих ног свое светящееся от росы тело, звериным скоком проносилась лошадь. Пригнувшийся к ее шее всадник обернулся, что-то крича. "Хватит с меня тюряги! Хлебнул по горло!" — донеслось до Андрея. Он рванулся за калитку, вскочил на взревевший мотоцикл.
За поворотом, где дорога круто спускалась к реке, он снова увидел Семена. Тот, оглядываясь, яростно гнал лошадь напрямик, к обрыву. Она ворвалась, как в воду, в осыпанную росой пшеницу, помчалась по ней, веером разбрызгивая сверкающие капли, чуть задержалась над берегом и плавно, медленно, как показалось Андрею, слетела в реку. Над берегом словно вырос беззвучный сине-зеленый взрыв, закачались острые лезвия осоки. Андрей сгоряча загнал мотоцикл на затопленный мост, чертыхнул заглохший мотор и, не сводя глаз с плывущего рядом с лошадью Семена, побежал на тот берег, нащупывая ногами невидимые доски настила.
На берегу Семен снова вскочил на лошадь, гикнул, погнал ее в ольшаник. Андрей, глядя на оставляемый ими след — ярко-зеленую листву среди дымчато кипевшей на кустах росы, — быстро прикинул его направление, понял, что может немного срезать путь.
Они почти одновременно выскочили на полянку, которую синереченские мужики давно облюбовали для душевных разговоров после получки. Семен резко осадил лошадь у старой ветлы, спрыгнул, запустил в дупло руку, пошарил и вытащил какой-то сверток. Андрей, скользя по мокрой траве, спотыкаясь о пустые бутылки, бежал прямо на него, еще не веря в то, что сейчас произойдет. Семен, размотав полотенце, не оборачиваясь, выстрелил из-под руки — коротко звякнула разлетевшаяся бутылка, ударили по сапогам Андрея ее осколки, вздрогнула и бросилась в сторону лошадь. Семен бежал вверх по склону и стрелял. Андрей бросался на землю, прыгал от ствола к стволу, слыша звук разрезаемого воздуха и глухие удары пуль, попадавших в деревья. "Что же он, дурак, делает?! — билось в голове. — Что делает?!"
Андрей сделал предупредительный выстрел, другой — остановился, стал на колено, положил ствол пистолета на кисть руки. Семен, петляя между деревьями, взбежал на пригорок, замер на мгновение. Прямо в спину уткнулась острая мушка. Сейчас он расплатится за смерть Степаныча, за свою непутевость, за наши ошибки…
Семен выстрелил в последний раз, щелкнул пустым револьвером и швырнул его в кусты.
Андрей опустил пистолет, сунул его в кобуру и застегнул клапан…
Догнал он Семена в поле, у одинокого дуба. Они долго, как мальчишки, прыгали вокруг него. Потом Андрей резко выбросил руку, схватил Семена за ладонь, дернул, подставив бедро, и бросил на землю.
— Вот так, — сказал Андрей, доставая платок. — Бегать ты, Ковбой, совсем не можешь.
Семен, тяжело дыша, с трудом проговорил:
— Зато ты научился. Старый друг с пистолетом.
— Верно, не друг я тебе, — согласился Андрей. — Настоящий друг не дал бы тебе до такого скатиться. Вставай, — Андрей помог ему подняться, и они пошли искать лошадь.
Когда подходили к селу, Семен вдруг остановился:
— Андрей, я ведь не знал сначала, что Степаныча убил. После догадался. Не веришь?
Андрей промолчал.
— Мне на Дашке обязательно жениться надо было — беременная она. А дед ни в какую, не ко двору ему такой шалопут. Ну я решил еще раз с ним поговорить, принял для храбрости и красноречия, да перебрал здорово. Пришел к нему в магазин, а он уперся — нет моего согласия, и все тут. Разозлился я на него, говорю: нет — и не надо, обойдемся без твоего согласия, пойду прямо сейчас к Дашке и к себе ее заберу. Отдавай паспорт, не позорь девку. Не получишь, говорит, он у меня надежно спрятан, под замками и печатями охраняется. Я, конечно, понял, что он паспорт продавщице на сохранение отдал. Разозлился — ну сил нет: Дашку ведь выручать надо, а он не дает. Бухнул в дверь плечом, Степаныч на дороге встал, говорит, ты что, грабить? Я еще больше озверел от такой несправедливости — с дороги его рукой смел, да, видно, сильно толкнул, не рассчитал спьяну, уж больно нехорошо мне было. Он в угол отлетел, головой мотнул и молча на меня смотрит. Нехорошо так смотрит. Плюнул я и ушел. Утром, как услыхал, первая мысль о Дашутке была, а потом, как понял, что я это сделал, — сам чуть не умер…