Страница 24 из 79
К середине дня Дубровники вдруг зашуршали: то ли листву подсушило солнце, то ли прихватило утренним морозцем, или так уж принято в этом странном городке? Но она шуршала, когда открывались двери и сгребали ее с крылец, шуршала, разбрасываемая колесами редких машин и ногами прохожих, шуршала, слетая с крыш, шуршала и просто так, сама по себе, будто долгая осень с провинциальной трагичностью шептала о близкой зиме. Все вокруг наполнилось шорохами и какой-то неясной тревогой.
Но мне она не передалась. Не испытывая ни малейшего беспокойства, я работал в номере — заканчивал очерк. Дело продвигалось быстро и ровно, благо никто не мешал — не то что в редакции. Я решил, что могу немного передохнуть, и, набросив куртку, спустился вниз.
— Оля, привет! Староверцев у себя?
Оля отложила книгу. Работы у нее сейчас было мало: приезжих в гостинице, кроме меня, никого, и она была рада немного поболтать.
— Он опять с манекенами что-то делает, а Саша в каретном сарае, вон там. — Она привстала и показала в окно. — Уезжаете завтра?
— Надеюсь, если ничего не случится.
— Случится, непременно случится, — засмеялась Оля. — Мало того, что вы — Сергей, так вы еще и Оболенский. Как же вам не повезло! Уж в последнюю-то ночь он наверняка придет к вам и заставит играть с ним в карты — он был заядлый картежник, даже свои дуэльные пистолеты проиграл.
— В том, что он придет, я не сомневаюсь, — улыбнулся я. — Вчера он звонил мне, прямо оттуда, — я махнул рукой в сторону кладбища. — Правда, слышно было неважно, будто он трубку рукой прикрывал. Впрочем, это понятно — он звонил, видимо, из фамильного склепа?
Оля опять засмеялась и покачала головой.
— Вот видите, он вам звонил. Уезжайте скорей, пока еще не поздно. Иначе вам придется очень надолго задержаться в Дубровниках.
Если бы я ее послушался! Если бы я знал, сколько случайной правды скрывалось в ее шутке.
Беда уже нависла над нами черной тучей, молния уже сверкнула, и вот-вот грянет гром…
И он грянул…
— Вы вызывали? Откуда вам известно, что он убит? Кто он? Ваши документы! Рассказывайте коротко.
Это говорил молоденький, новенький лейтенант, который, как мне показалось, сам себе ужасно нравился: правая рука в кармане, воротник форменного плаща поднят, настороженные движения и внимательный взгляд из-под козырька фуражки.
Я положил на стол свои документы и стал рассказывать. Следователь областной прокуратуры, осматривавший убитого, удивленно обернулся на мой голос.
— Продолжайте, — кивнул он эксперту и подошел ко мне, дружески и чуть неуверенно улыбаясь. — Что уставился? Узнал?
— С трудом, честное слово, с трудом, — признался я и тоже улыбнулся. — Яшка?
С Яковом Щитцовым мы учились на юридическом, дружили и даже немного работали вместе.
Я помнил его злым на язык и рыжим, буйно-рыжим. Сейчас о цвете его волос трудно было сказать что-либо определенное — так мало их осталось. И вообще, хотя он и сохранил неожиданную для его комплекции подвижность, здоровая полнота и солидная лысина делали его похожим на благополучного кандидата каких-нибудь простеньких наук, а уж никак не на следователя прокуратуры. В этом отношении его помощник выглядел куда как эффектнее. Наверное, поэтому Яков сразу отослал его с каким-то пустяком в районный отдел.
Мы уселись в кресла около окна, закурили. Яков, пощелкав замками большого портфеля и привычно покопавшись в нем, достал бланки.
— Кстати, очень кстати прибыли, товарищ Оболенский. На задании здесь? Его брал? — он кивнул в сторону убитого. — Нет? Все равно кстати. У нас, знаешь, штат-то — во. — Он показал для убедительности кончик авторучки. Правда, и работа не очень беспокойная. Но уж если что случится — каждый человек на счету. Даже такой, как ты, — не выдержав солидного тона, съехидничал Яков.
— Вряд ли смогу тебе помочь. — Я загасил сигарету и прямо взглянул на него.
Его наигранная бодрость не обманула меня: я видел морщинки вокруг глаз и мешки под ними, а там, где сохранились когда-то рыжие волосы, тускло блестела седина.
— Ну, ну, не упрямься. Или тебе уже грех с нами работать — до генерала дослужился?
— Я не служу.
— То есть как?
— Так. — Я потянулся и заложил руки за голову. — Сменил профессию.
— Выперли? — язвительно поинтересовался Яков. — И чем же ты теперь занимаешься?
Он взял со стола мои документы.
— Что это ты? На старости-то лет? Легкого хлеба захотелось? Жаль, жаль… Я думал, ты поможешь, а теперь еще и с тобой возиться надо.
Я рассказал ему, как попросили меня когда-то написать в газету очерк о "наших суровых буднях", как почти без правки он пошел в ближайший номер и как я постепенно увлекся новым делом.
— Вообще-то, на тебя похоже, — безжалостно резюмировал Яков, рассматривая документы. — Ты всюду обнаруживал большие способности, но нигде до конца их не реализовывал. Так, так, так — это что же такое? — Он держал в руке мое удостоверение внештатного следователя районного управления. — Значит, ты еще не совсем потерян для нас?
— Ну уж нет! — отрезал я. — Тебе лично я помогать не буду. К тому же я здесь совсем с другой целью.
— Обиделся? — угрожающе засопел Яков. — Ладно, попомним такое дело. Для начала я с тебя допрос сниму. Пока как свидетеля допрошу. Пойдем-ка.
Мы подошли к убитому. Его перевернули на спину, и эксперт-криминалист щелкал аппаратом.
— Знаешь его? — спросил меня Яков.
— Самохин, работник музея.
— А у вас что? — обратился Яков к судмедэксперту.
— Проникающее ранение колюще-режущим предметом в область сердца…
— Шпагой? — неожиданно для себя перебил я эксперта. Он удивленно взглянул на меня и не ответил.
— Так, так, так, — оживился что-то смекнувший Яков. — Шпагой?
— Пока трудно сказать, но похоже, что нет: лезвие, видимо, было коротким, удар — резким, а шпага оставила бы более глубокий, длинный, скользящий порез. И потом — смотря какая шпага.
— Дальше?
— Скончался через тридцать-сорок минут после получения ранения, около двадцати трех часов.
— Точно, — опять вмешался я. — Я заметил время, это произошло у меня на глазах.
Эксперт протянул Якову узкую черную перчатку, видимо, дамскую. Он взял ее, повертел ("так, так, так"), понюхал и осторожно вынул из нее аккуратно сложенный листок, немного запачканный кровью. Прочитал, хмыкнул.
— Где вы ее обнаружили?
— Под трупом, на покрывале.
— Интересно. — Яков отдал эксперту-криминалисту записку и перчатку. Поработайте с ними, только побыстрее.
Эксперт опустил их в полиэтиленовый пакет и убрал в саквояж.
В Яшкиной комнате не было ничего лишнего. По-моему, так и самого необходимого явно не хватало. Общий стиль — армейская простота, если не сказать определеннее. Но все равно комната чем-то неуловимым производила такое впечатление, будто в ней живет старая дева, которая, казалось, вот-вот обнаружит себя фотографией душки-актера над узкой кроватью или приколотым к занавеске бумажным цветком, покрытым горькой пылью.
Яков включил плитку и поставил на нее кофейник. Он так и остался неисправимым копушей, только стал суетливее, потому что старался все делать "быстро и четко".
— Как там наши?
Яков разлил кофе по кружкам, нарезал хлеб и, отдернув занавеску, открыл окно.
— Светает. Покурить-то у нас есть еще?
Я взял кружку, пересел на кровать — ее ржавая сетка прогнулась бы подо мной до пола, если бы под ней не стоял чемодан, — и подбил под спину подушку.
— Ты, Яшка, жениться не пробовал?
— Не берет никто. — Он, щурясь от бьющего из кружки пара, большими, шумными глотками пил кофе. — Да и времени нет. Дружил, правда, с одной, да ей надоело, что я неряха, так и разошлись. А ты чего это гнездишься? Устал? То-то, брат, это тебе не пером щелкать. Кстати, что за народ в вашем музее? И этот Самохин? Расскажи — ты ведь там за своего ходишь.
— С Самохиным я почти не общался. Знаю только, что он недавно отбыл срок…