Страница 24 из 35
Распахнулась дверь, и приветливая медсестра с милой улыбкой выкатила на середину просторной светлой комнаты коляску, в которой в странной позе расположился Иосиф. Отсутствующий взгляд, отсутствие эмоций, реакции на окружающих. Слова и комментарии были излишни. В полной тишине, обменявшись понимающими взглядами, которые были красноречивее всяких слов, они разошлись в разные стороны. Иосифа увезли, они же с Реббекой поспешили покинуть это заведение по причине полной бесполезности своего присутствия.
Всю дорогу они молчали, но каждый в мыслях наверняка возвращался к одному и тому же вопросу. Когда, на каком этапе произошло то, что произошло? Как могло случиться так, что окруженный вниманием Иосиф вдруг оказался сначала в непотребной среде, с которой никто и никогда из их семьи не соприкасался. А потом этот страшный образ жизни, который по каким-то причинам стал и его образом жизни.
Очень болело сердце. Моисей, чтобы хоть как-то облегчить свое состояние, прикрыл глаза. Одна за другой стали проплывать картины его далекого детства. Как мечтал он, что на исходе своей жизни привезет в родные места Иосифа и Сарру, найдет вместе с ними то место, где когда-то стоял родительский дом, пройдет с годами незабытым маршрутом сначала до «керосинки», куда частенько его посылали родители к добряку керосинщику за бесценным в хозяйстве продуктом, потом до рынка, а там и до свободы рукой подать. Больше всего любил Моисей время, когда зацветали вишни. И именно тогда мечтал привезти в родной городок, далекий уютный Бобруйск, своих внуков. Весь город тогда одевался в бело-розовые одежды, наполнялся светом и необыкновенными горьковато-пьянящими ароматами. Это был город-сад. Именно таким представлял Моисей себе рай, когда повторял главы из Ветхого Завета. Сад-рай, рай-сад, благоухающий, пьянящий. Рай — это цветущий город его детства в далекой, самой красивой стране на земле — Белоруссии. Он всегда, когда подступала грусть или неуютно становилось на душе, вращая в своем кабинете глобус, подолгу останавливал взгляд то на узкой полоске, тонкой линией идущей вдоль моря, земле обетованной, Израиле, то на зеленом отрезке в самом сердце Европы, где была его родная белорусская земля.
Обедали тоже в полном молчании, каждый по-своему переживая увиденное. Как всегда мысли, которые приходили на ум Моисею, озвучила Ребекка: «Нужно поговорить в последний раз с Саррой, объяснить ей всю сложность ситуации».
Спустя несколько дней перед ними предстала Сарра. Даже не верилось, что эта избалованная девица, весь вид которой подчеркивал, что ей позволено все, и есть их Сарра. После пережитого потрясения последних дней Моисей был особенно холоден: «Если Вы, Сарра, не измените свой образ жизни, не продолжите учебу в университете и не вернетесь к заповедям и традициям, согласно которым живут добропорядочные еврейские семьи, вы будете отвергнуты, лишены наследства, а вся собственность, земли, предприятия по причине отсутствия наследников перейдут благотворительным организациям». После сказанного, Моисей пошел прочь. Видеть Сарру, красавицу внучку, которая как две капли воды была похожа на Эмми, переживать очередной душевный стресс он просто не мог. У него больше не осталось на это сил.
Утро началось с привычной поездки за покупками, которые Сарра любила делать, не утруждая себя задумываться над их надобностью. Она всегда приобретала много вещей и без разбору. Скорее ей нравился сам процесс. Ее одолевала скука, и надо было попросту чем-то заниматься. Сарра устраивала такие поездки или от нечего делать, или же для очередного пиара, чтобы снабдить папарацци очередной информацией о светской жизни сильных мира сего и напомнить о том, что она тоже член влиятельного клана. На сей раз, к удивлению водителя и прислуги, они ехали в направлении обычного маркета, излюбленного места среднестатистического американца. Оставив вдалеке лимузин, Сарра, нацепив на нос найденные в забытом барахле очки из ее подросткового детства, закрутив на затылке волосы куксой, пешком направилась к магазину. Слившись с массами, спешащих и неспешащих людей, Сарра блуждала по его необъятным просторам в поисках нужных вещей. Раздражение нарастало. Необходимо было куда-то идти, что-то высматривать, просить, чтобы тебе что-то показали. Тебя никто не приветствовал, к тебе не бежали навстречу, тебе, в конце концов, никто не старался угодить. Кругом еще эта охрана, которая в каждом посетителе видит потенциального вора. Чтобы быстрее покончить с кошмаром, который, казалось, никогда не кончится, Сарра наугад сняла с вешалки какой-то балахон, который, как оказалось в последствии, был костюмом, который она в принципе и хотела приобрести. Из общей корзины вытащила несколько первых попавшихся вещей, какую-то обувь и постаралась как можно быстрее покинуть это заведение. Уже дома, в своей комнате, придя в себя, она, разложив свои обновки, стала трудиться над созданием нового образа, образа той Сарры, которой предстояло всем доказать, что она достойный член достойной семьи.
Последние перед учебой месяцы Сарра провела практически в уединении, много читала, ходила в синагогу, чтила субботу. Поначалу все это тяготило, потом забавляло. Свой новый образ жизни, новый имидж с соответствующими внешними атрибутами она воспринимала как игру, но в какой-то момент Сарра поняла, что ей даже начинает нравиться такая жизнь. Она много внимания уделяет себе, слушает свой внутренний голос. Больше всего ее увлекало состояние, когда она начинала прислушиваться к своей душе. Оказывается, все это время она была в полном разладе с ней. Теперь Сарра свободно философствовала о том, какая она, реальная, настоящая и в чем разница между ней, теперешней и той, какой она была совсем еще недавно. Когда же Сарра нащупывала эту отправную точку к своему естественному состоянию, ей становилось покойно. Ее никто не дергал, не надо было мчаться на очередную вечеринку, и что самое приятное, — изображать энтузиазм, браваду, демонстрировать свою неуемную энергию. Где-то в душе она была даже благодарна случаю, пусть даже и печальному для семьи, который смог вернуть ее в то состояние, которое позволяет быть самой собой. Оказывается — это такое счастье быть тем, кто ты есть на самом деле. Сарра не подходила к телефону, не отвечала на звонки. Со временем дружки и подружки оставили ее в покое, не вдаваясь в подробности происшедших перемен, махнули на нее рукой. Когда же наступило время отправляться в Вашингтон, в родной университет имени почтенного Вашингтона, Сарра внутренне была готова не тосковать по светской жизни, которой жила все эти годы, не отвечать на знаки внимания сильной половины человечества, не реагировать на них. Да и вряд ли это могло случиться теперь. В своем сером костюме-балахоне, который напрочь скрывал красивые формы и стройные ноги, в черных туфлях с закругленными носами, белой блузке под горло, неизменной куксой на затылке и нацепленными на нос круглыми очками, она была классической дурнушкой, смотревшей на свет наивными глазами. Весь ее вид подчеркивал, что никакие плотские желания не могут посещать ее в принципе.
Удовлетворенная своим образом и тем, что в таком виде она ни практически, ни теоретически никому не может быть интересна, Сарра явилась в университет.
Как Сарра теперь напоминает ему Ребекку, ту девочку в круглых очках, сером балахонистом пальто с пелериной, по краям отделанной темно-серым каракулем, и задумчивым сосредоточенным взглядом. Добрая улыбка легла на уставшее лицо Моисея. Опять вспомнились знакомые улочки еврейских кварталов Бобруйска, только теперь уже заснеженные, с узкой протоптанной тропинкой сквозь сугробы. По ней, подхватив полы пальто, каждый день в одно и то же время пробиралась Рива, мужественно, с завидным упорством преодолевая это сложное расстояние, чтобы обязательно выбраться на проезжую часть, а там благополучно продолжить свой маршрут. Позади за ней волочилась огромная синяя сумка для нот на длинных, сплетенных косичкой ручках, в центре которой был изображен огромный скрипичный ключ. Сумка всегда до отказа была набита нотными тетрадками, книгами, и, судя по всему, являлась тяжелой ношей в полном смысле этого слова. Но с каким трепетом она приподнимала эту ношу, чтобы благополучно перетащить через очередной сугроб. Было понятно, как дорого ей все, что находилось в ней и было связано с музыкой — и эти нотные тетрадки, и этот путь туда, где, наверняка, уже звучали дорогие сердцу мелодии, создавались только ей ведомые звуки.